Дальнейшее общение девушек было прервано трубным зовом хозяйки дома:
- Девочки ужинать!
Сказать, что ужин протекал в «тёплой дружеской обстановке, значило покривить душой. Нет! Всё было чинно и благородно, но дух скованности витал над столом. Стороны как бы приглядывались друг к другу, оценивая, боясь неосторожным словом разрушить хрупкое равновесие, установившееся на трапезе. Ксения Михайловна украдкой посматривала на необычную гостью, отмечая её манеру принимать пищу, сидеть за столом, держаться в разговоре с собеседником, соображая, где бы могла девочка без семьи научиться такой естественности и непринуждённости в поведении и беседе. С сожалением констатировала, что такому, вроде как, специально и не научишь, вон, сколько она возится со своими девчонками, а смотрятся обе сущими замарашками на фоне утончённости гостьи. Знала бы об этих мыслях Таша – упала бы со смеху со стула: в среде своих гимназических подруг она всегда считалась чумазой непоседой, этакой простушкой-смуглянкой, как из-за отказа носить зонтик  от солнца, отчего Наташино лицо было загорелым, как у черни, так и из-за её дружбы с этим самым простонародьем.
А Таша незримо, и для себя в том числе, оценивала кухню хозяйки квартиры. И вынуждена была признать, что, несмотря на наличие за столом разных вкусностей, пища её времени была не в пример вкуснее. Докопалась до причины девушка быстро, ведь жила она в 2013 году уже полторы недели. Как ей показалось, вкусовые качества еды принесены в жертву полезности. Её удивляло, как взрослые, казалось бы, люди всерьёз рассуждают о вредности и пользе продукта, скрупулезно подсчитывают калории, садятся на умопомрачительные диеты, зачастую доводя себя до истощения. И всё это ради фигуры, внешности и здоровья. Это был выше Ташиного понимания, по её глубокому убеждению женская фигура, подобная швабре, далека от привлекательности, калории считай – не считай а толстых людей в этом мире несравненно больше, чем в её родном времени, а истощённый диетой человек не может быть здоровым по определению, и, напротив, умеренная, пышущая здоровьем, дородность, есть признак благополучия и достатка. Да и сама она ещё совсем недавно немало комплексовала, завидуя значительно более сочному телу своей подруги Глаши. Странные выкрутасы моды девушка отнесла на счёт продуктового изобилия в начале двадцать первого века, которого очевидно не было в веке двадцатом, особенно в начале.
После ужина Ксения Михайловна неожиданно произнесла:
- А сейчас, девочки, рассаживаемся поудобнее на нашу традиционную вечернюю беседу.
- Сейчас начнётся! – с кислой миной на ухо прошептала Маша. – Ненавижу историю!
Оказывается, в познавательно-воспитательных целях в семье Захрустко было заведено разбирать исторические вопросы. В преамбуле выступления Ксения Михайловна подчеркнула, что приближается столетний юбилей великой русской революции.
- Мы будем рассматривать революцию, события, которые ей предшествовали и её последствия глазами её современников, прочитаем письма, дневники и воспоминания участников тех эпохальных событий. Чтобы разобраться в глубинных смыслах того, что произошло в 1917 году, постичь причины краха Российской империи, мы начнём издалека, пожалуй, с 1913 года – последнего мирного года перед великими потрясениями. – хорошо поставленным тоном лектора закончила вступление хозяйка дома.
Таше, вдруг стало страшно: оказывается всё это время она жила накануне катастрофы, ничего не зная и не подозревая. А перенеслась сюда накануне великих потрясений, словно дезертир какой-то. Почему-то ей стало стыдно и одновременно,  в отличие от сестёр, чрезвычайно интересно, и она попросила тетрадь и ручку, чтобы записать неизвестные ей сведения. К тому же, было любопытно узнать, какими глазами сегодняшние люди и историческая наука смотрят на её время и её современников.
