Итак, начнем
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Крым, далее везде.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Пароход «Улисс»
30 сентября 1854 г.
капитан-лейтенант Белых.
Где должен находиться предводитель каперов в перерыве между лихими абордажами и перестрелками с вражескими фрегатами? Конечно, на шканцах, рядом с загорелым, босоногим молодцом рулевым, обозревать горизонт в медную, покрытую патиной, подзорную трубу да подбадривать солеными шуточками матросов. Или заниматься еще чем-то, столь же соответствующим образу. Но уж точно, не валяться, закинув руки за голову на грот-люке, предаваясь размышлениям. И не наблюдать, как пробегают небу павлиньи плюмажи облаков и тают вдали...
Пароход бойко шлепает на зюйд-вест вдоль побережья, давно оставив за кормой Одессу, днестровский лиман с Аккерманом и солоноватое мелкое озеро Алибей, отделенное от моря длинной, узкой песчаной пересыпью, и легкий теплый ветерок как нельзя лучше располагает к отдыху и расслабухе.
Рядом, на краю люка устроился Иван Калянджи - восемнадцатилетний болгарин, которого дядя Спиро привел на «Улисс» за несколько часов до выхода в море. «Этот нэарэ добрый воин! - отрекомендовал он новичка. - При Силистрии был в русской армии волонтером. В июне, когда ваши ушли из Валахии - сильно заболел, думали, не жилец. Но слава Николе-угоднику, выходили, привезли в Одессу, лечиться. Теперь поправился, османа бить хочет! Возьми его, кирие, не пожалеешь!»
Капитан-лейтенант долго не раздумывал: парень, хоть с виду и типичный интеллигент, но все же был в армии. И служил в строевых частях, не то, что его брательник, Петр Калянджи, просидевший при штабе…
Тем более, что дядя Спиро, понизив голос, сообщил: отец юноши, Стоян Калянджи, еще в войну 28-29 годов воевал на стороне русских против турок с и получил орден за храбрость. Сейчас занимается при штабе Горчакова организацией болгарских добровольческих чет и, главное - заведует болгарской разведкой. «Большой человек! - говорил дядя Спиро, наставительно подняв узловатый палец. - Очень большой человек, болгары сильно его уважают. Я, кирие, хочу со старшим Калянджи знакомство свести, а этот нэарэ мне поможет!»
Это был аргумент, против которого не поспоришь, и Ваня Калянджи занял место в команде «Улисса». Его приписали к абордажной команде, и теперь, в промежутках между судовыми работами, тюрморезовские казачки вколачивали в юного болгарина пластунские ухватки.
***
Сынок начальника болгарской разведки только что сменился с вахты - уперся локтями в колени и, дремлет, опустив на руки голову, всю в угольно-черных кудрях. Дядя Спиро стоит у подветренного борта и прислушивается. Последние несколько дней трудно дались и пароходу и старому греку, а потому он нет-нет, да и замрет полной неподвижности - то вглядывается в горизонт, то пытается уловить опасный скрежет в ровных шлепках гребных колес, то слушает музыку корабля - поскрипывание набора, шорох туго натянутого стоячего такелажа, тросов, плеск воды под форштевнем. Все эти звуки, ничего не говорящие уху обитателя суши (мало ли что там может скрипеть?) для старого черноморца столь же красноречивы, как стук сердца в стетоскопе для опытного врача.
***
Везение кончилось через двенадцать часов после того, как «Улисс» покинул Практическую гавань. С городом прощались при легком утреннем бризе, но уже к трем склянкам небо налилось свинцовой мутью, предвещая недоброе. Небе темнело на глазах; от облаков отрывались клочья, верховые ветра несли их на ост. Дядя Спиро тревожно хмурился: «вернемся в Одессу, кирие, переждем, большая буря идет!» Белых совсем, было, согласился со старым греком, но посмотрел на Лютйоганна, сосредоточенного, молчаливого, - и отрицательно покачал головой.
Шквал налетел с норд-веста, со стороны берега. Волны пенились и клокотали, пену срывало с гребней и швыряло в лица людям на палубе. «Улисс» содрогался под ударами стихи; слабенькая машина не выгребала против ветра, и пароход то и дело разворачивало лагом к волне, и тогда от плиц летели щепки. Каркас колеса смялся, оно задевало за обшивку, откалывая куски досок.
