V
Севастополь,
соборная площадь.
Юнкера
"…обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Павловичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику цесаревичу Александру, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови…»
Цесаревич стоял на ступенях собора, по правую руку Владыки Иннокентия, митрополита Херсонского и Таврического. Адашев знал, что наследник прибыл в Севастополь только вчера - на паровом шлюпе «Карадок», взятом у англичан при Альме и отремонтированном на казенной верфи в Николаеве. Этот кораблик, в отличие от французских трофеев, никто не собирался возвращать прежним владельцам; шлюп занял в отряде Бутакова место «Одессы», героически погибшей в набеге на Варну.
Из юнкеров многим случалось и в «прошлой жизни» видеть царствующую особу.  Адашев припоминал, как он, тринадцатилетним гимназистом ликовал  в толпе жителей Костромы, приветствуя Николая Второго на торжествах по случаю 300-летия дома Романовых. И хорошо запомнил бледного мальчика в матроске, на руках здоровенного усатого матроса. Цесаревича несли за спиной Государя, и тринадцатилетний гимназист Алеша Адашев все ждал, когда же того опустят на землю, чтобы он сделал хоть несколько шагов на своих ногах?
Нынешний цесаревич не чета Алексею  – высокий, стройный, в мундире лейб-казачьем мундире. Кем он приходится тому мальчику, прадедом? Дивны дела твои, господи…
Николай Николаевич, стоявший рядом с братом, поймал взгляд Адашева и ободряюще улыбнулся. Узнал – не далее, так три дня назад юнкер учил Великого князя водить броневик на полигоне Особой Бригады близ Евпатории. Теперь велено именовать город Зурбаганом – и пришло кому-то в голову такое название?
«…и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять...»
Николай Николаевич вместе с братом принимают у юнкера – теперь уже прапорщика! - Адашева, присягу. Не у него одного, конечно: рядом однокашники по училищу; дальше ровными рядами матросы и офицеры с «Заветного», за ними аламазовцы, на самом правом фланге – авиаторы во главе с Эссеном и Качинским. Спасители Крыма!
Напротив, в другой стороне квадрата – те, кто вместе с константиновцами, прибыл сюда из охваченного гражданской войной Севастополя. Казачьи и морские офицеры, солдаты в защитных гимнасетках, матросы. За ними - нестройная толпа гражданких; чуть в стороне, наособицу - Велесов, Митин, инженер Глебовский. Тоже присягают? Нет, с чего бы....
Люди опускались на колени, кто опирался на трехлинейку, кто на казачью, в ножнах, шашку. И повторяли хором за  громогласным, огромным,  до глаз заросшим жестяной бородой дьяком:
«…Императорского Величества государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может…»
Юнкера, пожелавшие продолжить службу, получали производство в прапорщики от инфантерии и причислялись к вновь созданной Особой Таврической бригаде. Начальствовать ею назначен генерал Стогов; полковым начальником Зурбаганского стрелкового полка стал подполковник де Жерве - участник победного альминского дела, он лучше других севастопольцев освоил оружие и тактические приемы «потомков». Но Адашев все же подозревал, что назначение, (за него бились солидные полковники и даже генералы),  Владимир Александрович получил до некоторой степени авансом – в книгах по истории Крымской войне, которые местное военное начальство изучало с особенным интересом, этот офицер был упомянут, как герой обороны Севастополя, получивший Георгия 4-й степени «За особенное отличие при отбитии штурма французов на редут Шварца 27 августа 1855 года».
Ну вот, теперь их очередь. Слова, мало изменившиеся за полвека, сами срываются с губ. Когда-то и Адашев и Коля Михеев, и мечтательный барон Штакельберг и остальные  константиновцы уже произносили их, клянясь в верности правнуку нынешнего императора. Всей разницы – в отчестве: «Николай Павлович» вместо «Николай Александрович»…
«…Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать…»
В марте семнадцатого им объяснили, что прежняя присяга больше не действует. Юнкеров выстроили на плацу Киевского константиновкого военного училища и продиктовали слова присяги Временному Правительству. Алеша Адашев стискивал зубы, когда звучало «…обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское Государство, впредь до установления образа правления волею Народа при посредстве Учредительного Собрания…» и повторял про себя чеканные в бронзе слова:
«… от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит.
Главное ведь нисколько не изменилось – ни тогда, ни сейчас, верно?
«…в чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь."

Отредактировано Ромей (21-06-2017 06:09:57)