Пользуясь случаем, Евгений Дмитриевич незаметно отлучился из дома. По давно заведенной привычке в вечернее время он инспектировал свои вотчины: посещал проблемные точки и бордели, устраивал селекторную перекличку с сутенерами на местах, следил за работой оператора в серверной. На этот раз он ограничился посещением офиса: просмотрел оставленные секретарём бумаги и поступившие на его электронный адрес письма, после чего прошёл в серверную. Серверная была святая святых его кастингового и рекрутингового агентства, вход в которую посторонним был заказан. Сидевший перед монитором оператор, принимал десятки заявок в час, направляя шлюховозки по адресам, модерировал в принадлежащем Дяде Жене портале «Razvlekyxa.ru» , сюда же стекалась информация с точек о количестве клиентов и суммах гонораров. Однако самым ценным  была уникальная база данных на всех путан района: антропометрические данные, возможности, диапазон сексуальной приемлемости и важнейшее, пожалуй, качество, называемое на профессиональном жаргоне «дрочибельностью шлюхи», это те, не которых мужики слюнки пускают. Бывает ведь так: красавица, а не возбуждает, мастерица, а клиент неудовлетворённым уходит. А бывает девка и красавицей особой может не быть, и опыта в постели маловато, но как мимо пройдёт – мужик, обо всём на свете забывая, как телок на бойню за ней идёт. Такой вот особый флер и называется дрочибельностью. Кроме того, путаны Дяди Жени были каталогизированы по категориям: профессионалки, студентки, замужние дамы, желающие время от времени перехватить быстрых денег. Отдельной графой шли одинокие представительницы «мирных» профессий: офисный планктон, учителя, труженицы торговли и культуры, занимающихся проституцией ради пополнения бюджета, и чтобы скрасить свои серые одинокие будни. Они охотно выполняли заказы по сопровождению командировочных и отдыхающих. Ну, и конечно, особо был выделен эксклюзивный контингент для випов: модельки и актрисульки, телеведущие, открывающие рот на экране и певички, занимающиеся этим под фонограмму на сцене, известные тусовщицы и прочий шлак, считающий себя дорогим. Они и вправду представляли дорогой материал для готовых выложить огромные гонорары чтобы потешить своё самолюбие.
Вернулся Евгений Дмитриевич в около часа ночи. Девочки давно спали, лишь на сияющей чистотой кухне сидела и курила Ксения Михайловна. По своему обыкновению супруга Дяди Жени сидела уголке, зажатая барной стойкой и холодильником, закинув ногу на ногу, и пускала дым в потолок. Судя по переполненной окурками пепельнице, дожидалась она уже давно.
- Чисто как у нас!
- Девочки убрали.
- И Таша?
- Она самая первая, а потом уж и наши устыдились – тоже подключились.
- Ксюша, ты что-то какая-то грустная сегодня, и без настроения. Случилось что-то?
- С чего ты взял?
- Я же вижу!
- Грустно мне, Женя.
- Что так?
- Бывает: посадишь семя, поливаешь, удобряешь, ухаживаешь за растением, а оно не цветёт! Зато дивным цветком расцветает выросший рядом сорняк.
- Это ты про девочек и Ташу?

Всему своё время

Всё-таки удивительная вещь – память. Такая интересная избирательность: не помнить базовых вещей, но в то же время хранить множество частных знаний.
***
В третьем часу позывы организма погнали Евгения Дмитриевича в самое популярное место в любом доме. По дроге обратно ему показалось, что в щёлку двери гостевой комнаты струится тоненькая полоска света. Заинтересованный, он приоткрыл дверь. Так и есть! Над изголовьем кровати горел ночник, а гостья, одетая в Машину пижаму, что-то так внимательно читала в своём смартфоне, что не обратила внимание на вошедшего.
- Кхе! Кхе! – покашливанием Захрустко привлёк внимание девушки.
- Ты что не спишь? – спросил он тихонько, когда Таша подняла голову. – Тебе у нас не понравилось?
- Очень даже понравилось! И девочки такие милые, и супруга – сама внимательность. Да только задачки они мне задали, ответ на которые мне нужно найти.
- Так безотлагательно, что это нужно делать ночью?
