Кристина сильно изменилась за минувшее время. Как ни крути, прожитые годы еще никого не омолодили, а двадцать лет есть двадцать лет. Примерно, конечно, поскольку свой точный возраст Кристина и сама не знала. Девичья мягкость лица исчезла окончательно, черты заострились, от чего нос казался длиннее, а глаза чуть запавшими.
Стричься она стала еще короче - теперь длины волос не хватало даже на средненькую косу, а простецы, завидев такое непотребство, плевались, крестились и делали всяческие знаки, отгоняя дьявола. Поскольку каждый честный христианин знает, что женщина в штанах, при пистолетах и по-мужски стриженная есть самая натуральная ведьма. Это безмерно веселило всю роту, а учитывая, что в одиночку Кристина не путешествовала, каждый "рабочий" выезд приносил немало потехи. Впрочем, у такого образа имелась и существенная выгода - немного сажи на лицо, чуть ссутулиться, подбавить в голос хрипотцы, и Кристина легко сходила за субтильного городского юношу - изнуренного науками студиоза или подмастерья.
Но сейчас маскировка не требовалась - женщина билась с Мартином на деревянных тренировочных ножах. Точнее деревяшки были у нее, поскольку в руке наставника сверкал длинным змеиным жалом настоящий кинжал с гардой в виде креста и распятого Иисуса. Оружие явно многое повидало в своей жизни, так что сын Божий имел весьма плачевный вид, будучи бит и поцарапан.
Мартин же почти не изменился со дня достопамятной встречи с нахцерером, разве что усы у старого бойца стали еще длиннее и острее, а осанка еще прямее. Левую руку - увечную и бесполезную - он заложил за спину, а правую вытянул далеко вперед, держа кинжал, как рапиру, высоко вывесив и постоянно угрожая уколом сверху. Кристина кружила вокруг мастера, в постоянном движении, словно танцуя на сильных ногах, как на пружинах. Оба ее деревянных ножа плели сложную сеть выпадов и непрерывно мелькали в вертикальной плоскости, словно ученица вращала сразу два ворота. Женщина то складывалась пополам, пытаясь пройти по нижнему уровню, то делала быстрый рывок, стараясь обойти Мартина сбоку.
Йожин, который изначально собирался прервать бой, заинтересованно остановился, укрывшись в тени. Отец-экзекутор не зря носил два прозвища, причем под вторым - Расчленитель - был известен вампирской нечисти от Днепра до испанских земель. Хороший ножевой бой Трансильванец любил и по достоинству оценить мог.
Мартин почти не двигался, лишь переступал с ноги на ногу, работая от локтя и кисти, но как-то так получалось, что все атаки Кристины вязли в его защите, а чаще всего просто обрывались прямой контратакой, когда оказывалось, что еще вершок - и валькирия сама напорется на острый клинок, заостренный "на четыре грани", как гравировальная игла.
- Хватит, - скомандовал старый боец, отступая на шаг и разрывая дистанцию.
Кристина исполнила указание, тяжело дыша и продолжая быстро "перекатываться" с ноги на ногу, сохраняя затухающий ритм движений. Тренировочные ножи она опустила крест-накрест на уровень живота.
- Хорошо, очень хорошо, - заметил Мартин, подбрасывая и ловя кинжал за острие, левую руку он все так же держал за спиной. Йожин видел плотную кожаную перчатку, закрывавшую изувеченную конечность, и поморщился, вспоминая недавнюю сцену в зале с бассейном и лампами. Удивительный боец, мастер клинка и вообще любого "белого" оружия... Который никогда не выйдет под луну и даже толком свое мастерство передать не сможет, поскольку обычные люди не в состоянии двигаться с такой быстротой и точностью.
- Но слишком много движений, - строго указал Мартин, еще раз подкидывая кинжал. Каким-то непостижимым образом он поймал весьма тяжелый клинок острием на раскрытую ладонь, даже не оцарапавшись, и оставил так балансировать, подобно фокуснику.
- Много? - не поняла ученица.
- Да, слишком.
- Но ты же сам учил...
- Я учил тебя правильному движению, а не лишнему движению, - еще более строго поправил Мартин. - Когда ты сходишься с врагом сталь-в-сталь, это правильно и необходимо. Но ты продолжаешь "танцевать" и когда дистанция разорвана. Это лишнее. Каждое бесполезное усилие отнимает у тебя крупицу драгоценных сил. Когда ты за пределами круга, сберегай силы!
- Я не устала! - Кристине было далеко до покорности обычных учеников. Кроме того Мартин поощрял спор и вопросы, считая, что понять - значит наполовину овладеть мастерством.
