Вот и закончена вторая летопись моих, пока, увы, безымянных хроник. Теперь, как это заведено, выложу всю часть глава за главой, а там - и за третью, заключительную можно будет браться. А пока - принимаются тапки, банановые шкурки, идеи, предложения.
Ну и высказаться невредно - как, собственно, получается?

Отредактировано Ромей (19-10-2016 12:31:24)

Часть вторая
Караван

ГЛАВА I

Гидрокрейсер «Алмаз»
3-е августа (по старому стилю) 1854 г.
Каюта попаданца
27 ноября1915 г., когда наша эскадра была въ 60 миляхъ отъ береговъ Болгаріи, ея внезапно атаковали нѣмецкіе «альбатросы». Пользуясь тѣмъ, что никакой воздушной охраны не было, а также благодаря глушителямъ своихъ моторовъ и тому, что онѣ летѣли не со стороны берега, а съ моря, нѣмцамъ удалось подобраться незамѣтно, и наши опомнились только когда вокругъ стали рваться бомбы. На моих глазах одна за другой взорвались пять бомбъ съ одного борта, осыпая стоящихъ на палубѣ корабля какой-то грязью. Но мѣткостью нѣмцы не отличались. Изъ пятидесяти сброшенныхъ бомбъ только двѣ попали въ одинъ изъ миноносцевъ.
Непріятно было стоять, видя, какъ съ вышины 2000 метровъ летитъ бомба, кажется прямо на тебя. Все ниже, ниже, затѣмъ она теряется изъ глазъ и только черезъ нѣкоторое время вблизи грохотъ — бумъ! Пока однѣ «альбатросы» метали бомбы, другіе летѣли къ берегу и возвращались съ новымъ запасомъ. Благодаря этому бомбардировка повторялась нѣсколько разъ. Много сказано о превосходныхъ немецкихъ моторахъ, позволяющихъ германскимъ летчикамъ свободно летать на 70 миль отъ берега, въ то время какъ наши «Гномы» едва допускаютъ сдѣлать 30 миль.
По заданію, самый налетъ на Варну долженъ былъ произойти ночью, но благодаря всѣ той же зыби пришлось его отложить на утро. Двадцать аппаратовъ появились надъ Варной и стали метать бомбы. Болгары и нѣмцы встрѣтили ихъ отчаяннымъ обстрѣломъ изъ береговыхъ и зенитныхъ батарей, такъ что нѣкоторыя гидропланы летѣли въ сплошномъ дыму шрапнельныхъ разрывовъ. Но къ счастью, никто не пострадалъ. Между прочимъ, въ одинъ аппаратъ попалъ цѣлый шрапнельный стаканъ, настолько былъ силенъ огонь. Несмотря на такую бѣшеную канонаду, наши летчики успѣшно бросали бомбы, вызвавшіе пожары въ порту и на рейдѣ, и насколько я понялъ, въ самомъ городѣ.
Послѣднее навело меня на размышленія. Когда теперь самый послѣдній, самый ничтожный газетный писака говоритъ пышные слова о «настоящемъ видѣ немецкой культуры», неизменно сопровождаетъ слово «нѣмецъ» эпитетомъ «варваръ», «звѣрь», «чудовище», меня это и смѣшитъ, и бѣситъ. Въ самомъ дѣлѣ, неужели однѣ только нѣмцы дѣлаютъ «звѣрства» (сопряженныя всегда и вездѣ съ войной, замѣчу въ скобкахъ), грабятъ, мародерствуютъ, насильничаютъ, убиваютъ мирныхъ жителей? Неужели во всей нашей громадной многомилліонной арміи — всѣ военныя безъ исключенія такіе идеально-благородные, кристальные люди, что не воспользуются удобнымъ случаемъ, чтобы не пограбить, не изнасилуютъ одинокую беззащитную дѣвушку, не изувѣчатъ мирнаго жителя, не заколютъ въ боевомъ озвѣрѣніи безоружнаго, сдающагося въ плѣнъ врага? Я понимаю, всѣ это можно скрыть ради идіотскаго чувства патріотизма, но тогда зачѣмъ же обвинять въ томъ же самомъ другого и потому только, что этотъ другой нѣмецъ и врагъ? Глупо и несправедливо. Газеты полны упрековъ и брани по адресу нѣмецкихъ авіаторовъ, бомбардирующихъ наши лазареты, но я не вижу здѣсь ничего ужаснаго. Непріятельскій солдатъ, будь онъ даже и раненымъ, всегда врагъ, котораго сама война требуетъ уничтожить. Сейчасъ беззащитенъ, зато, выздоровѣвъ, онъ возьметъ винтовку. Чѣмъ же здѣсь возмущаться? Тогда справедливѣе возмущаться самимъ фактомъ войны — этого величайшаго, старательно культивируемаго звѣрства. Я не виню ни нашихъ, ни нѣмецкихъ летчиковъ. Я понимаю, что будучи окруженъ со всѣхъ сторонъ опасностью, видя передъ собой смерть, летчикъ забываетъ о беззащитныхъ жителяхъ, о женщинахъ и дѣтяхъ, о человѣческихъ существахъ, во всѣмъ подобныхъ ему. Онъ видитъ передъ собой непріятеля, врага, которому надо причинить вредъ, и онъ поступаетъ сообразно съ этимъ. Помню, какой взрывъ негодованія произвело появленіе ядовитыхъ газовъ. «Нѣмецкое звѣрство», «величайшая жестокость», «Каиновъ дымъ, дыханіе антихриста», только и было въ газетѣ. А теперь пишутъ: — Вчера мы отразили немецкую атаку, употребляя газы. — Наши батареи обстрѣляли снарядами съ удушливыми газами германскіе окопы. Наконецъ-то поняли, что не ахать и возмущаться, а удивляться надо немецкому остроумію и искусству, примѣнившему новое страшное оружіе. И въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ газы отвратительнѣе фугасовъ, рвущихъ на клочки цѣлыя роты, или пулеметовъ, сметающихъ десятки, сотни людей?.. Какъ всѣ это смѣшно и досадно. Возмущаются у насъ хамствомъ и тупостью германской военщины. Но не лучше ли на себя обратиться? Не у насъ ли офицерство было самой отсталой и некультурной частью общества? Не у насъ ли Купринъ заклеймилъ это въ своемъ «Поединкѣ»? Не у насъ ли въ страшныя 1905–6 годы наши же военныя звѣрствовали еще похуже нѣмцевъ? Не у насъ ли, наконецъ, чертъ знаетъ что выдѣлывали эти нынѣ «доблестныя», «славныя», «удалыя» молодцы-казаки?... Удивительно коротка память у обывателя.