- Представь себе, да! – её улыбка была такой лукавой, и одновременно немного виноватой, что заставляла таять сердце Захрустко. – Мне с этой потерей памяти столько наверстать надо. Вот прописала про теорию относительности, а мне на десяти страницах документы выдало, и их не просто прочитать, а хотя бы понять надо! Потом ещё про генетику прочитать.     
- А ты не лезь в дебри, ищи что-нибудь в популярном изложении. – посоветовал сутенёр. – Но это можно сделать и завтра.
- Завтра будет другое. – возразила Таша, сделав приглашающий жест рукой в сторону своей кровати.  – И мне ещё он-лайн урок английского пропустить нельзя.
- Ты и английским занимаешься! – восхитился Евгений Дмитриевич, присаживаясь на освобожденный краешек постели. – И когда ты только успеваешь?
- Насколько я поняла, что в Европе без этого языка никак, вот и приходится. Дядя Женя, я всё хотела спросить, у тебя такая замечательная семья, у тебя не просто высшее образование – в твоей речи слышно и соответствующие воспитание и эрудицию. Что же подвигла тебя заниматься этим ремеслом?
Он посмотрел на Ташу. Взгляд зелёных глаз не отражал ни ехидства, ни кокетливости, может быть, поэтому он решил всё рассказать, а, может, и потому, что ему просто стало необходимо выговориться.                                                 
Мальчик Женя влюбился в историю в ту эпоху, когда свежий ветер перестройки задул в покрытые пылью и плесенью закоулки страны. Умер престарелый вождь, от подбородка до пупа увешенный наградами, а следом за ним отошли в иной мир и два его последыша. Новый Генсек был молод, энергичен и говорлив. В своих речах он без конца повторял магические слова «гласность» и «перестройка», которые народ со всей своей бесхитростностью воспринял как «всё можно» и пустился во все тяжкие.
Самыми модными персонами в те расчудесные времена стали борзые публицисты и смелые велеречивые историки, бесстрашно разоблачающие всех и вся. Не стало закрытых тем, и чем омерзительнее была писанина, тем популярнее автор.
Юноша Женя был тщеславен. Он тоже хотел писать обжигающе правдивые статьи в модных журналах, стоять при свете софитов и внушать внемлющей публике новые истины. Поэтому он подал документы в историко-архивный институт, во главе которого стоял один из «прорабов перестройки».
А на горизонте уже сгущались тучи. Из-за спин говорливых писателей, правдивых историков и смелых кинематографистов выглядывали мерзкие рожи новоиспечённых национальных лидеров, пускающих слюни от желания отхватить у слабеющий страны изрядные куски территории.  Появились и молодые люди, присматривающих наиболее лакомые куски общенародной собственности своими цепкими оценивающими взглядами.
Вот так, веселясь и глумясь над своим прошлым, замерзая от стояния в бесконечных очередях и бесчисленных митингах, люди и не заметили, как продали свою страну кучке хладнокровных проходимцев. Заканчивал Женя ВУЗ уже в другой стране, стране, где власть и народ с ненавистью смотрели друг на друга, где было продуктовое изобилие в  магазинах и пугающая пустота в домашних холодильниках, где по вечерам испуганное население укрывалось в своих квартирах, отдав улицы городов «новым русским» - хапужистым предпринимателям, бандитам и бомжам. Людям, занятым своим выживанием, как-то сразу стало не до разоблачительных статей и смелых исторических открытий. Однако, непостижим образом Жене посчастливилось с блеском закончить институт, поступить в аспирантуру и на одной из лекций влюбиться в милую кареглазую первокурсницу Ксюшу.   
Сказать, что аспирант и студентка жили трудно, значит, ничего не казать. Несмотря на ночные приработки Жени, денег молодой семье недоставало настолько, что иногда просто нечего было есть на ужин. Вот тут на горизонте и возник Гоша Пресненский. Как он вышел на худого голодающего аспиранта, Евгений Дмитриевич Таше не рассказал, а возможно это и для него было загадкой. Может быть Гоша, сам стихийный психолог от Бога, узрел нечто в аспиранте, что позволило распознать в нём будущего ловца человеческих душ (и тел). Как бы там ни было, но вскоре Женя получил такое предложение, от которого он поначалу ужаснулся, а, поразмыслив, понял, что от него нельзя отказаться.