- Сейчас - да, - голос мастера заледенел, как земля под холодным зимним ветром. - Но однажды оказывается, что тебе приходится драться уставшим, после тяжелого боя, или, будучи раненым, теряя кровь, или ... ты просто постарел. И на весах жизни и смерти те самые растраченные впустую крупицы силы ложатся на ту чашу, где для тебя начертано "Mortem"!
- Но так я теряю ритм, - попробовала защититься Кристина.
- Учись менять его, легко и естественно, - усмехнулся старый боец, все так же балансируя кинжалом на ладони. - Танцуй и бери пример с танцоров. Смотри на кошек и учись у них. Ритм не должен заканчиваться, но должен смягчаться.
Он присел, шагнул влево и сразу же вправо, пробежал вперед "змейкой", замер, чуть раскачиваясь, как готовая к броску змея, отпрыгнул назад и повторил все те же действия в обратном порядке, с идеальной точностью и раза в два быстрее. Кристина выдохнула - восхищенно и с ноткой зависти.
- Это трудно - делать только то, что необходимо в каждый новый момент. Но если научишься - умрешь в собственной постели, - Мартин мгновение подумал и уточнил. - Ну или позже других.
Порыв дружелюбного ветерка скользнул по каменным плитам, смахнув пару упавших листков, овеял прохладой разогревшихся поединщиков.
- А la posición! - приказал учитель, делая кистью вращательное движение. Кинжал перевернулся в воздухе, будто сам собой, без всякой опоры, и замер, как влитой, перехваченный за рукоять сильными пальцами бойца.
Кристина пригнулась и пошла вокруг Мартина легким танцующим шагом, держа орудия низко, все так же скрестив. На сей раз учитель тоже присел, держа спину идеально ровно, выставив кинжал вперед, локтем к животу, ногтями вверх. Колебалась только кисть, как будто привязанная невидимой нитью к солнечному сплетению валькирии.
Они сошлись разом, сталь ударила о дерево с глухим стуком, даже Йожин не понял в точности, что и как произошло. Похоже, Кристина попытала счастья в совсем ближней схватке, рассчитывая на преимущество в обоерукости. А Мартин, вместо того, чтобы пытаться отступить, сохраняя дистанцию и преимущество - ответил тем же, то есть встречным шагом, столкнувшись грудь-в-грудь и ударив соперницу локтем снизу вверх по лицу.
Они снова разошлись, по рассеченной губе валькирии скользнула алая капля. Кристина досадливо мотнула головой.
- Отдавать предплечье слабой руки в размен - глупость, - наставительно заметил Мартин, и Йожин досадливо подумал, что встречная комбинация была еще сложнее, чем ему показалось со стороны. - Это хорошо выглядит в фехтовальном зале, а еще может сгодиться, когда тебе уже нечего терять и приходится ставить все на один решительный удар. Но в остальных случаях только вредит. Это больно, а боль сбивает внимание. Это потеря крови, поэтому если сразу вслед за жертвой руки не следует решающий удар, ты уже мертва.
Еще одно столкновение и стремительный обмен выпадами. Сталь глухо ударилась о дерево...
- Лучше, существенно лучше, - скупо одобрил Мартин. - Пожалуй, на сегодня хватит.
Покрасневшая Кристина, все-таки сбившая дыхание, отступила на пару шагов и склонилась в вежливом поклоне. В это же мгновение Мартин, не меняясь в лице, без единого лишнего движения и звука, метнул ей прямо в голову свой кинжал. Йожин даже вздрогнуть не успел. Валькирия заученным жестом вскинула скрещенные ножи вперед и сразу в сторону, как будто уводя острие рапиры в сторону. Один из деревянных клинков расщепился вдоль, до самой рукояти, обмотанной кожаным ремешком. Кинжал с Христом застрял в дереве, словно топор в колоде.
Кристина отступила еще на шаг, с непониманием и опаской глядя на Мартина. Тот же пригладил острый нафабренный ус и неожиданно усмехнулся, вполне доброжелательно.
- Владей, - коротко сказал он, выводя из-за спины левую руку и встряхивая ей для разгона кровообращения. - И помни, смерть это гость, который всегда приходит не званным.
Кристина, не выпуская, впрочем, наставника из виду, расшатала и вытащила кинжал, взвесила на ладони, проверяя баланс и вес. Неуверенно улыбнулась, вопросительно глядя на Мартина.
- Владей, - повторил тот. - Это хороший клинок.
Кристина взмахнула клинком, лицо ее светлело с каждым движением. Кинжал с его необычной гардой казался парадной поделкой, пригодной скорее для показного ношения на всяких балах и приемах. Но оказался удивительно удобным, лежа в ладони, как будто под нее и был выкован.
