Часть первая

ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ

I
Мичмана

Огромное здание выходило на набережную между одиннадцатой и двенадцатой линиями Васильевского острова и тянулось по ним на весь квартал. Середину его составлял десятиколонный портик, поставленный на выступ первого этажа; справа и слева, в крыльях - две башни. Центр фасада увенчан цилиндрической будкой астрономической обсерватории, обшитой поверх железа простыми досками, что изрядно портило парадный облик здания.
Трое молодых людей, прогуливавшихся вдоль парапета, отсекавшего набережную от серых даже под голубеньким весенним небом, вод Невы, не замечали ни колонн портика, ни уродливой будки обсерватории. За годы учебы в Морском Корпусе все это стало привычным, как ветер с Финского залива, напитывавший столичный воздух сыростью.
Прохожие тоже не обращали внимания на новенькие, с иголочки, мичманские сюртуки троицы. Эка невидаль - мичмана! Кому ж еще тут прогуливаться? В апреле этого, 1877-го от Рождества Христова года - впрочем, как и во всякий другой год, - гардемарины столичного Морского Корпуса выпускаются во флот мичманами - вот как эти трое, только что примерившие свои первые офицерские мундиры.
- Не могу согласиться с вашей, душа мой, непреклонностью. - говорил тот, что шел в середине, высокий, худощавый, с несуразно длинными ногами, что придавало ему известное сходство журавлем. Длинный нос и бледное, густо усыпанное веснушками лицо довершало несколько комический облик его обладателя.
Тот, что справа был на полголовы ниже своего товарища и облик имел не столь комичный. Самая заурядная внешность, способная, впрочем привлекать петербургских барышень: стройная, выработанная корпусной муштрой осанка. Фуражку молодой человек нес в руке, открыв волосы невскому ветру.
- Барахтаться в Маркизовой луже, когда можно отправиться в океан - нет, это в голове не укладывается! - продолжал меж тем долговязый. - Или вам здешние воды не опротивели во время летних практических плаваний?
Ответа он не дождался. К чему слова, если все давно переговорено? С тех самых пор, когда они, три будущих мичмана, а тогда еще гардемарины выпускного класса Морского Корпуса, забеспокоились о первом месте службы.
В таком деле нет ничего лучше хороших связей в высшем столичном свете либо в коридорах под шпицем. Но не каждому привалит эдакое счастье. Вот и из нашей троицы лишь один - тот самый, голенастый, записанный в корпусной ведомости как барон Карл-Густав Греве, для друзей Карлуша, сын остзейского барона и обер-камергера императорского двора, мог им похвастать. Двум другим, Сереже Казанкову и Венечке Остелецкому, невысокому, крепко сбитому живчику, чья жизнерадостность и румяные девичьи щеки составляли разительный контраст с журавлиным обликом Греве, оставалось надеяться на себя. По давней корпусной традиции, те выпускники, чьи фамилии шли первыми по результатам экзаменов, могли выбирать место службы.
Не имея высоких связей, оба они, и Казанков и Остелецкий, в табелях имели превосходные баллы. Это, а еще два месяца зубрежки перед экзаменами - и готово дело, третья и шестая строки заветного списка! Остелецкий, долго не раздумывая, попросился на Черное море; Сережа Казанков предпочел остаться на Балтике, выбрав вакансию в дивизионе башенных броненосных лодок. Долговязый Греве, узнав об этом, не поверил своим ушам. А убедившись, что розыгрышем здесь и не пахнет, принялся отговаривать приятеля - пока не поздно, пока приказ о назначении не прошел по инстанциям и можно еще попытаться что-нибудь переиначить.
Барон старался напрасно - Казанков был непреклонен, и Греве оставалось лишь брюзжать.
- Решительно не понимаю! - барон для убедительности помотал рыжей остзейской шевелюрой. - Законопатить себя на древнее корыто, когда можно попасть на свеженький, с иголочки, клипер или броненосный фрегат! Признайтесь честно, Серж, вы не склонны к самоистязанию, как последователи маркиза де Сада? Тогда - могу понять...
- Зато вы, барон, своего не упустили. - лениво отозвался Остелецкий, которому надоело в сотый раз выслушивать одни и те же язвительные сентенции. - Вот что значит связи в свете: раз-два и в дамках, и готово место вахтенного офицера на клипере «Крейсер», да еще и с путешествием за казенный счет перед вступлением в должность! «Крейсер»-то сейчас в заграничном плавании, с эскадрой адмирала Бутакова...
- Да разве я, господа, виноват, что клипер ни с того ни с сего встал на ремонт на верфях Крампа в Филадельфии? - огрызнулся Греве. - Когда решалось мое назначение, ожидали, что эскадра Бутакова вот-вот возьмет курс домой, и тут поломка какая-то нелепая! А теперь уж все: распоряжение подписано, извольте явиться к месту службы, хотя бы для этого придется переплыть Атлантику!