Дело было новое, конкуренция – жесткой, если не сказать жестокой, поэтому начало было трудным. Днём Евгений пропадал в институте, а по ночам занимался новой работой, рассказывая молодой жене байки про фантастические приработки на ночной разгрузке вагонов и фур. Однако настал момент, когда и совмещать работы, и утаивать дальше было невозможно. На семейном совете было принято решение, что жена продолжит заниматься исторической наукой, вести дом и воспитывать детей, а Евгению Дмитриевичу отводилась чисто мужская роль добытчика, не посвящая, впрочем, в детали родных и знакомых. Научные планы, естественно, ему пришлось отложить до лучших времён. Так умер историк Захрустко и появился на свет сутенёр Дядя Женя.
- Да, грустная история! – подытожила рассказ сутенёра Таша. – А однокашники твои, небось, уже академиками стали.
Дядя Женя только вздохнул, ничего не сказав в ответ. Слова девчонки ранили его больше, чем он ожидал. Действительно, два академика, три телеведущих и нескольких просто известных людей его выпуск дал, а один аж до Госдумы добрался. Глядя на Евгения Дмитриевича, Таше стало, немного жаль его: «А ведь он тоже такой же потерянный, как и я!» Она дотронулась до его волосатой ладони, на которую он опирался, сидя на кровати. Ласково погладила её:
- Не переживай ты так, Дядь Жень. Кто знает как лучше? Ведь не бывает лёгких и однозначных решений. Очень точно людьми подмечено: «Что имѣемъ, не хранимъ; потерявши, плачемъ!» Я вот раньше точно знала, что хорошо, а что плохо. А теперь всё перемешалось в голове. Может и впрямь не великий грех ради правильной, благой цели неблаговидные поступки совершать? И людей я раньше судила слишком линейно: этот гад, а это хороший человек. Что же случилось со мной? Нравственный стержень в себе потеряла? Или просто стала взрослее и опытней и поняла, что жизнь сложнее любых схем и её не измеришь в категориях хорошо или плохо. Так и любой человек значительно более сложен и многогранен, грешник и праведник уживаются в каждом. Кто я такая, чтобы для всех судией быть?
«Ничего себе! Вот это номер! Вот так потеряшка» - со смятением думал Дядя Женя. Вдруг его осенило: «Да ведь она великодушна!» Он расчувствовался и не заметил, что лукавая бестия вырвала у него согласие посетить губернский город С.
- Всего на один день, мне хватит. Я хоть мало что помню, но просто чувствую, что с этим городом как-то связана моя жизнь.
***
На следующий день, вечером, одутловатый человек в изнеможении откинулся на спинку дивана в двухместном купе-люкс скорого поезда «Москва – Губернский город С.».

- Всё! Хватит на сегодня. Спать! 
***
Наконец, под мерный стук колёс егоза заснула. Заснул и Дядя Женя донельзя утомившийся её беготнёй и запутавшийся в её удивительных парадоксальных разглагольствованиях. Ему снился гамбургер, горячий, пышный и сочный, наподобие тех, что предлагали в здешнем вагоне-ресторане.
Девочкам-непоседам тоже снятся сны. Ей снился волжский утёс.  На утёсе двое – ОН и ОНА. ОНА что-то робко пытается ему втолковать, оправдаться, понимая, что на самом деле ей нет оправдания. ОН внимательно слушает, прищурив глаза и слегка склонив на бок голову. ОНА – в гимназическом платье, ОН – как ни странно, в кавалерийской военной форме, при офицерских погонах и с небольшими, «ротмирскими» усиками. Она смущённо теребит край фартука и робко заглядывает ему в глаза. ОН – похлопывает нагайкой по голенищу сапога. ОНА – кающаяся грешница Наталка Воинова. ОН – её возлюбленный Николай Заломов.