- Тридцать лет назад довелось мне как-то встретиться с одним английским пуританином, - вспомнил Мартин. - Кажется, его звали ... Кейн. Да, Соломон Кейн. Он был сумасшедшим, как лютеранский проповедник, но жестким, как сапог рейтара. И шпагой владеть умел, этого не отнять. Так получилось, что сначала мы с ним немного позвенели железом, решая, чья вера правильнее... а потом пришлось стать уже спиной к спине и отбиваться вместе против нечестивцев. Я тогда отвел от него копье, а он после боя подарил мне свой кинжал. Больше мы не встречались. Интересно, что с ним сталось... Кто знает. Но помни...
Голос Мартина вновь посуровел.
- Теперь я стану спрашивать с тебя куда больше. Ступай.
Кристина молча кивнула, прижимая подарок к груди, отступила на два шага и только затем развернулась, уходя.
- Ты что-то хотел? - спросил Мартин, не оборачиваясь, когда мастер и святой отец остались на площадке наедине.
- Да, - отозвался Йожин. - Ты мне будешь нужен, ближе к вечеру. Рим скоро пришлет аудиторов, надо будет учесть еще раз тренировочные снаряды, составить ведомость на обновление инвентаря. Кожа там, шерсть для набивки и все такое. И написать красивое объяснение, почему ты не учишь наших наемников фехтовальному искусству.
- Потому что оно им не нужно, в большинстве, - сумрачно ответил Мартин. - Я готов учить тех, кто приходит за наукой, но не собираюсь ходить, как нищий коробейник, и предлагать свой товар кому ни попадя. Кристина, чернокнижник, еще несколько - их я наставляю. Остальным нужен не фехтмейстер, а палка профоса.
- И еще... - не стал спорить Йожин. - Каталонца больше нет.
Мартин вздохнул, плечи его опустились и даже усы, казалось, обвисли, потеряв идеальную остроту и удальство.
- Париж? - глухо спросил он. - Бруно?
- Да.
- Проклятый город, воистину проклятый Богом и людьми, - еще глуше пробормотал Мартин.
- Мы не знаем, что там случилось, - сказал Йожин. - Пока не знаем.
- А что там знать, - печально вымолвил Мартин. - Говорил я Фаусти, не суйся в катакомбы... Но он как обычно не послушал. Сколько теперь?
- С тобой - тринадцать.
- Значит, двенадцать, - еще печальнее отозвался седой мастер, покачивая искалеченной рукой, скрюченной, как куриная лапа. Сшить разорванные когтями нахцерера сухожилия так и не вышло, поэтому левой рукой Мартин не мог даже удержать ложку . - Я не в счет.
- Ты не прав, - сказал Йожин и умолк, не представляя. что еще сказать.
- Я приду к закату, - отозвался Мартин, отступая на шаг, показав, что говорить больше не о чем. Он подошел к краю площадки и замер, глядя на солнце. Йожин пожал плечами и двинулся дальше, к башне Лукаса.

Говаривали, что во время оно, Отец Лукас именовался Антонио Флоресом и был ветераном Фландрии, а также многих битв с турками. Утомившись от Старого Света Антонио решил попытать удачи в заморских землях испанской короны и отправился на Острова Пряностей , где встретился все с теми же голландцами, к которым добавились еще китайцы.
И как-то раз вышло так, что Флорес оказался один-одинешенек на берегу некой реки, через которую вознамерились переправиться на лодках мятежники, в гордыне своей позабывшие о том, что не все случается так, как хочется. У Антонио имелись при себе две аркебузы, бочонок пороха, четыре сотни пуль, бутылка уксуса для охлаждения стволов и еще одна, в которой был, скажем так, не уксус. И Библия, разумеется. К вещественному добру прибавлялась молитва и ярость к врагу, как пристало каждому испанцу. Все это в дальнейшем пригодилось, даже Библия, из которой Антонио безжалостно драл листы для пыжей, рассудив, что сие, разумеется, святотатство, однако Господу наверняка более угодна смерть язычников и еретиков, нежели сохранность засаленного и грязного тома. Ибо, как учил премудрейший герцог Альба, нет ничего более беспомощного и жалкого, нежели добрый католик, оставшийся в окружении врагов веры без аркебузы, с одной лишь Библией. Флорес знал, что со временем дойдет и до этого, и не раз возносил молитву святому Яго, дабы тот отсрочил столь препаскудный момент.