Я закрыл тетрадку. Автор прав: у российского обывателя, особенно, либерально настроенного интеллигента, к каковым несомненно, относился и он сам, удивительно короткая память. Точнее, она у него избирательная - с легкостью поразительной эта публика помнит лишь то, что ей удобно, что подтверждает их любовно выпестованную точку зрения. И с легкостью необычайной вычеркивает из памяти все остальное. А если и не вычеркивает - то предпочитает просто не замечать.
И жили и не замечали - как не замечало неудобной действительности предыдущее поколение, певшее дефирамбы польскому восстанию. Они превозносили Врубелевского и Миладовского, вешавших православных священников, вязавших своих косинеров кровью евреев и белорусских крестьян - точно так же, как восторгались чеченскими «ребелами» те, кто упорно не замечал отрезанных голов русских срочников и торговли пленными.
Да, этому поколению идеалистов повезло - они успели умереть своей смертью, под хруст французской булки. А что ожидало тех, кто радовался Цусимской катастрофе, понося зверства казаков и припоминая по всякому поводу купринский «Поединок»? Где оказались все эти барышни и юноши и среднего возраста профессора, врачи и присяжные поверенные, посылавшие японскому императору поздравительные телеграммы? Кому-то удалось в последний момент запрыгнуть на нижнюю ступеньку трапа философского парохода. А кто не успел?
Хорошо, если хоть как обустроился в Париже. Или, на крайний случай, в Стамбуле. А остальные пилили сучья двуручной пилой в Усольлаге и размышляли о превратностях бытия. И, жуя лагерную пайку крепко жалели о том, что тогда, в пятом году вместе с другими...