- Вот и я говорю - недурно устроились. - не сдавался Остелецкий. - Отдохнете в пассажирской каюте, а пассажирками пофлиртуете, да и в Марселе гульнете со всем удовольствием!
- Так и вам, Венечка, тоже не завтра на вахту. - не остался в долгу барон. - Сначала надо добраться до Севастополя, а уж там - кружитесь-вертитесь на вашей суповой тарелке, сколько душе угодно.
Вениамин Остелецкий, третий из закадычных приятелей, получил назначение на «Новгород», один из двух броненосцев береговой обороны Черноморского флота. «Новгород», как и его брат-близнец, «Вице-адмирал Попов», отличался крайней оригинальностью конструкции: в плане он был совершенно круглым и приводился в движение шестью гребными винтами. Нелепый облик этих кораблей породил и во флоте и в российском обществе немало насмешек. Знаменитый поэт Некрасов разразился по этому поводу едкой сатирой, имея в виду, разумеется, не мореходные качества необычных кораблей, а соображения сугубо политические:
Здравствуй, умная головка,
Ты давно ль из чуждых стран?
Кстати, что твоя «поповка»,
Поплыла ли в океан?
— Плохо, дело не спорится,
Опыт толку не дает,
Все кружится да кружится,
Все кружится — не плывет.
— Это, брат, эмблема века.
Если толком разберешь,
Нет в России человека,
С кем бы не было того ж.
Где-то как-то всем неловко,
Как-то что-то есть грешок…
Мы кружимся, как «поповка»,
А вперед ни на вершок.
Стихотворец либо не знал, либо сознательно проигнорировал одну из главных причин появления на свет круглых броненосцев. Дело в том, что Парижским договором 1856-го года, который подвел для России итоги Крымской Войны, не дозволялось иметь на Черном море боевые корабли. Детища же вице-адмирала Попова считались «плавучими фортами» и не попадали под строгие запретительные статьи. Мичман искренне полагал свой будущий корабль новым словом в военном судостроении и добивался именно этого назначения.
- Вот и выходит, дорогой барон, что и я и Сережка, выбрали для службы броненосные корабли. Это вы у нас истинный марсофлот, пенитель моря-окияну, а нам теперь корпеть под бронягой, при солидных калибрах, вблизи родных берегов.
- Так ведь сами этого хотели! - фыркнул Греве. - Вы, Венечка, только и твердили, что о «поповках», да и Серж, насколько мне известно, сам попросился в бригаду броненосных лодок. И зачем ему, скажите на милость, эти нелепые посудины?
- Так уж и нелепые! Не забывайте, мон шер, эти, как вы изволили выразиться, «посудины» - почти точные копии американского «Монитора», прародителя нынешнего броненосного флота.
Греве скептически хмыкнул.
- Я, конечно, уважаю седины, но служить, все же, предпочитаю не на антикварных экспонатах, а на современных кораблях. Да и вид у этой калоши таков, что без смеха на него смотреть невозможно! Сережа, не принимавший участия в язвительной пикировке, улыбнулся. Перед глазами его снова возник июльский день 1869-го года: он, девятилетний мальчишка, едет с матерью на извозчике в сторону Военной гавани Кронштадта, чтобы полюбоваться на стоящие там боевые корабли...

Отредактировано Ромей (22-12-2017 06:39:16)

Жестянка из-под леденцов

- Какой забавный! - громко сказал мальчик и громко шмыгнул носом. - Будто на банку от монпансье поставили на плот!
Окружающие покосились на сорванца с неодобрением. Его мать, миловидная, стройная брюнетка лет тридцати, густо покраснела.
- Сережа, как тебе не стыдно! Господину офицеру наверное, обидны такие сравнения!
Мичман улыбнулся.
- Ваш сын совершенно прав, мадам. Вот и северные американцы такие суда называли «коробкой сыра на плоту».
- Но, ведь правда, похоже! - вдохновленный поддержкой, продолжал мальчик. - У нас дома есть такая банка, фабрики «Ландрин», жестяная и с картинками. А плот мы с мальчишками делали прошлым летом, на затоне, вот!
Корабль, о котором шла речь, и в самом деле, возвышался над водой всего на несколько футов. Дощатые мостки, по которым надо было спускаться с пирса не палубу, были так сильно наклонены, что гостям приходилось судорожно цепляться за веревочное ограждение - леера. Двое матросов, дежуривших у сходней, подхватывали дам под локотки и передавали на палубу, где их встречал мичман при полном флотском параде.
Посетители нипочем не догадались бы, что мичмана тяготит роль гостеприимного хозяина и гида. По традиции, на стоящие в Кронштадте военные корабли допускали по субботам и воскресеньям публику. И пока остальные офицеры съезжали на берег, кто к семьям, кто в поисках столичных удовольствий, - мичман, как младший в кают-компании, принимал посетителей. Сегодня их, правда, немного - с утра накрапывал дождик, и мало кто решился испытать на себе капризы погоды.