- Вот, теперь ты всё знаешь, я – грязная и порочная дрянь, мною воспользовались, меня унизили и втоптали в грязь! – заявила ОНА, даже несколько с вызовом, и подняла к нему полные слёз глаза.
ОН продолжал молча смотреть на любимую. Во взгляде, однако, не было ни строгости, ни осуждения, а только мягкость и нежность. А ещё какие-то весёлые огоньки в в уголках прищуренных глаз. Наконец, когда пауза стала невыносимой, ОН взял девушку за плечи и, устремив свой взгляд в её бездонные изумрудные глубины, сказал:
- Право, Наташка, я тебя не узнаю. Ты ли это, маленький чертёнок, непримиримый боец. Нет, это не та девчонка, что грабила Козлобородого, что ударом шпаги завалила князя, что, наконец, лазила со мной обчищать чужие сады. И с каких это пор женщина стала виноватой в насилии над ней? Выше голову, Наталка, моя боевая подруга, моя любимая. Вспомни, что ты не кисейная барышня, а из гордой семьи витязей и защитников земли русской. Столетиями Воиновы стерегли Родину от находников. Столетиями их жены, сестры и матери провожали мужчин на войну и верно ждали их. Веками мужчины служилого сословия знали лишь одну привилегию: первыми умереть в бою, а женщины первыми подвергались насилию и издевательству. В тебе – кровь твоих предков. Не тушуйся, любимая, ты ни в чём не виновата!
***
Дядя Женя проснулся поздно – огромный стеклянный палец железнодорожного вокзала приближался и рос, заслоняя собой весь город. Таши уже не было, а когда она появилась, то заявила с порога:
- Все, Дядя Женя, менять билеты будем.- проигнорировав поднятую в удивление сутенерскую бровь, пояснила, - Я была сейчас в плацкарте. Там много людей, есть с кем поговорить, тысячу раз интереснее.
Сутенёр, было, с тоской подумал, что придётся часа два тратить на замену билетов. Не тут-то было! Шустрая девчонка, оказывается, уже совершила обмен билетов по интернету, и им оставалось только получить разницу и новые билеты в свободной кассе.
К великому облегчению, Таша милостиво согласилась, заказать такси, а не шлёпать по сему городу ногами, как она было вознамерилась. Перед тем, как усесться на переднее сиденье, она, окинув взглядом циклопическое стеклянное сооружение вокзала, безапелляционно заявила:
- А прежний был лучше!
- Во-во! - неожиданно поддакнул водитель. – Эта уродина от прежнего губернатора осталась. Не для девичьих ушей будет сказано, однако у нас его называют «конец Льва Толстого».
Таша хмыкнула и покраснела, а Дядя Женя спросил:
- Почему?
- Так улица, по которой мы едем, «Льва Толстого» называется, а вокзал – первый дом на улице, или последний, смотря как считать, Поэтому и конец, в самом прямом смысле, а если кто, что другое подумал, так это кто как испорчен.
- А название-то с двойным смыслом! Ловко он нас, Таша, поймал. – засмеялся и Дядя Женя.
Кружить по улицам не пришлось – Таша уже всё  узнала по инету и, даже, составила маршрут. И понеслась гонка по городу. Перво-наперво такси привезло их на Площадь Революции. На площади Таша с деловым видом прошлась по скверику в центре, обойдя вокруг памятник вождю мирового пролетариата, оценивающе посмотрела на него и выдала:
- А прежний был лучше!
- Какой прежний? – не понял фокуса Дядя Женя.
- До революции на пьедестале стояла иная фигура. На – посмотри. – и девушка протянула смартфон, на экране которого была загружена старинная фотография. В ней на том же пьедестале красовалась мощная фигура Царя-Освободителя.
- Ну, не знаю, многие с оценкой масштаба личностей с тобой не согласиться. – возразил сутенер.
- Так я не о персонах, я – о фигурах. – парировала егоза. – Старый в художественном смысле был мощнее.
Ещё раз взглянув на дореволюционную фотографию, Дядя Женя был вынужден согласиться с мнением своей подопечной.
