IV
Париж,
конспиративная квартира.
Ожидание
- Ты, Гринго, маньяк. - устало произнес Белых. - Можно подумать, что собираешься подстрелить джихад-мобиль или Троцкого в бронепоезде? Или тебе мало «Винтореза», чтобы завалить интеллигентного еврея с каких-то полутора сотен метров?
Снайпер второй день, с тех пор, как командир отряда объявил о цели предстоящей охоты, вспоминал о своей любимице, тяжелой снайперской винтовке 6С8. Ее, как и крупнокалиберный «Корд», оставили на «Морском быке» - от Сицилии, где отряд высадили на берег, до Парижа, путь был неблизкий, и Белых предпочел обойтись оружием полегче, зато прихватить побольше боеприпасов.
Гринго ворчал, скорее, по привычке - он и сам понимал, что на тесных парижских улочках, где дальность прямого выстрела редко превышает две сотни метров, а о бронезащите и антиснайперской борьбе не услышат еще лет эдак через сто двадцать, крупнокалиберная снайперка и правда, была бы лишней обузой. В отличие от компактной, легкой ВСС, которую он и разбирал сейчас, готовясь к завтрашней вылазке.
Сменив квартиру (Фро и Лютйоганн, занимавшиеся, как и в Варне, обеспечением группы жильем,  сняли два особняка и три квартирки в разных кварталах города), Белых принялся за разработку операции.Собственно, ничего не мешало сделать дело хоть на следующий день, но капитан-лейтенант настоял на том, чтобы дождаться когда их Парижа уберется петербургский знакомый Фро. Три дни они, меня составы двоек и маршруты подхода, наблюдали за особняком Джеймса Ротшильда, пока не составили точный график его передвижения. Одновременно, Гринго и Змей нашли и оборудовали на крышах окрестных домов три стрелковые позиции - основную и две запасные позиции, а заодно, позаботились о маскировке для стрелка и его напарника.  Словом,  была привычная, штатная работа диверсионной группы, и Белых уже был готов отдать приказ действовать, но «объект» куда-то запропал, а  вечерние газеты сообщили:  барон Джеймс Майер Ротшильд отбыл по делам банка в Брюссель, и вернется в Париж через пять дней, а дню рождения своей племянницы.
А потому, приходилось ждать, распихивать помаленьку остатки тиража «Наполеона Малого» да наблюдать за тем, как город из галантной столицы Европы превращается в бурлящий котел мятежа.
На третий день ожидания пар вырвался из под крышки: официальная ««La Gazette» вышла с пространным очерком о судьбе англо-французской эскадры, посланной в карательную экспедицию к Одессе. Очерк сопровождался дагерротипами - броненосные батареи «Девастасьон» и «Тоннат» в доках,  на марсельском рейде,   строй эскадры, вытягивающейся в пролив Золотые Ворота. Из семнадцати боевых и вспомогательных судов в Стамбул вернулись три  - два вооруженных парохода и фрегат «Леандр», все под "Юнион Джеками".  Парижане пришли в ярость  - около шестисот французских моряков погибли или оказались в плену,  в дополнение к тем, кого Наполеон III отослал на убой в Крым.  Впрочем, судьба тех оказалась не столь печальна - в кофейнях давно шептались, что крымская армия и флот присягнули принцу Наполеону; что кузен нынешнего императора открыто обвинил того в трусости,  предательстве интересов Франции и  корыстном союзе с ее извечным врагом. Говорили, что скоро он, подобно своему великому предку, высадиться в бухте Жуан и оттуда двинется на Париж, и южные провинции уже готовятся встречать «Корпус Свободы»
Отчетливо запахло даже не «ста днями» - сорок восьмым годом. Никто толком не знал, собирается принц Наполеон сменить на троне кузена, или же намерен восстановить Республику? Поговаривали, что вместе с ним во Францию прибудет идет сын русского царя Николая с полумиллионом казаков. Владельцы парижских кофеен и кабачков припомнили подзабытое словечко «bistro» и прикидывали, где бы раздобыть для бородатых посетителей побольше водки.