Убедившись, что последняя гостья - почтенная матрона, явившаяся на экскурсию в сопровождении невзрачного господина в фуражке с гербом почтового ведомства - благополучно преодолела сходни, офицер откашлялся, привлекая к себе внимание. При этом он исподволь бросал заинтересованные взгляды на изящную брюнетку, порадовавшись, что гостья кажется, без супруга. Дама, мило улыбалась в ответ. Юный мичман слегка покраснел от смущения и поторопился принять строгий, независимый вид, как и подобает офицеру Российского Императорского Флота.
- Позвольте, господа, приветствовать вас на борту башенной броненосной лодки «Стрелец». - начал он многократно отрепетированную и повторенную речь. - Таких в Кронштадте десять, и все построены по проекту американского инженера Эриксона. Это, дамы и господа, тот самый Эриксон, что построил знаменитый «Монитор». Теперь во всем мире подобные корабли, низкие, с одной или несколькими башнями, так и называют - «мониторы».
Посетители заозирались, оглядывая плоскую, как биллиардный стол, палубу. По сравнению с другими кораблями, чьи палубы загромождены орудиями, надстройками, световыми люками, брашпилями, кофель-нагельными стойками и прочим судовым имуществом, эта поражала своей пустотой. Лишь посередине высилась орудийная башня, та самая «коробка из-под монпансье», да торчала за ней дымовая труба.
Между многочисленными типами современных броненосцев, - продолжал меж тем мичман, - вряд ли найдутся такие, которые лучше соответствовали бы условиям нашей береговой обороны. Конечно, обратить все усилия на постройку исключительно мониторов было бы нелепо, но десяток таких судов,— сила весьма почтенная. В ожидании будущего развития флота она отобьет охоту «наших доброжелателей» вмешиваться во внутренние, домашние дела России.
- А что же, парусов у вас нет вовсе? - поинтересовалась монументальная супруга почтового служащего. Голос у нее оказался неожиданно высоким, почти писклявым, и мичман с трудом сдержал улыбку.
- Верно, мадам, парусов у нас нет. Их и ставить не на чем, мачты, как видите, отсутствуют. Да и не нужны нам паруса - «Стрелец», как его собратья, предназначены для прибрежной обороны, его дело не дальние океанские походы, а защита Финского залива. При Петре Великом с этим справлялись гребные канонерские лодки; во время Крымской кампании для защиты Кронштадта и Свеаборга было спешно построено несколько десятков деревянных винтовых канонерок, несущих только по одному, зато тяжелому, орудию.
Гости закивали. Петербуржцы постарше, хорошо помнили те грозные события тех лет. Соединенная англо-французская эскадра явилась тогда к Кронштадту и всю летнюю кампанию простояла в виду его фортов, так и не решившись пойти на прорыв. А беспечные зеваки выбиралась на пикники в Ораниенбаум и Сестрорецк, чтобы полюбоваться маячившими в дымке Финского залива мачтами вражеских боевых кораблей.
- Особенность мониторов состоит в том, что этот тип судов имеет плоское днище. Мониторы неглубоко сидят в воде и способны проходить там, где другие суда сядут на мель или уткнутся в ряжи, перекрывающие промежутки между фортами и номерными батареями. Ряжи, - пояснил мичман, - это нечто вроде бревенчатых срубов. Зимой их сколачивают на льду из сосновых бревен, стягивают железными скрепами, потом спихивают в проруби, затапливают и засыпают доверху бутовым камнем. Получаются рукотворные рифы, способные задержать неприятельские суда.
- Так зачем тогда вообще нужны эти ваши мониторы? - сварливо осведомился почтовый служащий. - Перекрыть все, кроме судового хода, ряжами - и приходи кума любоваться! Да и дешевле, небось, обойдется для казны...
Мичман снисходительно усмехнулся. Этот вопрос задавали в том или ином виде на каждой экскурсии.
- Все, что сделано руками человека, человек может и разрушить. Преодолеть ряжевые заграждения не так сложно - например, зацепить кошками на тросах и растащить пароходами. Или взорвать пороховыми зарядами в закупоренных от воды бочонках. Не будь ряжевые и минные линии надежно прикрыты канонерскими лодками, англичане еще в 1854-м протралили бы их и прошли к Петербургу, как по бульвару в воскресный день. Однако же, именно малые артиллерийские суда мешали таким работам - и еще помешают, случись, не приведи Господь, новая война. Не только в России строят мониторы, в Англии они тоже строят, как раз для преодоления обороны Кронштадта. «Просвещенные мореплаватели», будьте благонадежны, сделали выводы из неудачи балтийской кампании 54-55 годов. Но если враг снова сунется в Финский залив, мы погоним его прочь от Кронштадта, а потом дадим бой и в других местах, особенно возле прибрежных крепостей вроде Свеаборга. Там, как и по всему финскому берегу, полно шхер, узостей между островками, мелководий. Большие броненосные батареи, вроде «Первенца» или «Кремля» тут не годятся, а вот наш «Стрелец», как и его двухбашенные «родственницы», броненосные лодки «Русалка», «Чародейка» и «Смерч» - в самый раз. Морские ходоки из них неважнецкие, а вот у берегов, на мелководьях они себя покажут.