Но не зря умные люди говорят, что ружьем и молитвой можно добиться большего, чем одной молитвой. Бой продолжался двенадцать часов, и ни один злодей на берег так и не ступил. Кто-то говорил, что Антонио застрелил в общей сложности шесть сотен голландских и китайских еретиков, поскольку заряжал по две-три пули сразу и стрелял только по группам не меньше двадцати врагов, боясь промахнуться. Кто-то разумно отмечал, что подобный подвиг выше человеческих сил и еретиков упокоилось не больше трехсот. Сам же Флорес молился за облегчение адских страданий для всего лишь неполной сотни грешных душ. Впрочем, Антонио посчитал лишь тех, кто умер на его глазах...
Так или иначе, после этого знаменательного события ветеран решил, что настала пора отойти от мирских сует, тем более, что все равно куда ни отправься - кругом сплошные голландцы. Поэтому бывший солдат сменил имя и посвятил себя Богу, став монахом-августинцем. Служение это, впрочем, выдалось непростым и, пожалуй, даже более суетным, нежели предыдущая воинская жизнь.
Почему отца Лукаса прозвали Сушеным Воблом - оставалось тайной, сокрытой в темном прошлом. Настоятель Дечинского монастыря-крепости был статен ростом, широк в кости и объемен в пузе, хотя и не влачил его за собой, как некоторые особо злостные чревоугодники. Да и физиономией далек от изнуренного терзаниями плоти подвижника, хотя было святому отцу уже под семьдесят. Но имелось во взгляде отца-настоятеля то, что словами не выражается и буквами не передается. Холодная жестокая требовательность и еще что-то, от чего неупокоенные души, случалось, развеивались утренним туманом, а закоренелые культисты спешили признаться во всех нечестивых деяниях, дабы облегчить душу и приблизить костер, очищающий страданием.
Поэтому, хоть Йожин и уважал наставника и командира, но все равно не любил визиты в самую высокую башню Дечина. Под взглядом Лукаса он все время чувствовал себя китайцем, который переправляется через реку под странным названием Пасиг.
- Нам нужна вторая рота, - Йожин решил, что имеет смысл не затягивать и взять сразу быка за рога.
Лукас недовольно поднял голову. Настоятель восседал за обширным столом, очень напоминавшим по захламленности стол Мирослава, только завален был не записками о страхолюдных ужастях, а сметами, денежными отчетами и бухгалтерскими книгами, что велись по итальянскому образцу. Ибо служение Богу есть, в числе прочего, противопоставление порядка хаосу.
- Тринадцать, - коротко пояснил Йожин.
Лукас встал из-за стола и прошелся по небольшой зале, больше похожей на келью без всяких удобств, только с большими окнами из настоящего стекла.
- Кто? - без выражения спросил настоятель.
- Каталонец.
- Значит, тринадцать...
- Двенадцать, - Йожин вспомнил слова Мартина.
Лукас кивнул, показывая, что понял суть возражения. Помолчал.
- Мы почтим брата Фаусти в вечернем бдении, - сказал он, наконец. - Составь краткий отчет для Рима, отправим с аудиторами...
- Брат, это нужно решать, - жестко перебил его Йожин. - Periculum in mora! Промедление смерти подобно.
Лукас чуть прищурился, и в его пронизывающем взгляде Йожин прочитал обещание многих епитимий, однако Трансильванец не отвел глаз. Слишком серьезен был вопрос.
- Я не больше тебя приветствую наемников в наших рядах, - упорно гнул свое отец-экзекутор. - Да, они ублюдки, для которых звон монет и длинная колбаса значит больше, чем самое искреннее пастырское благословение. Но у нас не осталось выбора! Истинные Дети больше не рождаются! Договор выхолощен и утратил силу. Двенадцать бойцов, еще рота Гюнтера - и все! Уже сейчас солдаты Швальбе не справляются, для них слишком много работы. Мы и так все чаще нанимаем людей со стороны, так давай создадим вторую роту!
- А потом третью, четвертую... - сумрачно продолжил Лукас.
- Не нужно доводить до крайности, - зло огрызнулся Йожин.
- Брат, как ты не можешь понять... - устало вымолвил Лукас, едва заметно сутулясь. - Со Швальбе действительно получилось хорошо, но это большая удача. И мы его контролируем. Он не попытается дорваться до наших подвалов, потому что его ландскнехтов не так много, и наши девенаторы пошинкуют их в мелкую стружку, случись что. Да, нам приходится нанимать и других солдат удачи, для малой работы, но они тоже не опасны, поскольку в стороне от скрытых дел Дечина и Рима. Если же нанять вторую роту, баланс окончательно рухнет, мы станем не хозяевами, а слугами своих же наемников. Ты помнишь, чем закончилось засилье кондотьеров в Италии? Нанимая ландскнехтов, ты должен держать их в стальной перчатке!
- А что же делать?! - возопил Йожин, взмахивая руками так, что просторные рукава колыхнулись, словно крылья летучей мыши.