Итак, Семен Яковлевич Фибих. Сын крупного киевского сахарозаводчика, закончил медицинский факультет Петербургского университета. Студенческая юность пришлась на годы русско-японской войны и первой революции, и Сема с головой погрузился в стихию протестов против деспотии Николая Кровавого. Он не ставил подпись под телеграммой, адресованной микадо; тем не менее, будущий медик до дыр зачитывал июньский номер газеты «Пролетарий», неведомо как попавший в аудитории Медицинского факультета:

"Великая армада, — такая же громадная, такая же громоздкая, нелѣпая, безсильная, чудовищная, какъ вся Россійская имперія, — двинулась въ путь, расходуя бѣшеныя деньги на уголь, на содержаніе, вызывая общія насмѣшки Европы, особенно послѣ блестящей побѣды надъ рыбацкими лодками, грубо попирая всѣ обычаи и требованія нейтралитета."

Сема, как и многие его однокашники, следил за публикациями, подписанными «Н. Ленин»*. И знал, конечно, о том, какую позицию занимал он и его товарищи по социал-демократическому движению, в отношении германской войны. Той самой, на которую молодой, но уже известный киевский врач Фибих, был мобилизован царским правительством. Семен Яковлевич не жаловался - в конце концов, участь хирурга линейного госпиталя или штатного медика пехотного полка куда горше  должности корабельного врача; хрусталь и красное дерево кают-компании все же предпочтительнее вшей в затруханных польских хатах.
На авиаматку медик попал не по протекции: дело решило то, что в 1908-м году,  состоя в ординатуре, он вступил в Императорский всероссийский аэроклуб». Папенькины деньги позволяли столь экзотическое увлечение, тем более, что подался он туда отнюдь не из-за тяги к воздухоплаванию, а в надежде обзавестись высокопоставленными знакомыми. Состоя в новомодной организации, Семен Фибих взял несколько уроков управления аппаратом и даже совершил пять самостоятельных полетов на клубном "Фармане".
И все же: воздухоплавание, конечно, весьма прогрессивное увлечение, но с какой стати он, человек интеллигентный, врач, противник всякого насилия должен служить этому Молоху, кровавой военно-феодальной Империи?

*# C 1901 г. Владимир Ульянов подписывал свои печатные работы псевдонимом "Н.Ленин". "Н" обычно расшифровывается как "Николай.

Известие о том, что «Алмаз» провалился в прошлое, изрядно огорошило Семена Яковлевича. Он-то, как все те, кто составлял в Киеве круг его общения, предвкушал видимый уже невооруженным глазом крах самодержавия. И вот, на тебе: впереди еще семь без малого десятков лет торжества ненавистного режима! На троне Николай Палкин, либеральных реформ нет и в проекте, как нет народовольцев, бомбистов-эсеров и остальных пламенных борцов с самодержавием, которым мечтал когда-то подражать юный Сема Фибих.
Всем этими соображениями алмазовский эскулап успел поделиться со мной. Гостя из будущего он воспринял как манну небесную: в самом деле, чем не собеседник для мыслящего человека? Семен Яковлевич предвкушал неспешные беседы о путях развития цивилизации, о победе народовластия в его американском варианте - непременно американском, иного доктор Фибих не признавал! - и о будущем триумфе гуманизма. И, разумеется, беседы эти тет-а-тет, как заведено между людьми культурными; никаких флотских офицеров, верных слуг тирании, насквозь пропитанных ужасным кастовым духом.

