Весь надушен и наглажен,
На боку пистоль прилажен.
Не какой нибудь там пэр,
А дежурный офицер.
Он тихонечко сидит
И в окошечко глядит.
Как увидит генерала,
Так орет во все хлебало,
Что в отсутствии его
не случилось ничего

  Это как про меня сейчас написано. А что Вы хотите? Как каждый нормальный офицер Императорской армии, периодически заступаю дежурным офицером по батальону, - цепной собакой. Батальон отведен на отдых и пополнение, живет в почти нормальных казармах, имеется лавка, читальня, гауптвахта, мастерские, цейхгаузы (склады), караульня и многое-многое другое.
  Так что я ещё на целых четыре часа за все это хозяйство отвечаю. И не за страх, а за совесть, как говорится. Потому как - мое! А то что на четыре часа — так это потому, что смена моя придет, и на следующие сутки дежурным по всему родному батальону заступит уже Волгин Иван Георгиевич, и с ним — дежурным по караулам — Берг.
  Как во все времена, служба в наряде — сплошные заботы. Начиная с развода караулов и домашнего наряда. А дальше — пошло-поехало: контроль несения службы, порядок на территории батальона, раздачи пищи личному составу, контроль наряда на конюшне в эскадроне дражайшего Дольского. Главная задача — не пущать и уничтожать в зародыше любое развитие российского армейского бардака. А поэтому - «Стоять-бояться! Я вам покажу как безобразия нарушать!» Все должно быть параллельно и перпендикулярно, подстрижено-покрашено-посыпано песком… собрать все кирпичи и сжечь...
  Все вроде в порядке. Все — в рамках. Ну… не считая, правда того, что одна нехорошая лошадь в эскадроне Дольского, мне… в общем… на сапог прямо. Мда… казус небольшой получился, вместе с групповым смущением дневальных по конюшне. Заррраза!!! Чтоб ты долго жила, колбаса ходячая!!!
  А ведь воскресенье сегодня… А в кармане кителя письмо от Дашеньки лежит, сердце греет. Ей богу, даже не было времени прочесть. Ну да ладно… десерт у меня на потом… после наряда, как сменюсь…

  Ну вот и смена, наконец. Со сменщиком, Иваном Георгиевичем, прошлись по расположению батальона, провели смену караула, и наконец, рапортовали батальонному командиру о приеме-сдаче дежурства. Теперь — мое законное личное время. И долгожданное письмо от моей ненаглядной рыженькой.

  До своей комнатушки дойти не успел, повстречал Толю Дольского.
- Уже сменился, Денис Анатольевич? Не желаешь составить компанию.
- Куда, Анатолий Иванович?
- Да к столовой. Сегодня же воскресенье. Солдатушки наши песнопениями занимаются с Сергеем Дмитриевичем во главе.
- Что ж, пойдемте, послушаем. У нас это, пожалуй, единственное развлечение. Да и к людям поближе… не во вред сие, как говорится.

  Идем к месту местного подобия «солдатского клуба», около кухни - там есть скамеечки, врытые в землю.  Вижу здесь всех своих — казачки с Михалычем во главе, сибиряки с Гордеем, большая часть погранцов с Иванычем, и даже вольнопёры-студиозусы со своим «дядькой» Савелием. Все лавочки заняты. Многие стоят, чтоб виднее и слышнее было. Мужики поют песню, - душевно выводят «Степь да степь кругом» под гармошку. Гармонист — Лёшка Макеев, в образе первого парня на деревне, рвет меха...
Машу рукой Оладьину и Михалычу, чтоб не командовали «Смирно», - пусть отдыхают мужики. Подхожу, чтоб сесть с краю, но родные "бравы ребятушки", со всем уважением освобождают место поближе к солистам и гармошке, шепотом приглашают: «Сидайте Вашбродия». Так же шепотом благодарим, ну а я, сажусь и под фон тягучих напевов начинаю читать Дашуткино письмо…
  О чем письмо? А вот не скажу… Мое это, личное, по самые помидоры личное, но только вот на душе тепло становится и сердце обволакивает нежность. Родная моя… Однажды кончится эта война, жаль что не скоро еще... Порву всех за тебя, как Тузик грелку… За тебя, за Россию нашу, за мужиков моих…

  А мужики мои, вон уже на другой музыкальный хит переключились:
Служили два товарища, ага…
Служили два товарища, ага…
Служили два товарища в однем и тем полке.
Служили два товарища в однем и тем полке.