- Поэтому «Стрелец» над водой почти не виден? - спросила мать давешнего непоседы. - В точности как плот, о котором мой Сереженька давеча говорил!
Мальчуган хмыкнул, соглашаясь с мамой.
- Не совсем, мадам. - поспешно ответил мичман. Ему льстило внимание очаровательной дамы. - Морские орудия мечут снаряды по настильной траектории и поражают в первую очередь, борта и возвышающиеся надстройки. Чем ниже борт, подставленный огню, тем труднее подбить корабль: снаряды будут либо пролетать над низкой палубой, либо попадать в воду возле борта. А слой воды - отличная защита, не хуже толстой брони. У многих броненосных кораблей артиллерия расположена в бортовых казематах, отсюда и высокий силуэт, представляющий удобную цель для вражеских канониров. А если поставить орудия главного калибра во вращающейся башне, то и не понадобится высокий борт!
Дама кивнула. К удивлению мичмана, она прекрасно поняла непростые для сухопутного человека объяснения. Ее сын тоже слушал, приоткрыв от усердия рот.
- На кораблях новейшей постройки главный калибр ставят в башнях или барбетах. Вот, к примеру, британский «Ройял Соверен» или только что заложенный здесь, на Галерном острове большой мореходный монитор «Крейсер»* .
- Так у «Стрельца» всюду броня? - пискнул мальчуган. - И под этими досками тоже?
И он притопнул башмачком по палубному настилу.
- А как же? Палуба целиком прикрыта броней в опасении мортирных бомб, которые падают на цель по крутой дуге.
- А таран у вас есть? - осведомился почтовый чиновник. - Я читал в газете, что он считается главным средством морского боя.

* Не путать с клипером «Крейсер»! Этот корабль - фактически, первый русский мореходный броненосец, - в 1872 году, еще в процессе достройки был переименован в «Петр Великий», а в 1892-м переквалифицирован из мониторов в эскадренные броненосцы.

- Ну, специального тарана у «Стрельца нет» - ответил мичман. - Форштевень и носовая часть корпуса, правда, усилены на случай, если придется прибегнуть к этому приему. Но вы правы сударь, сейчас таранными шпиронами снабжают все боевые корабли. В Англии даже заложили таранный броненосец, «Хотспур» - у него пушки вообще играют роль вспомогательную, а главным оружием будет таран. И в других странах строят, во Франции, например, или в Италии. Да и в Америке заложено несколько единиц.
- Мой папенька был в Америке! - похвастался Сережа. - Он тоже военный моряк!
- Верно. - кивнула миловидная брюнетка. - Мой супруг служил артиллерийским офицером на корвете «Витязь», и несколько лет назад посетил американский город Новый Йорк с эскадрой контр-адмирала Лесовского.
- Это во время войны северных и южных штатов? - уточнил мичман. - Верно, наша эскадра должна была помочь правительству президента Линкольна на случай вмешательства Британии. Тогда, кстати, и появился на свет прародитель нашего «Стрельца», броненосец северян «Монитор». Я сегодня о нем уже говорил, припоминаете?
- Да, господин мичман - подтвердила собеседница. - Кстати, мой муж сейчас здесь, в Кронштадте. Он получил под команду винтовой корвет и готовит его к переходу на Тихий океан, во Владивосток, на Сибирскую флотилию.
Узнав, что прелестная мама Сережи замужем за морским офицером, мичман сразу поскучнел. Обидно - будь она супругой какого-нибудь штафирки, вроде, надворного советника или присяжного поверенного, можно было бы и рискнуть, закрутив необременительный роман. Но теперь...
Мичман по младости лет, не подозревал, что от Ирины Александровны (так звали мать Сережи) не укрылась перемена в его настроении. Впрочем, женщина давно привыкла к вниманию со стороны юных мичманов и научилась относиться к этому с иронией.
- Я тоже стану военным моряком, как папа! - заявил Сережа. - И служить буду на настоящем корабле, с мачтами и парусами!
Лейтенант потрепал мальчика по плечу.
- Конечно будете, только надо сначала подучиться. Сколько вам лет - семь, восемь?*
- Девять! - гордо ответил тот. - Осенью уже в гимназию!
- Это хорошо. - серьезно кивнул мичман. - Три года в гимназии, потом Морской корпус. На круг берем девять лет, так? А теперь подумайте, какие к тому времени корабли будут? Но вот что я могу сказать наверняка: главной силой на море останутся броненосцы. За ними будущее, а не за парусниками - за их мощными пушками, за толстой броней.
И постучал костяшками пальцев, затянутых в белую перчатку, по башне монитора. Звук вышел глухой, будто по каменной глыбе.