Затем проехали по улице Фрунзе до католического костёла, где девчонка выдала не менее загадочную фразу:
- Казимир был бы доволен. 
Они уже было собрались продолжить экскурсию, но Таша рядом завидела бронзовую скульптуру мальчика с длинным  носом, кончик которого блестел от традиции прохожих подержаться за него.
- Кто это?
- Неужели ты не помнишь сказку про деревянного мальчика Буратино? Её все знают!
- Не помню! – грустно покачала головой Таша. – А кто автор?
- Толстой! Да вот и его дом-усадьба. – он показал на старое здание, располагавшееся позади бронзового Буратино.
- Надо же! А я и не помню ничего! Но это же не Лев?
- Алексей!
- Как же! Его-то как раз знаю, «Князь Серебряный».
- Нет! Тот Алексей Константиновичем был, а этот – Николаевич.
- Надо же, сколько Толстых среди писательской братии развелось! Поди, упомнишь всех! Ну ладно, поехали дальше, нам до поезда ещё много посмотреть надо. Как-нибудь на досуге прочитаю про этого Буратино. 
Отпустив машину, путешественники пешком прошли до центральной площади губернского города С. Будучи предметом гордости горожан она радовала своей ухоженностью и соразмерностью. Таша, засмотрелась на претенциозное здание оперного театра и, похоже, оценила монументальность и грандиозность сталинского ампира, отметив, тем не менее, некоторую приземистость и громоздкость здания. Впрочем, ей было привычнее на этом месте лицезреть, утопающий в зелени садов, похожий на плывущий корабль, Храм Христа Спасителя.
- Смотри, - обратилась она к сутенёру и бывшему историку Захрустко, - Вопрос тебе на засыпку. Почему католический костёл большевики оставили нетронутым, а кафедральный православный собор уничтожили?
- Ну, тут много объяснений найти можно. – Евгений Дмитриевич явно не желал втягиваться в спор, поэтому отпасовал вопрос обратно. – Почему?
-  Перечитай статьи Ленина по национальному вопросу, отгадка там. – сердито бросила девушка, и, отвернувшись от театра пошла в противоположную сторону – вниз, где манила голубой гладью Волга. 
А вот попавшаяся им на пути площадь Чапаева ей понравилась. Площадь была ладной, какой-то уютной, камерной. Такое впечатление даже не портил устремлённый вперёд, вверх памятник Чапаеву.
- Глядя на него, чувствуется мощь революционного порыва масс, объединённых идеей. Сразу видно, что и за этими людьми была своя правда. И конь у командира хорош! Хи-хи! – не смогла удержаться от хихиканья Таша, обратив внимание (не обратить было просто невозможно) на чрезмерно реалистично вылепленное достоинство жеребца.
- Ну, если это здание тебе не по вкусу, то уж не знаю, чем угодить. – Дядя Женя показал рукой на стоящее на площади здание драмтеатра.
Театр и впрямь был хорош! Сложенный из красного кирпича, с двумя башенками-шатрами и арочными сводами над входом, он был весь из себя как сказочный русский теремок. Нарядное, как русское пасхальное яйцо, здание театра создавало ощущение праздника и карнавального веселья, наподобие масленицы. Но Таша была настроена на серьёзный лад, куда только подевалась её недавняя ирония:
- Нравится, очень нравится. 1888 год, новорусский стиль Александра III.
И, оставив, сутенёра удивляться её эрудиции, направилась в сторону Струковского сада. Захрустко было невдомёк, что стоя рядом с драмтеатром, Таша вступила в стезю заповедных воспоминаний, которая неудержимо влекла её на другую сторону площади, туда, где шумел листвой  и манил прохладой Струковский сад.
В саду девушка замкнулась в себе и шла молча. Пытавшийся шутить Дядя Женя наткнулся на стену, которую соорудила между ними Таша. Они молча постояли возле грота, посидели немного на скамейке, которую Таша отчего-то легонько поглаживала, а затем вышли к набережной. Они подошли к парапету, отделявшему набережную от пляжа, и молча смотрели как величаво катит свои волны могучая река. Наконец егоза, которая, оказывается, может быть и не егозой, разомкнула свои уста:
- Мне надо туда! – и она махнула рукой в сторону Волги.