Назавтра (для группы шел четвертый день ожидания) вопящие, беснующиеся толпы собрались у дома английского посланника и у отеля Вандом  на бульваре Капуцинок, где располагалось министерство иностранных дел. В окна и двери особняков летели булыжники. Буянов разогнал  (пока что без стрельбы, ударами прикладов сабельных ножен) отряд национальных гвардейцев; в ответ беспорядки вспыхивали в Латинском квартале, в рабочих предместьях Шапель, Ла-Виллет, Бельвиль, Тампль, Менильмонтан, Иври, и конечно в очаге, который загорается мятеж первым - в кварталах предместья Сент-Антуан. Никто пока не переворачивал омнибусы и не рубил деревья на бульварах для баррикад. В руках шатающихся по городу мастеровых не было ни пик, ни охотничьих ружей,  не мелькали красные и черные полотнища, но всякий понимал -  до роковой вспышки остались считанные дни, если не часы. И когда на площади перед Ратушей встали две полевые батареи национальной гвардии, стало ясно, что «Париж завтра попытает счастья»*.
В тот же день  «La Presse» поместила заметку о возвращении барона Ротшильда в Париж, и Белых скомандовал - завтра! 
 

#* Эту фразу приводит П. Анненков в «Парижских письмах»

Отредактировано Ромей (17-06-2017 01:07:50)

V
Париж,
близ площади Бастилии
Трубочисты
Наблюдатель, привыкший доверять почерпнутым из книг стереотипам, несомненно принял бы малыша Мишо за парижского гамена - и  совершил бы ошибку. Тот, разумеется, близко общался с этими наследниками Гавроша - ходил по одним улицам, получал синяки в одних и тех же потасовках, глазел на те же зрелища и даже сдобы таскал из одной и той же самой корзины разносчика. Но сам состоял в другой общине, история которой так же уходит в незапамятные времена. 
Малыш Мишо был савояром.
Савойя не первый век поставляла Парижу малолетних чернорабочих, а так же уличных акробатов и музыкантов. Ежегодно десятки таких искателей счастья отправлялись в путь - как раз в то время, когда ласточки улетали на юг, что было знаком к наступлению холодов. Их называли «зимние ласточки»; они брали в дорогу одну-две запасные рубашки, буханку твердого, как камень, хлеба; счастливчикам родня вручала несколько медных монет. Во времена Первой Империи к списку добавился паспорт-метрика, без которого вояж «зимней ласточки» закончился бы в первом полицейском участке. И у каждого в  кармане обязательно имелась замызганная бумажка с накарябанными на ней адресами и именами парижских односельчан - тех, кого следовало искать, добравшись до столицы.
Всякому, кто отапливал дом печью или камином, известно, сколько неприятностей может доставить забившая дымоход сажа. В какой-то момент печь начинает дымить; она с трудом растапливается, к тому же, в дымоходе может загореться сажа, а это ни к чему хорошему не приведет. А потому, большой город, отапливаемый печами и каминами, нуждается в рабочих особого сорта - мелких, ловких, способных залезать в узкие дымоходы и выскребать оттуда наслоения сажи. Парижу тоже нужны были трубочисты; ими как раз и становились многие малыши-савояры.
Прибыв в Париж, они поступали в подручные или ученики к трубочистам, своим землякам и, нередко, родственникам. Многим из бывших «зимних ласточек» суждено было погибнуть от удушья или разбиться, упав с крыши, заболеть легочной болезнью или ослепнуть. Те, кто и повзрослев, сохраняли  субтильное телосложение, сохраняли профессию, везунчики становились печниками, но связи со своим прежним цехом не теряли. И, вылезая из трубы на крышу Монмартра Марэ,  трубочист всегда видел с нее снежные вершины родных Альп.
Малыш Мишо, уроженец деревеньки близ Альбервилля, прибыл в Париж два года назад и поступил в  в подручные к своему дальнему родичу. Обитали они  в самой  грязной и бедной части Латинского квартала. Здесь немало было домов, населенных такими же как он, савоярами; по сути, это были настоящие общины, куда не допускали посторонних и где «зимние ласточки» оседали, взрослели, обзаводились семьями, и откуда редко кто из них выбирался в более респектабельные районы.