- Слышите? Одиннадцать дюймов слойчатой стали на дубовой подушке, с подложкой из овечьего войлока, чтобы смягчать удары снарядов. Лет пять-семь назад ни о чем подобном мы и мечтать не могли; американцы во время своей гражданской войны вообще обшивали броненосцы раскованными в полосы железными рельсами, другой брони у них попросту не было. А пушки? Тогда они стреляли круглыми чугунными ядрами, а теперь - и пексановские бомбы и конические разрывные снаряды и шрапнели... Техника сейчас очень быстро идет вперед, особенно на флоте. Так что, не загадывайте, юноша, кто знает, что напридумывают к тому времени, когда вы получите кортик?
- Все равно, - набычился Сережа. - Главное, я стану морским офицером, и служить буду на самых-самых могучих кораблях, а не на таких вот... жестянках на плоту!
Ирина Александровна покраснела, прикусила губку, отчего сделалась еще обольстительнее, и дернула сына за рукав. Тот неохотно замолк.
- Извините моего сына, господин... простите, запамятовала?
- Шилкин, Георгий Кондратьевич к вашим услугам, мадам! - бодро отрапортовал мичман. - И не ругайте вашего сына. Не глянулся ему наш «Стрелец» - не беда! Главное, флот пришелся по душе. Так что, буду ждать, юноша - возможно, лет через десять нам еще и доведется послужить вместе!
***
Этим вечером в квартире капитана второго ранга Казанкова, занимавшей половину третьего этажа дома на Литейном проспекте, царило уныние. Предстояла долгая разлука: из Адмиралтейства Илье Андреевичу доставили пакет с распоряжением: через две недели его клипер должен покинуть Кронштадт и отправиться вокруг Европы и Африки, на Тихий океан. Сережа принялся упрашивать отца, чтобы тот взял его с собой, юнгой. Старший Казанков лишь посмеивался: «Тебе надо в гимназию идти, иначе, какой ты будешь офицер? Такого в Морской Корпус не возьмут». Мальчик успокоился, лишь после того, как отец пообещал привезти из Нагасаки, куда русские корабли заходили по пути во Владивосток, всамделишнюю саблю японского самурая. Потом заговорили о том, как Сережа с Ириной Александровной провели сегодняшний день. Мальчик во всех деталях описал их визит в Кронштадт и осмотр «Стрельца».
В ответ на насмешки, щедро расточаемые сыном «банке из-под монпансье на плоту», старший Казанков неожиданно сделался серьезен. Он отлучился в кабинет, и малое время спустя вернулся с большущей охапкой журналов - в-основном, выпусков «Морского вестника» и папок с вырезками из американских газет. И за следующие два часа Сережа узнал и о бое «Виргинии» с «Монитором» на рейде Хэмптон-Роудс, о флотилии отчаянного кептена Фаррагута, о баталиях речных броненосцев на Миссисипи, о броненосных лодках и башенных фрегатах, что строились для Балтийского флота по новой «мониторной» кораблестроительной программе, принятой в 1864-м году.
Весь следующий день Сережа провел у себя в комнате, отражая попытки Ирины Александровны вытащить его на прогулку в Ораниенбаум. Высунув от усердия язык, мальчик старательно перерисовывал в свой альбом схему орудийной башни Эриксона и боковую проекцию русского монитора «Единорог», родного брата «Стрельца», копировал из заграничных журналов схемы американских речных броненосцев. Сережа твердо решил изобрести для Балтийского флота невиданный броненосный корабль, на котором и будет служить, когда вырастет и окончит Морской Корпус. И снова допоздна горела зеленая лампа в гостиной дома на Литейном, и шелестели страницы Морского вестника, и ворчала Ирина Александровна, напоминая, мужу, что мальчику давно пора спать...
Так и состоялось знакомство Сережи Казанкова с мониторами.

Отредактировано Ромей (22-12-2017 02:04:58)

Гельсингфорс

Финская столица встретила мичмана Казанкова ярким солнцем, веселеньким небом, отражающемся в выскобленных от мусора мостовых голубого финского камня, ярко-зеленой майской зеленью бульваров, по которым бегали зеленые же вагончики конки, гомоном чужой речи с подножек. Русский язык звучал здесь нечасто; говоривший обыкновено носил либо офицерский сюртук, либо матросскую фланельку или солдатскую рубаху. Ведь в Гельсингфорсе стоит флот, в Свеаборге - крепость; в городе полно семей флотских и гарнизонных офицеров, таможенных и портовых чиновников. И это они здесь хозяева, сколько ни вешай на фасадах домов вывески на финском и шведском языках.
От вокзала, куда в семь-тридцать утра (точно по расписанию, минута в минуту) прибыл петербургский скорый, Сережа добирался на извозчике. В списке кастовых правил, на которых строится жизнь флотского офицера, имелся строжайший запрет но поездки в конке и железнодорожном вагоне ниже второго классного. Ущерб достоинству флотского офицера! Из Петербурга Сережа ехал в желтом вагоне второго класса, в обществе студента-финна, возвращавшегося домой после экзаменов.