- Молиться! - рявкнул Лукас. - Молиться о том, чтобы Договор снова возобновился! Я терплю банду Швальбе, твоих протеже, но не более того! Больше ни один солдат, что воюет за soldo, не ступит на камни Дечина!
Бывший ветеран перевел дух, качнул головой, словно растягивая закостеневшие связки шеи. Встряхнул кончиками пальцев с брезгливой миной.
- И не забывай свое место, брат-экзекутор, - закончил он. - Иначе следующие прошения и соображения ты будешь подавать в писаном виде. И я еще подумаю, какое наказание следует наложить на тебя за неподобающий тон.
Йожин склонил голову, признавая вину, однако ничего не сказал - ни слова молитвы, ни извинения. Тем самым, он продемонстрировал, что остается при своем мнении. Видя это, Лукас вновь тяжко вздохнул и подумал, что следует добавить к наказанию еще полсотни прочтений покаянной молитвы Confiteor. Хотя лучше сразу сотню, потому что Confiteor слишком коротка...
- Нам все равно придется решать этот вопрос, - глухо вымолвил Йожин. - Рано или поздно. Иначе придет день, когда мы не сможем нести свой крест и свою миссию. Тогда Рим все решит за нас. Уже решает, если ты не заметил. Или напомнить, куда и зачем отправился Швальбе?
Отец Лукас сжал кулак, так, что костяшки побелели. Однако задушил приступ гнева и лишь очень тихо, с трудом сдерживая рвущуюся ярость, приказал:
- Ступай.
У самого порога Йожин задержался и обернулся, готовый о чем-то спросить напоследок.
- И ни слова про виноградник, - прошипел Лукас, похожий на рассерженную гадюку.
Экзекутор сгорбился и вышел, прикрыв за собой прочную дверь.

- Скольких я зарезал, скольких перерезал… - замурлыкал Отакар старую песню наемников и пиратов. Слова звучали негромко и ласково, что в сочетании со зловещим видом чеха казалось особенно забавным, можно сказать милым.
- Романтика моря, - вздохнул Гавел, просто, чтобы что-то сказать. Ждать исхода вот так – в полутьме и неизвестности – было особенно тяжело.
- Может все-таки выйти? – предположил Отакар. – Лошадки, опять же.
- Нет, не будем, - хмыкнул Швальбе. – Если что, будем отбиваться из-за стен, так сподручнее. Поджигать они, если что, затрахаются, тут все промокло и отсырело. А лошадки… знать судьба у них такая. Лошадинская...
Капитан, держа пистолет наготове, осторожно выглянул через пролом в кривой, прогнившей насквозь дверце. Гавел последовал его примеру, но в свою очередь, укрывшись за оконной рамой. Отакар же рассудил, что для хорошего удара по башке незваного гостя не имеет смысла предварительно смотреть на оного. Как сунется, тогда и получит.
Шум и гам отвязного веселья тем временем приблизился. Вопящий карнавал уже мелькал за поворотом дороги яркими одежками. Одновременно с ним перемещалась и граница дождевого шквала, небо прояснилось, уходящее багровое солнце бросило на часовню прощальные лучи.
- Твою ж мать. Еще и завтра ветрено будет, - прошипел Гюнтер, вспомнив, что сулит подобная окраска светила, и силясь рассмотреть, кто же галопирует за деревьями, горланя и вопя:

- Слышу голос от Святейшего Престола,
Голос Божий, призывающий к мечу.
Так идите же туда, где есть крамола,
А не то я вас от церкви отлучу!

- Точно, похабные рейтары, с этими не разойдемся, им лишь бы обобрать путников неприкаянных, - вздохнул Отакар. – Ну что, снесем пару бошек, а там как пойдет...
- Капитан, чтоб мне малефиком стать, это не рейтары! – внезапно заявил Гавел, лучше которого в роте видела только рыжеволосая Кристина. – Это шпана какая-то, но при охране!
- Черт возьми, - вздохнул Швальбе едва ли не с огорчением, настолько он свыкся с мыслью о неизбежности драки. - И верно, шпана.
Песня замолкла, зато остальной шум остался. Звучное шлепанье подков по грязи, смех, лошадиное ржание, нечленораздельная речь подвыпивших. Компания по беглому взгляду Швальбе насчитывала с десяток молодых гуляк при равной охране. Итого - десятка два скакунов, но капитан не был в точности уверен насчет соотношения. Грязь уравнивала ровным коричневым оттенком всех участников развеселой процессии, так что оставался риск ошибки. Тем более, что кавалькада практически в полном составе была здорово навеселе.
- Шпана, - повторил Отакар, расслабляясь. - Тьфу на них, прости Господи...