Так и попал ко мне этот дневник. Семен Яковлевич собирался когда-нибудь, после окончания войны, издать его в виде книги воспоминаний. И, вручая мне толстую клеенчатую тетрадь, втайне надеялся, что я воскликну: «Ах, так вы и есть тот самый Фибих? И признаюсь, что кончено же, читал его книгу - там, в своем грядущем.
Увы, пришлось мне разочаровать милейшего Семена Яковлевича. Тем не менее, его труд лежит сейчас на столике в тесной каюте, выделенной мне, как особому гостю, в единоличное пользование.
Я невесело усмехнулся. Ирония судьбы: казалось, всё, сбежал от российской политики с ее демократическими вывертами, оставил в ста шестидесяти годах позади. Ан нет, и здесь дотянулись! А ведь мечталось, как всё будет благостно:  на троне Николай Первый, либеральная мысль ограничена плачем по декабристам, Герценом с Огаревым, да гарибальдийскими грезами. Разгул либерализма впереди, сперва должны состояться реформы Царя-освободителя, за которые его, как известно, отблагодарили бомбой на набережной канала Грибоедова. Хотя, что это я? Екатерининского, разумеется, поосторожнее бы надо с названиями...
Да... значит, доктор Фибих. Питерский студент, лихие годы первой русской революции, демонстрации, листовки, «вы жертвою пали...» Чего еще ждать от семёна Яковлевича, весьма популярного в киевском сверхлиберальном обществе? Для него и Мировая Война - лишь очередное преступление Николая Палкина. Ладно, будем надеяться, что кают-компанейские порядки вправили Семе Фибиху мозги. Хотя, вряд ли, если судить по его дневнику. Да, отсутствие особиста - это серьезный минус, недоработали предки...
В дверь постучали, и на пороге возник Заринский вестовой.
- Так что, вашбродие, господин капитан первого ранга собирают офицерский совет. И вас велено позвать, а потому - пожалте сей же секунд в кают-компанию!

Из книги Уильяма Гаррета
«Два года в русском плену».
Изд. Лондон, 1858 г.
«Уже который день мы пребываем в неволе на русском фрегате. Никогда из памяти моей не выветрятся слезы на глазах офицеров, при виде уходящего под воду «Фьюриеса». Матросы же махали шапками и кричали, провожая тонущий корабль: «У королевы много!» Этот обычай всегда вызывал во мне трепет гордости за Британию: поистине, ее путь к мировому владычеству усеян обломками судов, покоящихся на морском дне, но это не может вселить уныние в сердца истинных англичан. У королевы много; Господь и Святой Георгий по-прежнему хранят Англию!
Тот, кто читает это, вероятно недоумевает - как автор сумел сохранить веру в могущество британской короны, находясь в плену? Признаюсь, это было непросто. Покинув привычный корабельный мирок, где нас окружал добрый английский дуб, ясень и белый тик палубных досок, мы были поначалу ошеломлены обликом русских кораблей. Всюду железо, сталь и машинное масло; вместо благородных оттенков мореной древесины и радующей глаза желтизны сизалевых тросов - унылая серая краска. Это царство целесообразного металла - повсюду хитроумные механизмы и даже - о ужас! - гальванические приспособления. Люди мелькают среди них, как бесы в преисподней, ловко управляясь с этой противоестественной механикой. Когда нас провели мимо артиллерийского орудия, мои товарищи по несчастью с неподдельным изумлением рассматривали его казенную часть. Я их понимаю - нигде, даже в рубке локомотива, даже в Гринвичской обсерватории, где мне случилось как-то оказаться, я не встречал такого обилия механизмов, рычагов, штурвалов, оптических стекол. Превосходные бомбические орудия системы Анри-Жозефа Пексана (надо признать, французы порой способны даже нас удивить техническими новинками!) выглядят в сравнении с ними древними камнеметными кулевринами. Неудивительно, что русские одержали столь решительную победу: Господь, вопреки известному утверждению безбожного Вольтера, не на стороне больших батальонов, а на стороне тех, кт владеет наилучшими военными машинами. К величайшей нашей досаде, сейчас это не мы, британцы (что, кажется, соответствовало бы разумному мироустройству) и даже не подданные Наполеона III-го, а русские варвары. За какие грехи Господь столь сурово карает Европу, что одарил Россию столь драгоценным даром, как помощь далеких потомков? Но об этом позже; пока же следует вернуться к описанию первых дней, проведенных нами на русских судах.
Мы ожидали унижений и издевательств; в самом деле, русские вполне могли припомнить морякам Королевского флота бомбардировку, которой в апреле этого года подвергся один из их приморских городов*.