Попутчик не относился к малоимущей студенческой братии, зарабатывающей на жизнь уроками. Место во втором классе, новый, английского сукна сюртук, дорогой несессер в сафьяновой коже с серебряными уголками давали понять, что их владелец не испытывает недостатка в средствах. И верно, когда попутчики разговорились, выяснилось, что студент - сын финского промышленника, владеющего сыроварнями и молочными фермами.
Сынок сыровара мало походил на знакомых Сережи по Петербургу студентов. Например, по поводу Балканской войны, принятой в студенческой среде с энтузиазмом, он отзывался скептически, даже пренебрежительно: «Мало вам, русским, своей земли, еще и других жить учите!» А на Сережины возражения насчет православных братьев-славян, страдающих под османским игом, процедил: финны-де не славяне, да и вера у них другая, лютеранская, как у соседей-шведов.
Ответ сережу озадачил. По-хорошему, надо было немедленно бить собеседника в харю, после чего давать унизительные объяснения сначала вагонному кондуктору, а потом и в полиции на ближайшей станции, где его, несомненно, высадят за дебош. Либо - сделать вид, что ничего не произошло.
Мичман так и поступил, но намерения видимо, отразились на его физиономии, потому как попутчик умолк, поперхнувшись очередной язвительной репликой. Остаток пути они провели в гробовом молчании, нарушаемом лишь шорохом газет да позвякиванием серебряных ложечек в стаканах с чаем, что исправно таскал в купе вагонный служитель. И вот теперь новоиспеченного мичмана мучили сомнения - а стоило ли позволять наглому финну остаться безнаказанным?  Любой «павлон», или выпускник Николаевского кавалерийского училища, не раздумывал бы ни секунды. Но подобает ли морскому офицеру устраивать отвратительный скандал, да еще и в поезде?
За этими мыслями Сережа не заметил, как пролетка, свернула с Михайловской улицы, миновала Северную Эспланаду и выкатилась на Рыночную площадь, откуда открывался роскошный вид на Южную гавань. Это был исторический центр города; брусчатка мостовых обрывается здесь гранитными набережными, к которым швартуются большие торговые суда под датскими, щведскими, и бог знает еще какими флагами. Отсюда финские пароходики, построенные на коммерческих верфях в Або, расползаются в Свеаборг, на острова и дальше, по всему Финскому заливу до Трогзунда, Риги, Ревеля, Санкт-Петербурга. Веселое апрельское солнце играет на легкой ряби акватории, то тут, то там испянанной парусами прогулочных яхт и шхун местных рыбаков. А посреди залива, напротив Обсервационного холма лежит, черная на серо-стальной воде, туша броненосного фрегата «Адмирал Грейг».
Вдоль западного берега гавани стоят на бочках мониторы «Единорог», «Вещун» и двухбашенный «Смерч»; мористее островка Блекхольмен несет бандвахтенную службу деревянная канонерка «Отлив» простроенная еще во время Крымской войны.
«Стрельца» мичман обнаружил не сразу - приткнувшийся к свайному пирсу монитор скрывало длинное кирпичное здание пакгауза. Туда и направился Сережа, расплатившись с извозчиком непривычной финской маркой и получив на сдачу горсть медных пенни.
Над трубами мониторов курились дымки - машинные команды разводили пары, готовясь к выходу в море. На пирсе суетились фигурки в форменках; белая шлюпка отвалила от берега и полетела, подгоняемая взмахами весел, к «Адмиралу Грейгу». Даже на таком расстоянии до слуха мичмана долетал зычный рык шлюпочного старшины: «Два-а-а - раз! Два-а-а - раз!», в такт взмахам весел. Увидев, что на «Стрельце» стали убирать сходни, Сережа припустил рысцой. Сзади пыхтел на бегу финн, которого мичман он подрядил донести до пирса, где стоял монитор, чемодан и портплед.
Не хватало еще и опоздать!
***
Как выяснилось, торопился он не зря. Приказом вице-адмирала Бутакова отряду предписывалось выйти на Кронбергс-рейд и в течение двух часов производить там практическое маневрирование. После чего, не возвращаясь в Гельсингфорс, следовать к Свеаборгу на соединение с основными силами эскадры. Задержись Сережа хоть на полчаса - пришлось бы ему добираться до крепости самостоятельно.
Не прошло и четверти часа, как отряд, выстроившись в две кильватерные колонны двинулся с рейда. Ветер задувал с стороны моря, и черную угольную пелену относило за корму, застилая вид на оставленный позади Гельсингфорс. С попадавшихся навстречу яхт, махали шляпами и платками; прогулочные пароходики приветствовали отряд пронзительными гудками. Железные черепахи, неторопливо ползли, не снисходя до штатской мелочи. В этом движении тысяч тонн брони, дерева, орудий было нечто столь величественное, что у Сережи перехватило дыхание. Он наблюдал за броненосными колоннами с площадки башни, куда пригласил его командир монитора, капитан второго ранга Повалишин. «Сейчас некогда, голубчик. - сказал он. - Вы уж поскучайте немного, присмотритесь, а как придем в Свеаборг - сразу поставлю вас в расписание вахт.»