Риск все еще оставался, но теперь шансы отбиться, случись что, оказывались куда более высокими. Оставалось еще понять, откуда взялась вся эта компания и что забыла здесь, в дальнем углу Шварцвальда, устраивая скачки в гнусный дождь, рискуя переломать в грязи ноги очень недешевым коням.
Кто-то что-то заорал, произошел быстрый обмен фразами на французском. Хохочущая компания рванулась дальше, поднимая фонтаны грязной воды. В том направлении, откуда явились ландскнехты.
- Кто-то не считает денег... - прокомментировал Гавел, разумно не показываясь наружу. - Всю одежку после такого забега можно выкидывать, никакая прачка кружев не отстирает.
- Кружев? - не понял Отакар.
- Они одеты, как пижоны из благородных, - просветил сержант. - Хоть и грязные, как черти. - Я видел князей, которые к одежке рачительнее относились, чем эти шалопаи.
Над лесом вновь грянула удаляющаяся песня:

- Почтенный Торквемада,
Святая Церковь рада,
Святая Церковь рада, что грех отомщён!
В раю нас ждёт награда,
А их ждут муки ада!
Почтенный Торквемада, я шлю тебе поклон!

- Богохульники, - проворчал Гавел, крестясь. - Точно, юное, тупое, благородное отребье.
- А этому-то что еще нужно? - пробормотал капитан, приподнимая пистолет.
Один из всадников остался у часовенки. Здоровенный, полностью закутанный в плащ, на могучем коне-тяжеловесе, который словно прискакал напрямую из рыцарского романа. Подождав с полминуты, неизвестный откинул капюшон и задрал голову, словно ловя отзвуки песни.

Слышу голос от Святейшего Престола,
Он ругает за неверие и грех.
Преклонюсь пред тканью папского подола,
И понтифик скажет мне: "Убей их всех"!
Я клянусь, что станет чище и добрее
Еретик посредством жаркого огня.
Иудеи, каиниты, манихеи,
Вы очиститесь сегодня у меня!

Всадник покачал головой и перекрестился, совсем как сержант Гавел. Немного склонился, уставившись вниз и выбирая место посуше. Тронул поводья, так что конь фыркнул и степенно отступил на пару шагов. Всадник спрыгнул на землю, тяжеловесно, однако с определенным изяществом. Точь в точь будто рыцарь в годах, привыкший к постоянной тяжести доспеха или, на худой конец, поддетой под камзол кольчуги. Гюнтер смерил взглядом здоровенного мужика и внутренне подобрался. Чутье и опыт бывалого солдата подсказали - гость в одиночку стоит всей умчавшейся банды.
- Капитан, глянь, чего он к седлу подвесил, - заметил Гавел.
Отакар засопел, выглядывая поверх уха Швальбе.
У седла здоровенного мужика висел меч. Не шпага, не тесак и даже не двуручная сабля, которую уважали адепты большинства немецких фехтовальных братств. Самый настоящий меч, по виду и форме "бастард", а по размеру - немного облегченный "zweihänder" без второй пары дужек и с широченным перекрестием. Такие железки, конечно, все еще кое-где воевали, однако исключительно там, где требовалось прорываться напропалую через лес пик. И то, скажем, Швальбе за свою бытность обычным солдатом видывал этакое страшилище от силы раза три, и то издали.
- Или он дурак, или ... - капитан не закончил очевидную мысль. На дурака мужик совсем не походил.
Человек в плаще зашагал к часовне, весьма целеустремленно. Внешне он казался безоружным, однако под мешковатым плащом могло скрываться все, что угодно. А еще пришелец был совершенно, просто абсолютно трезв, в отличие от своих прежних спутников.
- Может выйти, да навешать ему? - предложил Отакар. Чех был в роте самым сильным, поэтому, как это временами случается у здоровяков, сильно не любил, когда кто-то оказывался больше него.
- Ждем, - оборвал Гюнтер. - Вдруг засада.
В засаду капитан не верил, однако его тревожила нездоровая ситуация и обстановка. Все кругом было как-то ... неправильно. Потому Швальбе предпочел подождать и немного побыть смешным, нежели оказаться постоянно мертвым.
Пришелец подошел достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть его во всех деталях. Высокий, по крайней мере, на ладонь выше Отакара, которого как-то шутки ради измерили специальной мерной бечевкой Абрафо и нашли в гренадере ровно шесть английских футов с маленьким избытком. Широкий, именно широкий, а не дородный, как тот же Абрафо-Абрам - плащ свисал с могучих плеч, а не облегал пузо. Седой, коротко стриженый и с гладко бритым лицом - ни усов, ни бороды. Физиономия у мужика была под стать всему остальному - крупные резкие черты с глубокими морщинами и умными, внимательными глазами.