- Куда? – не понял Дядя Женя. – Искупаться хочешь?
- Нет! На ту сторону, только не напротив города, в Рождествено, а немного наискосок, в Васильевку, это там, где Жигулёвские горы начинаются.
- Зачем?
- Надо!
Он, конечно, уже привык к Ташиным выкрутасам, но это было через чур:
- Никуда мы не поедем! Ты хоть представляешь, сколько это времени займёт? А завтра утром надо быть в Москве.
- Времени надо совсем немного, если взять катер. – возразила несносная девчонка. – Я всё высчитала. Ещё и полдня не прошло!
И добавила для убедительности:
- Если не согласишься – сбегу!
Ну, что с ней делать? И сутенёр сдался:
- Ладно, чёрт с тобой! – но сделал попытку отыграть немного назад: - А давай лучше на катере на воздушной подушке в Рождествено. Не всё ли равно Рождествено или Васильевка, все волжские мёла одинаковы.Так быстрей…
- Воздушная подушка это здорово, но мне надо в Васильевку. Если дорого – я заплачу, не сразу, но как начну работать – заплачу.
- Ты что-то вспомнила! – начал догадываться Захрустко.
- Пока не знаю. Потом скажу.
- Денег мне не жаль, время жалко. – он вздохнул и пошёл вдоль берега к пристани – искать катер.
Как ни странно, но всё вышло на редкость удачно, и в час пополудни катер уже пристал к берегу возле большого волжского села, живописно раскинувшегося на склонах жигулёвского утёса. Как водится по обыкновению в таких сёлах, на самом возвышении красовалась недавно отреставрированная церковь. В связи с полной деградацией речного пассажирского сообщения на берегу не было ни дебаркадера, ни пристани. Торчали лишь мостки причала для частников, да развалины старого пакгауза. Когда они поднимались к Васильевке по пыльной просёлочной дороге, Таша обратила внимание своего сопровождающего на остатки старой, видимо ещё дореволюционной мостовой, кое-где проглядывающей через толстый слой земли и песка:
- Видимо, Дядя Женя, село не процветает.
При ближайшем взгляде на село Евгений Дмитриевич вынужден был согласиться с мнением своей подопечной: хоть центральные улицы Васильевки и были покрыты местами выщербленным асфальтом, печать общей неухоженности и упадка лежали на ней. Благополучными выглядели лишь жутко аляповатые дома городских дачников, активно окучивающих волжские села в поисках мест для релаксации после стрессов городской жизни.
Музей истории села Васильевка оказался лишь маленькой комнатушкой при сельской библиотеке. Седенькая библиотекарша, не избалованная посещением музея туристами из города, вызвалась быть экскурсоводом, причём настолько дотошным, что гостям приходилось её постоянно прерывать:
- … До революции селом и землями вокруг владел дворянский род Воиновых. Многие славные представители Воинов отличились доблестной службой во благо Отечества, но к началу двадцатого века прежде богатый род окончательно захирел и оскудел. Последние представители…
- А что сталось с дворянской усадьбой? – невежливо перебила Таша, переключив внимание экскурсовода на другую тему.
При этом девушка ловко повернула заинтересовавшегося предками Дядю Женю от последних фотографий Воиновых так, что перед его глазами предстали гравюры с изображениями блистательных офицеров наполеоновской эпохи и даже екатерининских и петровских времён. Ташины манёвры удались: Дядя Женя сразу увлёкся изучением родословной Воиновых, а библиотекарша стала с тем же пылом рассказывать историю детского дома и трудовой коммуны, которые располагались в усадьбе после революции.