Открытое море встретило их неласково. Волны прокатывались по палубам низкосидящих мониторов, ударяли, в наглухо запечатанную башню, окатывали шквалом брызг коечные сетки и укрывающихся за ними людей. Сережин непромокаемый штормовой плащ остался в багаже, и он сразу вымок до нитки, но предложение спуститься в низы, стоически отверг. Повалишин не стал настаивать, лишь усмехнулся в усы и отвернулся, оставив мичмана на растерзание стылому балтийскому ветру.
К полудню ветер и волнение усилились; небо посмурнело, стал накрапывать мелкий дождь. Отряд, тем не менее, исправно выполнил назначенные экзерциции: мониторы перестраивались, старательно держа интервалы, поворачивали последовательно и «все вдруг».
Когда пробили седьмую склянку, с «Адмирала Грейга» отсемафорили флажками: «Приготовиться к повороту. Идем к Свеаборгу». У Сережи к тому времени уже зуб на зуб не попадал и Повалишин, в очередной раз покосившись на промокшего и иззябшего подчиненного, скомандовал: «Ступайте-ка, мичман, вниз да велите буфетчику сообразить адмиральский чаек. И не думайте отказываться, не хватало еще в первый день службы подхватить простуду и слечь в горячке!»
Спорить было бесполезно, да и не хотелось. Сережа, испытывая немалое облегчение, полез по скобам трапа вниз, в жаркое, удушливое чрево монитора, гадая, куда вестовой мог пристроить его чемодан. Нестерпимо тянуло переодеться в сухое и отведать, в самом деле, «адмиральского чаю». Этот напиток приготовляется из двух компонентов - коньяка и крепко заваренного чая. Для правильного употребления следовало отпить чаю из кружки примерно на четверть, после чего долить доверху коньяком. Процедура эта повторялась желаемое количество раз - незаменимо после штормовой вахты!
Правда, мичман Казанков вахты еще не стоял; строго говоря, он даже не считается зачисленным в команду, пока капитан не сделает соответствующую запись в журнале. Но молодой человек полагал себя вправе отведать этот сугубо флотский нектар, прелести которого человеку сухопутному понять не дано. Тем более, что имелось прямое указание начальства, которому, как известно, виднее.
Морская служба началась.

«Нам пишут с войны»

В середине июня эскадра броненосных судов вернулась в Кронштадт, и «Стрелец» встал на ремонт. Длительное практическое плавание истощило силы стареньких механизмов, но ремонтные бригады были все наперечет, и командир монитора, капитан второго ранга Повалишин для сбережения времени решил произвести работы своими силами. Так что вместо загула на берегу и визитов в столицу, экипаж монитора ожидал очередной аврал. Сережу Казанкова, как младшего из офицеров, гоняли пуще других. На его долю, кроме нудных стояночных вахт и наблюдений за текущими судовыми работами, выпало помогать в переборке котлов старшему инженеру-механику Малышеву. «Вас, юноша, в навигации натаскивали, в теории кораблевождения, да в морской тактике. Механические премудрости в Морском Корпусе не в почете, а на флоте теперь повсюду паровые машины и прочие механизмы. Приобретете навык, подучитесь, да и службе от этого прямая польза - мало ли как может обернуться, будет, кому заменить выбывшего инженера-механика...»
Сережа до того уставал, что не съезжал по вечерам на берег, ночуя на мониторе в тесной, узкой как пенал гимназиста, каютке, которую он делил со штурманом, мичманом Прибыловым. Довольно скоро он познакомился с проверенным веками флотской службы истиной: «если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте». К сожалению, на «Стрельце» это золотое правило срабатывало не всегда; это на клипере или фрегате, вестовому непросто отыскать офицера, решившего добрать свои законные пару часов часа после вахты каюте приятеля. На мониторе офицерских кают было всего шесть, и располагаются они по соседству. Так что опостылевшее - «вашбродие, гас-спадин мичман, сей же час к командиру!» - проникало через тонкие переборки, не разбирая, где чье обиталище.
Во время ремонта освященные традицией порядки кают-компании соблюдались не так строго. Офицеры постоянно были либо в разгоне, либо заняты каким-нибудь неотложным ремонтом. Пререкусывали когда придется, чаще всего всухомятку, запивали бутерброды крепчайшим чаем, выкраивая для этого четверть часа между текущими работами и авралами. Сережа, по примеру других, завел обыкновение просматривать за столом свежие петербургские газеты, благо их регулярно доставляли с почтой на борт. На первых полосах всех изданий красовались непременные сводки с театров военных действий.