- Господа, - неожиданно заговорил пришелец, остановившись в нескольких шагах от двери. Говорил он по-французски, но с таким жутким немецким акцентом, что уши сами завивались в хитрую трубочку.
- Господа, насколько я понимаю, именно вас я должен здесь встретить?
- Давай по-нашему, по-человечески - в свою очередь по-немецки крикнул из-за укрытия Швальбе.
- Как пожелаете, - мужик перешел на немецкое наречие и слабо улыбнулся. При его лице и прямо скажем, "богатой" мимике выглядело это жутковато. Так мог бы усмехнуться деревянный божок. Впрочем, надо сказать, что зловещей улыбка не казалась. Просто не повезло человеку с дубовой мордой лица, бывает.
- Я должен встретить и сопроводить некоего капитана Швальбе со спутниками. Если это вы, то знаете, что следует ответить.
- А я бы ему все-таки накостылял, - заметил Отакар, не особо таясь, достаточно громко. - Прох-фи-лак-тицки.
Мужик вздохнул, посмотрел куда-то в сторону и вдаль, сказал что-то короткое и очень ругательное. Вроде как в никуда сказал, но внушительно, вдумчиво. Швальбе не сдержался и хмыкнул, а Отакар заволновался:
- Чего, чего он сбрехал то?! Это что за "шозериз" такой?
- Да так... разное, - отмахнулся капитан и обратился уже к здоровяку, выговаривая как можно четче и внятнее. - Дечинские передают привет младшим братьям!
Пару мгновение здоровяк молчал, а затем улыбнулся еще шире и еще деревяннее.
- Добро пожаловать, капитан, - сказал он. - Я Вольфрам фон Эшенбах, сопровожу вас по пути в лагерь. Там вам уже расскажут, что и как.
Швальбе глубоко вздохнул, качая головой, как будто разминая шейные позвонки. Все вроде происходило правильно, однако ... Недостаточно правильно. Что-то во всем этом было глубоко неправильно. Или даже не так... "Неправильно" - слишком сильное слово. Вот логово подземных карлов с деревянными угробищами - это неправильно и зловеще. А здесь...
"Несерьезно" - пришло ему на ум, и Гюнтер согласился с нежданной мыслью. Это было несерьезно и совершенно непрактично.
Капитан снова вздохнул и толкнул хилую дверцу, та не выдержала и развалилась. Пнув болтающийся на проржавевшей петле кусок, Гюнтер шагнул наружу. За ним, сопя и чертыхаясь шепотом, полез гренадер. По пути Отакар бормотал:
- Развелось аристократиев всяких, фонов, сэров и прочих пэров...
Осторожный Гавел счел за лучшее пока что схорониться и часовню не покидать. Сержант незаметно улыбался в усы и думал - все-таки хорошо, что Отакар, как и любой чех, неплохо понимает немецкий, но путается в разных местечковых говорах. Пойми он слова здоровяка - драки не миновать. Но больно уж к месту пришлось это "Schnauze riss".
"Морда треснет".
Они встали друг против друга. Внешне спокойный до непробиваемости Вольфрам, подтянутый и осторожный Швальбе, да Отакар, которому вроде и драки хотелось, и кололось в силу субординации.
- Не нравится мне такая мысль, - наконец сумрачно сказал Гюнтер, осторожно подбирая слова. - Дело уже к ночи, грязи по колено, кони уставшие. А до темени всяко не управимся. Давайте-ка лучше без спешки обойдемся. Мы тут переночуем, под крышей. А завтра по рассвету выедем и до места доберемся.
Капитан выдохнул, повел плечами под плотной курткой и закончил:
- К тому же не зря мы здесь ... оказались. С такой задачкой по темноте скакать ... не стоит.
Вольфрам поджал и без того тонкие бесцветные губы. Услышанное немцу явно не понравилось, однако Швальбе готов был зуб дать, что не из-за проволочки. Приезжего фона зацепило упоминание о "задачке". Такую кислую мину капитан видел у бретеров, которым предлагали заколоть какого-нибудь вредного человечка за пол-цены. Не то, чтобы недовольство, скорее профессиональная оскорбленность. Но вот почему Эшенбах воспринял его слова именно так - Швальбе не понял.
- Как пожелаете, - неожиданно легко согласился Вольфрам. - Если не против, я поставлю моего коня к вашим. Останусь с вами, переночую.
- Не против, - вымолвил Гюнтер с некоторым сомнением. Он ожидал, что странный немец вернется к своим, в лагерь, до утра. - Там места хватит. Только у нас все по-походному, жестко и скудно.