  Ну ни фига се… Знакомая песня. Причем еще оттуда знакомая. Как же это фильм назывался? А... вроде бы так и назывался - "Служили два товарища"… Уже забывать стал… Давно это уже было, целую вечность назад. Здесь у меня теперь есть все, и будущее мое здесь, за которое я воюю.
  А народ сгрудился ближе в кружок. Это у них, видимо, шлягер, - мега-хит. Вон, даже вольноперы откуда-то гитару достали, и Илюха Буртасов подыгрывает...
Тады ему я руку протянул...
Тады ему я руку протянул...
Ему я руку протянул — он руку не берет.
Ему я руку протянул — он руку не берет.

  Погружаюсь дальше в чтение Дашиного опуса, вдыхая еле уловимый запах духов. Анатоль понимающе делает вид, что ему ни капельки не любопытно, и что он изо всех сил слушает песню…
  О! А это Михалыч взял инициативу в свои руки, ибо нечего Их Благородиям слушать тоску зеленую. Казаки бодро запевают:
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене…
  Вот! Другое дело! Мужики взбодрились, глаза горят, кто-то притоптывает, кто-то прихлопывает.
Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу
На вороном своем коне,
Навстречу пулям полечу
На вороном своем коне.
Но видно смерть не для меня
Но видно смерть не для меня
И снова конь мой вороной
Меня выносит из огня
И снова конь мой вороной
Меня выносит из огня
  Закончив песню, Михалыч обращается:
- Ваше благородие, господин штабс-капитан, дозвольте обратиться?
  Убираю письмо в нагрудный карман - Слушаю, Григорий Михалыч!
- Денис Анатольевич, спивайте что-нибудь, всем обчеством просим! Со всем уважением!
  Анатолий Иванович, змей такой, присоединился под одобрительные взгляды солдат:
- Да, Денис Анатольевич! Просим!
  Переждав согласный гул «обчества», решил не ломаться и взял протянутую студиозусами гитару…

  Ну и что ж вам, дорогие мои «заспивать»? «Ваше благородие госпожа Победа»? Нет, не то…
Розенбаума?… Не то… Пока пальцы привычно двигались по струнам, помолчал раздумывая… И…
  Вот оно! «Будулаевский» перебор и…. ПЕСНЯ:

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели.
Мы с тобой перед ротным, как пред Господом Богом чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
На могилах у мертвых поднялись полевые цветы…

  Вижу посерьезневшие лица моих ребят, сжатые губы, все взгляды — на меня. Вижу как Дольский снял и нервно комкает тулью фуражки. Тишину пронизывает только перебор семиструнки. На поляну, похоже, подтянулось еще народу, - уже многие на скамейках стоят.

Поднялись и опали, проходит за осенью осень.
Жены-матери плачут и любимые молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
Нам досталась на долю — нелегкая участь солдат.

  Эх! А меня и самого прошибло от своего же исполнения, - вкладываю душу, - аж мурашки по позвоночнику.
А теперь с надрывом… на грани крика:

Это наша судьба!!! Это с ней мы ругались и пели!!!
Поднимались в атаку и рвали над Вислой мосты!
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели.
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты!

  И уже тише:

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели.
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты!

  Тишина… Слышно как мухи… детей делают... Вот вам, друзья мои боевые. От меня!... Чтоб мыслей «сицилистических» и близко не было! Чтоб помнили для чего мы с вами нужны! Что Россия за нами и отступать не куда!
  А «торкнуло» мужиков от песни не слабо… Некоторые даже слезу украдкой смахнули… Я видел… А потом произошло вообще невероятное — Михалыч встал, и тихо сказал:
- Спасибо Ваше благородие! От всех нас!... - и… поклонился.