*# Речь идет об обстреле англо-французской эскадрой Одессы. 10 (22) апреля 1854 года

Но, к нашему удивлению, опасения оказались напрасны. Русские, лишь отделили матросов от офицеров, но я не могу не признать разумности этой меры: находясь среди своих подчиненных, офицеры Королевского флота могли и даже обязаны были бы подстрекать их к неповиновению и мятежу. Но - увы; матросы были свезены на большой пароход, сопровождающий русскую эскадру, а мы - офицеры и некомбатанты, - отправились на фрегат.
Стоит объяснить значение термина «некомбатант». Если верить русским офицерам, то по прошествии примерно полувека, человечество задумается о том, чтобы поставить некий предел ужасам войны. Это будет сделано на международной конференции, где, кроме множества оговорок о гуманности или негуманности тех или иных способов и средств ведения войны, будет дано строгое определение сражающихся и не сражающихся участников военных событий. Те, кто имеет во главе лицо, ответственное за подчиненных, носит явственно видимый издали отличительный знак; открыто носит оружие и соблюдает законы и обычаи войны, относится к «комбатантам». Другие же - и в их числе врачи и санитары, священнослужители, подобные автору этих строк, или же репортеры, вроде моего спутника, мистера Блэксторма, представлявшего на «Фьюриесе» газету «Манчестер Гардиан», считаются некомбатантами. Правила обращения с ними много мягче, и меня искренне порадовало, что русские офицеры намерены им следовать, несмотря на то, что упомянутые соглашения, собственно, еще не заключены.
Правила эти, кроме того, давали нам право убедиться в том, что по отношению к остальным нашим соотечественникам так же соблюдаются правила гуманного содержания. А потому я, вместе с врачом «Фьюриеса» истребовали у русского капитана возможность посетить пароход, ставший узилищем для наших матросов. К моему удивлению, разрешение было получено; к нам так же пообещал присоединился и мистер Блэксторм, чей интерес газетчика был в данном случае вполне извинителен. Визит наметили на седьмое сентября; в этой поездке нас вызвался сопровождать и русский некомбатант - корабельный врач. Об этом достойном господине у нас еще пойдет речь, а пока...»