- Мне привычно, - скупо отозвался Вольфрам, уже на ходу, шагая к лошади. Плащ раскачивался в такт его движениям, как сложенные крылья летучей мыши. Капитан мимоходом подумал, а может это вообще не человек, а вампир? Украдкой перекрестил фона в спину, однако тот не спешил развеиваться туманом. Гюнтер пожалел, что нет с компанией Йожина, великого мастера во всем, что касалось упырей. Тот сразу бы определил истину. Или на худой конец Мирослава, тоже немалого искусника во всяких проявлениях Ночи.
Солнце закатилось быстро. Вот вроде только что светилась красная полоска над угловатой черной линией деревьев - и уже нет ее. Ночь выдалась безлунная, однако свет зажигать не стали. Кони вели себя спокойно, ничто не указывало на близкое наличие какой-нито нечистой силы в любом обличье.
Фон Эшенбах отказался и от вина, и от еды. Даже виноградной водкой вежливо, однако настойчиво пренебрег. Расседлав коня и привязав его к старой коновязи, Вольфрам отстегнул меч и, не вынимая из ножен, опустился на колени. Начал молиться, используя оружие как распятие, склонив голову и безмолвно шевеля губами. В своем плаще, в молитве перед здоровенным мечом он словно явился из прошлого. Будто Раймонд Триполитанский, что преклонил колени перед Истинным Крестом у Тивериадского озера в 1187 году от Рождества Христова. Даже Отакар перестал бурчать и всячески демонстрировать свое неприятие. Больно уж не от мира сего казался Эшенбах, взвешивающий каждое действие и каждое слово, словно паладин минувших веков.
Гюнтер, глядя на все это, хотел было плюнуть в сердцах, но передумал и лишь удобнее устроился перед сном. Он думал, что богобоязненный соотечественник и спать устроится снаружи, однако Вольфрам после молитвы все же перебрался под худую, но крышу, в часовню. Под голову уместил седло, завернулся плотнее в плащ, а меч положил на грудь, как рыцарь в усыпальнице.
- Дружище, - впервые обратился к Вольфраму Гавел. - А эта большая красивая бритва тебе для красоты или для дела?
Фон Эшенбах помолчал, видимо соображая, о чем говорит чех. Понял и ответил коротко, будто шинкуя слова по слогам той самой "бритвой":
- Doppelsoldner . Пять лет отходил на контракте. Привык к нему.
Гавел в замешательстве почесал нос. Сержанту явно хотелось позадавать еще немало вопросов, однако он сдержался. За стенами часовни струилась спадающая вода, шлепали капли с мокрой крыши. Лошади переступали с ноги на ноги, время от времени негромко всхрапывая.
Отакар держал первую сторожевую смену. Остальные наемники отошли ко сну молча, без обычных шуток и даже без обязательного похабного анекдота. И уже когда Гюнтер начал потихоньку проваливаться в забытье, Вольфрам негромко заговорил.
- Капитан Швальбе?
- Да... чего... - буркнул означенный капитан.
- Завтра вы увидите вещи... - Вольфрам помолчал. - Которые вам могут не понравиться.
- Это опасно? - быстро уточнил Швальбе, про себя проклиная тупого мечника, который только сейчас удосужился раскрутиться на откровенность.
- Нет, - совсем непонятно ответил фон Эшенбах. - Оно вам просто не понравится. Будьте к этому готовы и не торопитесь сразу высказывать все, что думаете по этому поводу.
- А можно поподробнее? - язвительно вопросил во тьме капитан. - Чего такое я могу увидеть, что не опасно, но так отвратно, что прямо-таки не сдержаться?
- Вы все увидите сами, - с вежливой непреклонностью отрезал Вольфрам. - И еще...
- Что?.. - с усталой обреченностью спросил Гюнтер.
- Завтра ближе к полудню к нам присоединится некая персона. Она не раз высказывалась, что имеет некие претензии к некоему "капитану Швальбе, подлой бестии и скотине". Не знаю, тот ли вы Швальбе, однако примите совет - наточите утром шпагу получше.
- Ага, - только и сказал Гюнтер, благоразумно решив, что если уж день прошел, как ярмарочный балаган с рогатыми конями и дрессированной полоумной свиньей, то наверное, закончиться он должен соответствующе. Не стоит противиться судьбе и вообще удивляться сверх меры. Завтра так завтра.
- Доброй ночи, - вежливо пожелал фон Эшенбах.
- Спасибо, и вас так же, - Гюнтер вложил в ответное пожелание весь словесный яд, который только смог, однако не понял, достигла цели хотя бы капля. Капитан шепотом выругался, перевернулся на другой бок и попытался заснуть под храп Отакара.