  Малыш Мишо часто ночевал дома. Дядюшка Понтэн, его наставник по ремеслу, работал в кварталах, примыкающих к площади Бастилия. Здесь селилась солидная, состоятельная, публика, тщательно следившая за порядком в домах, а потому заказов всегда хватало. Нередко дядюшка Понтэн, не желая тащить домой принадлежности своего ремесла - лестницу-стремянку, шесты, чугунные ядра на веревках, скребки и огромные проволочные ершики, - припрятывал их на крыше, где предстояло работать на следующий день. Стеречь ценное имущество он оставлял подручного, а наутро приносил тому горбушку,  пару  луковиц и кусок сыра - нехитрый завтрак парижского трубочиста.
Малыш Мишо с вечера  караулил инструменты патрона на крыше одного из особняков, выходящих на площадь Бастилии. Уже рассвело; часы на башенке Отель-де-Ви показывали четверть шестого. Париж просыпался и приступал к утренним делам: по брусчатке затарахтели первые фиакры, побежали  разносчики из пекарен и молочных, понеслись крики мальчишек-газетчиков. Юный савояр, разбуженный этим шумом, устроился поудобнее и приготовился ждать: рабочий день трубочистов начинался довольно поздно, часов в десять  утра, когда успевали остыть разожженные для утренней готовки печи, а владельцы домов отбывали по делам, оставляя хозяйство заботам жен и служанок.
Каково же было его удивление, когда на крышу соседнего дома выбрались двое, судя по одежде, тоже трубочисты. Один тащил связку инструментов, таких же, как те, что сторожил малыш Мишо, в руках другого он разглядел что-то вроде портфеля или плоского чемодана. Необычная ноша для трубочиста!
Сперва он хотел  окликнуть незнакомцев. Этим типам нечего было здесь делать - крыши и дымоходы парижских кварталов были давным-давно поделены, ни один из трубочистов не сунулся на чужую территорию, а дома вокруг площади Бастили, безусловно, относились к епархии дядюшки Понтэна.
Воры?  Те нередко проникали в дома своих жертв через дымоходы и мансардные окна; трубочисты же, поддерживавшие тесные связи как с преступным  миром города, так и с полицией, могли, в зависимости от обстоятельств, выдать злоумышленников или наоборот, оказать неоценимую помощь - никто не знал верхние ярусы города лучше их. Но дядюшка Понтэн вчера не предупредил своего подручного о возможном визите, а потому малыш Мишо затаился за гребнем крыши и принялся наблюдать.
Отсюда все было как на ладони. Мальчик сразу понял, незнакомцы - никакие не трубочисты. Небрежно свалив на черепицу принадлежности своего ремесла, они расположились за низким кирпичным бордюром, ограждающим крышу, и занялись странным делом. Из раскрытого «чемодана» один из гостей доставал какие-то странные предметы, соединял их один с другим, пока не получилось что-то вроде ружья с необычайно толстым стволом и ложем странной формы. Сверху на "ружье" он прикрепил странное приспособление, на миг сверкнувшее в глаза малышу Мишо стеклянным блеском.  Потом пристроил "ружье" рядом с собой, прикрыл куском ткани,  после чего оба "трубочиста" застыли в неподвижности.
Потянулись минуты ожидания. Юный савояр, заинтригованный поведением незнакомцев, замер на своем месте; те тоже лежали , не шевелясь, даже не переговариваясь. Необычное поведение для парижских воров? А может, прикидывал малыш Мишо, "трубочисты" находятся по другую сторону баррикады - служат в уголовной полиции? Да нет, он наперечет знал окрестных пуалю, так и агентов сыска.
Так продолжалось, пока к нарядному особняку на противоположной стороне площади не подкатила богатая карета с вычурным гербом на дверке. Малыш Мишо вытянул шею и    пригляделся. Он узнал экипаж - это была известная любому парижскому сорванцу карета барона Ротшильда, а  в особняке, к которому она направлялась,  располагалась парижская контора  его банка.
«Трубочисты» тоже заметили экипаж. Один из них поднес к глазам предмет, похожий на две соединенные одна с другой трубки, сделал соседу знак. Тот извлек из-под тряпки «ружье», пристроил на бордюр и... Малыш Мишо похолодел от страха - он понял, что сейчас произойдет.

Отредактировано Ромей (17-06-2017 17:16:52)