- В пятидесятых годах старый дворянский дом пришёл в аварийное состояние, поэтому детский дом было решено перевести в город, где для него было построено новое здание. Усадьба пришла в запустение и постепенно разрушилось. Однако мы гордимся, что среди односельчан до сих пор живёт один из первых воспитанников детского дома Фёдор Васильевич Борькин, или как мы все его называем,  Деда Федя. - Таша при этих словах насмешливо посмотрела на Захрустко. – Он хоть и старенький, ему уже сто один год, но до сих пор обслуживает себя сам и всё помнит.
Выведав у старушки адрес деда, Таша, взяв под руку Евгения Дмитриевича, едва не насильно увела того из библиотеки.
- Да, зажрались мы в столицах! – увлечённо разглагольствовал Дядя Женя, тащась за девушкой по дороге. – Всё большой историей занимаемся. А тут, представляешь, одно село, один род – и вся история страны как на ладони.
Дед Фёдор оказался словоохотливым, но глуховатым старикашкой, сидевшим на скамейке возле палисадника своего дома.
- А-а? Говорите громко! Я ничего не слышу. Как же, помню! Старого барина, по правде сказать, здесь не любили, старики говорили – пустой человек был. А старую барыню уважали, и барышню, дочку ейную значит. Молодая барыня и потом к нам приезжала, нас, деток, с голода умиравших, приютила у себя в имении.
- Старик, какая барыня, какое имение? Советская власть ведь была! – не удержался Дядя Женя.
- Цыц, сукин сын! Слушай, когда старшие говорят, сморчок проклятый! Приезжала, в аккурат после революции, вместе с молодым барином. Молодой барин бандитов по лесам гонял, а барыня голодающих детишек, горемык и сиротинок, в господский дом собирала. Мне платочек с сахаром дала. Только благодаря ей, благодетельнице нашей, жив и остался. – продолжал гнуть своё дед, неотрывно глядя на Ташу.
- Ты смотри дед какой вредный оказался! – толковал Дядя Женя Таше по дороге на пристань. – Меня сморчком обозвал, а сам, пень трухлявый, не помнит ни черта, всё перепутал.
Таша ничего не ответила, только молчала, думая о чём-то своём. Оба они не видели, что Деда Федя долго провожал их взглядом, а потом осенил крестным знамением:
- Господи! Уважил меня, дал свидеться со своей благодетельницей перед смертию. Благослови тебя, Боже, детка!
***
Проводив взглядом, взлетающий самолёт, Дядя Женя нехотя повернулся и медленно направился к выходу из аэропорта. До боли ему не хотелось возвращаться в свой офис с бесконечными проблемами: кастингами, съемками, «точками», каталогами и наглыми девицами. «А может и правда бросить всё к чёртовой матери! – подумалось ему. – Что там Таша сказала насчёт диссертации»?
Это было перед самым отлётом. Они стояли вдвоём: Света присоединилось к своим пустоголовым товаркам, испытывающим экстаз от предстоящей заграничной жизни.
- Ну, я пошла? – Таша попыталась разжать рукопожатие, которым они обменялись.
- Подожди. – Дядя Женя удержал маленькую тёплую ладошку в своей волосатой клешне. – Ответь мне, только честно, ты вспомнила?
- Вспомнила! – кивнула девушка.
- Ну и?..
- А вот этого я тебе не скажу. Вернее, скажу, может быть, потом. И не сутенёру Дяде Жене, а историку Евгению Дмитриевичу Захрустко.
- Так ведь поздно уже начинать. – сник сутенёр.
- Да ты что! А я по телевизору слышала, что «в сорок лет жизнь только начинается». Хороший фильм, между прочим, рекомендую. Хочешь, тему для диссертации подкину?
Дядя Женя кивнул.
- А ты возьми какой-нибудь знатный род, только не из столичной знати, а провинциальный, захолустный, и на его родословной покажи всю историю России. Ну, всё, я побежала.
Чмокнув сутенёра в щёчку, козочка зацокала своими каблучками к посадочному терминалу. 
По приезду в офис, Дядя Женя с головой окунулся в работу. Работа дала ему ощущение своей нужности и значимости, поэтому идея с диссертацией была отброшена в самый отдалённый угол черепной коробки.

Отредактировано Iskander_2rog (28-11-2017 16:49:04)