К пяти склянкам «Уллис» окончательно попал в цепкие объятия шторма. Волны, окантованные поверху рваным кружевом пены, обрушивались на пароход с регулярностью метронома и мощью стенобитного тарана. Судно черпало носом, подветренный правый борт уходил в воду так, что захлестывало целиком кожух колеса. Кубрик залило водой, и казакам вместе с греками пришлось перебраться под полуют. А смятое колесо все сильнее курочило левый борт, и прекратить это не было никакой возможности - судно окончательно превратилось бы в игрушку стихий.
Так бедовали двое суток «Улисс» снесло далеко на ост, к самому острову Березань, к Кинбурнской косе. Утром третьего дня машину застопорили. Отдали плавучий якорь, но дело оборачивалось скверно: до подветренного берега с камнями и коварными песчаными отмелями оставалось меньше мили.
И тут шторм прекратился. Кто держался на ногах - выбрались наверх и принялась за исправление повреждений. Вместе со стуком молотков, визгом пил над палубой носилис молитвы Николаю-Угоднику и специфические морские речевые конструкции, свойственные морякам любой эпохи.
Больше всего хлопот было с колесом. С помощью чисто российских инструментов - кувалды, лома какой-то матери, - за сутки выправили погнутый каркас колеса, заменили разбитые плицы, залатали размочаленную обшивку.
Задул норд-ост, и Капитанаки (изрядно растерявший за эти трое суток самоуверенность) предложил поставить в помощь машине паруса. На обрубок грот-мачты подняли прямой парус, вздернули стаксель. Ход сразу подскочил до восьми узлов. Дядя Спиро улыбался во всю своюморщинистую физиономию, и даже Лютйоганн скупо похвалил судно и усердие команды.
Одессу миновали ночью. Белых порадовался, что никто на борту не заикнулся о том, чтобы зайти и починиться. Даже дядя Спиро не настаивал - «дороги не будет», сказал он и направил «Улисс» на зюйд-вест, держась милях в трех от береговой черты.
Связь и радиолокацию капитан-лейтенант повесил на Змея. Мичман Кокорин полдня проторчал на грот-марсе, подправляя потрепанное штормом хозяйство, пока не отрапортовал, что все в порядке. Японское качество не подвело: «Фуруна» исправно рисовала на мониторе и береговую черту и облачный фронт, и пятнышки рыбачьих шаланд, выбравшихся после шторма на промысел.
***
Белых, притомившись разглядывать небо, приподнял голову и покосился влево. Гринго, Вий и Карел сидели у грот-мачты на перевернутых бочонках и выполняли очередной распоряжение Лютйоганна. Немец, вполне освоившийся в роли шкипера, взялся подтягивать дисциплину - и делал это проверенным армейским способом, следя, чтобы ни у кого на борту не оставалось ни единой свободной минуты. Благо, дел полно - шторм сурово обошелся с «Улиссом», повсюду требовались матросские руки.
Но и тем, кто не владел искусством судовых работ, бывший капитан субмарины UВ-7 не позволил предаваться праздности. Казачки Тюрморезова, матерясь по адресу «нерусского немца», скоблили и смазывали салом запасные блоки. Спецназовцев Лютйоганн заставил вытащить и протереть газовой смолой якорную цепь, а когда это был сделано - удумал такое, что даже всякое повидавший Белых счел флотской разводкой вроде продувания макарон или заточки якоря.
А что тут подумать, если клятый тевтон распорядился вытащить на палубу ящик с обшивочными гвоздями и отдраить, покрасить суриком и развесить для просушки? Вий, услыхав о таком издевательстве, взбледнул с лица и так оскалился, что Белых забеспокоился за жизнь лейтенанта цур зее.
Лютйоганн же, ничуть не смутившись, разъяснил нерадивым новичкам смысл задания - если гвозди не уберечь от ржавчины, то они, попав в обшивку, проржавеют окончательно и вывалятся, а древесина вокруг отверстия, будет гнить. Так что двое бойцов, матерясь вполголоса, перебирали гвозди, скоблили их суконкой с мелким песком и по одному окунали в банку с корабельным суриком. А третий нанизывал «продукт» на длинный шпагат, растянутый между грот-мачтой и леером, подстелив ветошь, чтобы не закапать палубу суриком.
- Командир, радио с «Владимира»!
Змей высовывался из двери радиорубки - сооружения из реек и парусины, похожего на курятник. Радиорубка приткнулась между колесными кожухами хоть как-то защищавшими от ударов волн. Предыдущую начисто слизнули волны; слава богу, незаменимую аппаратуру предусмотрительно спрятали под палубу.
- Иду! - отозвался капитан лейтенант и поглядел на часы. По расписанию сеанс связи - только через тридцать семь минут. Что там стряслось такого, что понадобилось выходить в эфир в неурочное время?
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