Гидрокрейсер Алмаз
4-е августа 1854 г.
Военный совет
— Господа офицеры, ситуация ясна. Сегодня по здешнему - здешнему, подчёркиваю! - календарю четвёртое сентября. Вчера из Варны вышла армада - французы и турки. Англичане провозятся ещё день. Сбор назначен у острова Змеиный. Меньше, чем через десять суток суда войдут в Евпаторийскую бухту. Дальнейшее известно из истории: бомбардировка Севастополя, затопление кораблей, осада и сдача города. Мы с вами решили этого не допустить. Осталось понять - что мы, собственно, можем сделать?
— Алексей Сергеевич, кажется, наши.. хм... те господа, что сосватали нам это приключение, собирались сбросить союзников в море? Возможно, мы сможем воспользоваться их планами?
Старший лейтенант Краснопольский, командир «Заветного не присутствовал при недавнем разговоре в кают-компании «Алмаза». Он, как и другие офицеры миноносца, узнал обо всем позже; не видел они и эффектных роликов с танковыми атаками.
- Как вы это себе представляете, Николай Александрович? Раздать матросам карабины, а вас поставить командовать десантом? Много же вы навоюете против целой армии!
- Можно снять с «Заветного» пулеметы, да и у вас есть несколько штук.В Крымскую кампанию на суше воевали исключительно сомкнутыми колоннами, так что эффект будет ужасающий.
- В первый раз - несомненно. Но англичане быстро учатся. Да и патронов у нас не бездонная бочка. Пожжем - где новые брать?
- Вы, Алексей Сергеич, рассуждаете так, будто нам одним воевать! Если память мне не изменяет, при Альме англичанам Раглана совсем немного не хватило, чтобы обратиться в бегство. Вот пулеметики и добавят им прыти. Считаю - надо связываться с русским командованием и предлагать помощь. Опять же, аэропланы - помните, как джентльмены с английского парохода перепугались? Полетают, побомбят, постреляют, все польза.
- А наши корабли прикроют приморский фланг, - робко вставил мичман Красницкий.
- Ерунду говорите, батенька! - отрезал Зарин. - Уж простите за резкость, но как вы предлагаете сражаться с эдакой армадой? В открытом море - еще куда ни шло, а у берега нас живо обложат со всех сторон. Пушки у них, конечно, древние, так ведь и «Алмаз» не броненосец. Подойдут на малую дистанцию, и каюк! Вот будь с нами не ваш угольный старичок, а «Мария» или «Кагул» - тогда да, форштевнем перетопили бы, противоминным калибром. Но - не дал Господь.
Я живо представил, какой великолепный погром мог бы учинить дредноут союзной армаде. И ведь обидно как - находись «Императрица Мария» в то утро поближе к Алмазу...
"...кисмет, как говорят татары. Не судьба. "
Красницкий пожал плечами. По заведенному порядку это ему полагалось говорить первым, но сейчас было не до традиций. Очень уж необычную тему обсуждал сегодняшний совет.
Прения меж тем набирали обороты:
- ...это если мы будем одни. А если нам на помощь выйдет Черноморская эскадра? «Алмаз», «Заветный», плюс парусные линкоры Корнилова - сила!
- ...а ну, как не выйдет? Мы с вами знаем, что в прошлый, так сказать, раз, они на это не решились. А если и сейчас..?
- ...наши преимущества - скорость, дальность огня, фугасно-осколочные снаряды. А значит, и воевать следует на просторе, и не подпускать противника близко. Иначе они нам такой чугунный дождик устроят, ввек не опомнимся!
- ...торпеды и гидропланы! Неужто не справимся с какими-то деревянными лоханками? Не понимаю вашей нерешительности, господа...
Пора вмешиваться, решил я, но не успел. Разноголосый фонтан реплик и тактических идей прервал фон Эссен:
— Господа, раз начальство нас собрало с обоих кораблей - то уж наверно, оно собирается предложить некий план. Может, наконец, позволим уважаемому Алексею Сергеевичу закончить?
- Благодарю вас, лейтенант, - кивнул Зарин. - План заключается не в том, чтобы сражаться с союзниками на сухом пути, - у нас для этого нет подходящих средств, - а в том, чтобы помешать их высадке. Или хотя бы настолько ослабить экспедиционные силы, чтобы с ними справились и без нас.
- Значит, бой? - немного помедлив, спросил командир «Заветного».
- Верно, Николай Александрович. И по этому вопросу я предлагаю послушать нашего гостя. Прошу вас...
Я встал, откашлялся и развернул к собравшимся ноутбук. На экране возникла схематическая картинка.
- Вот, господа. Это - построение ордера союзников во время перехода от острова Змеиный к Евпатории. Составлено на основе доступных нам документов.
Для перевозки войск французы выделили пятнадцать линейных кораблей, из них четыре винтовых, пять парусных фрегатов, тридцать пять военных пароходов, восемьдесят парусных транспортов и сорок судов для перевозки провианта. Англичане - полторы сотни больших коммерческих судов, в том числе много паровых. Каждый пароход тащит по два парусника. Еще девять парусных линкоров дали турки. Линейные корабли берут на борт до двух тысяч человек, что, как вы понимаете, снижает из боеспособность до нуля.
Французы выстроили свои линкоры двумя эскадрами. Первая: «Вилль де Пари», сто двенадцать орудий; «Шарлемань» и «Юпитер», по восемьдесят. Далее - «Сюффрен», «Иена», «Маренго», «Фридланд». Винтовой только один - «Шарлемань». Вторая эскадра: «Монтебелло», «Жан Барт», «Анри IV» и так далее, всего семь вымпелов. Винтовой - «Жан Барт». Флагман конвоя - винтовой «Наполеон».
Вы, как морские офицеры, должны понимать, что управлять таким плавучим цирком почти невозможно. Он способен только ползти вперед; любые маневры приведут к тому, что колонны смешаются в гигантский, неуправляемый клубок.
Офицеры закивали, задвигались, стараясь получше рассмотреть картинку на экране.
- Далее. Охранение целиком возложено на англичан. Их боевая эскадра идет в походном ордере, способном быстро перестроиться в боевой. Винтовые линкоры тянут на буксире парусных собратьев, но при необходимости могут выйти из колонн и образовать отдельный отряд. Причем его центральное положение позволяет одинаково легко сместиться либо к голове, либо к хвосту построения.
Пароходофрегаты, вроде нашего знакомого «Фьюриеса», и винтовые корветы идут во внешнем охранении. Его усиливает немалое число вооруженных пароходов. В-общем, чтобы дорваться до кораблей с войсками, придется сначала пройти британцев.
- Скорость дает нам свободу маневра, - заметил Зарин. - Можно обозначить свое присутствие на фланге построения, дождаться, когда английская колонна выдвинется навстречу, а потом отойти и нанести удар с другого фланга. Пока опомнятся, мы успеем наломать дров; да и сами они одними перестроениями добавят сумятицы.
- В-общем, я так и предполагал, господин капитан первого ранга. Кроме того, мы заранее рассмотрим караван с воздуха, а уж потом наведём на него «Алмаз» и «Заветного».
- Вот бы и Черноморский флот нам помог. - произнес штурман «Алмаза», лейтенант Завирухин. - Пусть парусные, зато много! Милое дело: мы разгоним охранение, а им уж транспорта добивать. Разлюбезное дело!
А почему бы, собственно, и нет? - поинтересовался из дальнего угла Лобанов-Ростовский. - Простите, господа, я авиатор, и в корабельных делах мало смыслю; но, ежели договориться с Нахимовым и вместе задать англичашкам с лягушатниками отменную взбучку?
- Договариваться надо не с Нахимовым, князь. - ответил Марченко. - Он командует эскадрой Черноморского флота и подчинен Корнилову и Меньшикову. Да и не успеем: пока довинтим до Севастополя, пока убедим, что мы не бесовское наваждение и не аглицкие подсылы, союзнички не то что до Евпатории - до Балаклавы дойдут!
- Так можно на аппарате! Господин лейтенант в переднюю кабину сядет, и вперед, с ветерком!
- Вы это серьезно, князинька? - усмехнулся Эссен. - Сами знаете нрав наших «Гномов», над морем дальше двадцати миль и не думай лететь, непременно свалишься...
- Опять же, станут ли слушать? - добавил Марченко. - Одно дело, прийти туда всем отрядом: встанет «Алмаз» на рейде, так уж не отвертятся. А в то, что лейтенант сумеет убедить адмирала Корнилова и его светлость князя Меньшикова я, простите, не верю. Представьте - спускается с неба аппарат, плюхается в воду и подруливает к Графской пристани. Из него вылезает насквозь подозрительный тип: с ног до головы затянут в кожу, на лбу консервы, на боку маузер, рожа в копоти, и на весь Севастополь разит жженой касторкой. Вылезает, значит, и говорит: «А подать сюда адмиралов и генералов, сейчас я им растолкую, как Крым от супостата оборонить!»
Офицеры заулыбались. Я едва сдержал смех, представив себе картину, столь живо написанную лейтенантом. На князя было жалко смотреть: он сидел, багровый от злости, и потел.
А что, Константин Алексаныч, а может сами? - не унимался пилот. - А я вас так и быть, подброшу, по старой дружбе. Возьмете светлейшего за манишку, и объясните что к чему. Как князь князю - неужто не выслушает?
Я дождался, когда иссякнут ехидные комментарии и продолжил:
- Так или иначе, а на помощь Корнилова я бы не рассчитывал. Кое-кто из наших историков полагает, что у него был шанс атаковать этот неповоротливый караван в море и привести его в расстройство. Корнилов и настаивал, но командиры кораблей не поддержали. А хоть бы и не так? Формально у Корнилова четырнадцать линкоров против десяти и двух больших фрегатов, но ведь в их числе два паровых линейных корабля и большой винтовой фрегат. Вот, смотрите...
На мониторе замелькали фотографии кораблей Королевского флота. Вот они в походном ордере, в гавани, вот в доке, на ремонте. Неуклюжие громадины с несколькими ярусами пушечных портов, лес мачт, несущих полное парусное вооружение. Посреди палубы - огрызок трубы, жалкое подобие тех, что высились над крейсерами и броненосцами.
Командир гидрокрейсера побарабанил пальцами по столу.
- Что ж, господа, нет никаких сомнений, что в артиллерийском бою мы размолотим любой из этих плавучих сараев. Единственная сложность - их количество. Умело маневрируя, мы сможем бить винтовые линкоры англичан по одному. Сколько, вы говорите, у них..?
- Два. - немедленно ответил я. - «Агамемнон», девяносто пушек, машина в шесть сотен индикаторных сил, и «Санс-Парейль», семьдесят пушек, три с половиной сотни сил. У него, правда, хронические проблемы с машиной. Сейчас с эскадрой только он, «Аггамемнон» под флагом адмирала Лайсонса в отправился в разведку. Есть еще три французских парусно-паровых линкора, но они перегружены войсками до полной небоеспособности.
Фон Эссен поднял руку.
- Говорите, Реймонд Федорович. - разрешил Зарин.
- Я, господа, вот чего не понял, - начал командир авиаотряда. - вы что же, собираетесь и с "Алмаза" стрелять? А как быть с аппаратами? Если кто забыл, они стоят открыто, шесть вместо четырех, повернуться негде! Несколько осколков - и до свидания, никто никуда больше не полетит. Да что там осколки! Вон, по субмарине недавно постреляли, так мотористы потом целый список повреждений выдали, от тряски и пороховых газов. А тут - натуральный морской бой!
Про запасы газолина я молчу: одна шальная бомба, и мы превратимся в великолепнейший костер. Как хотите, а я категорически против. Наше дело - принимать и обслуживать гидропланы, а не из пушек палить!
Возразить было нечего. Моряки и пилоты переглядывались, вполголоса обменивались репликами. Зарин озадаченно нахмурился, он явно не ожидал такого поворота.
- А в чем собственно, сложность, господа? - снова заговорил Лобанов-Ростовский. - Реймонд Федорович прав, не стоит устраивать канонаду с аппаратами на палубе. А если их оттуда убрать, пока концерт не закончится?
- Куда убрать-то, князинька? - устало осведомился Марченко. Ему надоели озарения непоседливого наблюдателя. - Предлагаете нам вокруг шлюпки, в море болтаться? Так волны аппарат за час на щепки разберут получше любых осколков.
- Зачем шлюпки? На угольщик! На трофей турецкий, будь он трижды неладен! Палуба просторная, грузовые стрелы - чего вам еще? И газолин перекидаем, он же в бочках. И будет у нас этот, как его... авиатендер!
В кают-компании стало тихо. Офицеры ошарашенно уставились на Лобанова-Ростовского.
Да сами посудите, господа! - продолжал он, довольный всеобщим вниманием. - Сколотим пандус, материал есть - запасной рангоут с "англичанина". Работы на сутки, даже ангар можно оборудовать. Из досок и парусины, как на «Николае Первом».
- А знаете, прапорщик, - произнес после недолгой паузы пилот. - Мне, пожалуй, следует принести вам извинения. Вы, оказывается, не только из пулемета стрелять умеете. Вы ещё и слова употребляете... всякие. «Авиатендер» - это надо же было вспомнить!
Марченко вспоминал о чине своего наблюдателя лишь когда был особенно им доволен. А это, при неуемной натуре князя, случалось нечасто.
- А то как же! - ухмыльнулся летнаб. - Нас, чай, не на конюшне строгали, кое-что можем. Я тут прикинул...
Ай да князь, подумал я, ай да сукин сын! Никто не додумался, а он... Простейшее ведь решение: переоборудовать пароход в авиатендер, а «Алмаз» сделать тем, чем он был при Цусиме - крейсером второго ранга. Не «Олег» конечно, даже не «Аврора», но артиллерия у него неплохая. Перед набегом на Зонгулдак стареньке «гочкисов» калибра семьдесят пять и сорок семь заменили стодвадцатимиллиметровками Канэ. Вместе с тремя противоаэропланными пушками Лендера огневая мощь солидная. Но чтобы правильно ее употребить эту мощь, нужно - что? Правильно, разведанные. А разведка - это связь...
- Прошу прощения, Алексей Сергеевич, - обратился я к Зарину. - Прапорщик дело говорит. Использовать угольщик как авиатендер - отличная идея. И вот что можно сделать сверх того...
И выложил на стол рацию в пластиковом чехле.