Турецкая кампания 1877-го года  кампания началась для России благоприятно и на суше и на море. Несмотря на то, что на Черном море господствовал многочисленный турецкий флот, русским морякам-черноморцам удалось задать перца османам. Особенно отличился пароход «Великий князь Константин» под командованием лейтенанта Степана Макарова. Это судно, переоборудованное с началом войны в матку минных катеров, совершило несколько дерзких рейдов против турецких сил, пытавшихся установить блокаду русского побережья. Вот что писал о событиях тех дней популярный еженедельный журнал «Нива»:
«...наши моряки произвели отважный поискъ. Пароходъ «Константинъ» подошелъ къ Батуму, остановился въ 7 миляхъ отъ берега, выслалъ на рейдъ 4 миноносныхъ катера, которыя атаковали встрѣтившійся турецкій пароходо-фрегатъ. Подведенная мина, къ сожалѣнію, не разорвалась; но на фрегатѣ и на рейдѣ поднялась тревога, открытъ ружейный и картечный огонь, такъ что наши катера должны были разойтись въ разныя стороны. Два ихъ нихъ, «Чесма» и «Синопъ» явились въ Поти, а другіе два успѣли возвратиться къ пароходу «Константинъ», который благополучно пришелъ 3 мая съ разсвѣтомъ въ Севастополь...»
Неуспех батумской вылазки не смутил Макарова. Меньше, чем через месяц катера с «Константина» произвели новую атаку, взорвав в румынском порту Селин броненосный корвет «Иджлалие».
И, тем не менее, судьба кампании решалась не на море. В середине июня войска, пройдя по территории Румынии, в нескольких местах навели переправы через Дунай. Но сначала надо было нейтрализовать речные силы турок, несколько мониторов и канонерских лодок, способных нарушить переправы. Для этого переправы прикрыли береговыми батареями и минными постановками. По железной дороге доставили минные катера, которые тут же принялись охотиться за турецкими речными посудинами.
Газеты пестрели рассказами о том, как катера лейтенантов Шестакова и Дубасова, атаковали и подорвали шестовыми минами турецкий монитор «Хивизи Рахман»:
«...экскурсія съ цѣлью взрыва монитора предпринята была ими 14-го мая добровольно. Дубасовъ отправился съ 14-ю добровольцами на катерѣ «Цесаревичъ». Лейтенанты гвардейскаго экипажа Петровъ и Дубасовъ подвели подъ броненосецъ торпедо, который, приподняв одинъ бортъ броненосца, обдалъ турокъ водою. Раздались крики и послѣдовали выстрѣлы; но Шестаковъ подошелъ къ другому борту и подведя на значительной глубинѣ торпедо, взорвалъ броненосецъ. Иниціатива и руководство предпріятіемъ принадлежали Дубасову. Онъ первый, подъ выстрѣлами пушекъ и ружей, взорвалъ торпедо, подведенное подъ лѣвый бортъ турецкаго монитора. Послѣдній сталъ медленно погружаться въ воду, причемъ и катеръ залило водою. Шестаковъ, подъ огнемъ двухъ турецкихъ мониторовъ и парохода, подошелъ къ тому же борту, противъ котораго дѣйствовалъ Дубасовъ и подведя второе и третье торпедо, произвелъ взрывъ. Нападеніе четырехъ катеровъ продолжалось 20 минутъ, при слабомъ огнѣ команды, производившемся съ такимъ хладнокровіемъ, какъ бы на ученьѣ. Большимъ мужествомъ и находчивостью отличились майоръ Муржеску и лейтенантъ гвардейскаго экипажа Петровъ. Броненосецъ, взорванный ими, назывался «Хивзи-Рахманъ» и приналежалъ къ типу башенныхъ, покрытыхъ броней мониторовъ. Такіе подвиги нашихъ молодцовъ артиллеристовъ и моряковъ повѣли между прочимъ къ тому, что англійское правительство, въ распорядилось пріостановить работы по постройкѣ новыхъ мониторовъ.»
Еще один монитор отправила на дно реки тяжелая мортирная батарея. Лишившись господства на реке, турки не решились на активные действия, чтобы воспрепятствовать форсированию Дуная. В результате первый рубеж на пути к Константинополю был сдан без серьёзных боев.
Один из русских военных корреспондентов так освещал это событие:
«По своимъ результатамъ этотъ удачный выстрѣлъ стоитъ большого выиграннаго сраженія. Кромѣ матеріальнаго ущерба, турки понесли другой ущербъ, моральный, гораздо болѣе чувствительный, чѣмъ первый. Еще и прежде турецкія матросы недолюбливали панцырныхъ судовъ и боялись ихъ - теперь у нихъ окончательно подорвана вѣра въ свои броненосцы. Онѣ не называютъ ихъ иначе, какъ пловучими желѣзными гробами, а послѣ взрыва «Люфти-Джелиля» матросы начинаютъ дезертировать съ панцырныхъ судовъ. «Намъ говорили, ссылаются они, что мы со своими мониторами разгромимъ русскихъ, что мы непобѣдимы, а выходить совсѣмъ другое дѣло - мы еще ничего русскимъ не сдѣлали, а они однимъ выстрѣломъ посылаютъ насъ на дно сотнями.
Дѣйствительно, неудобство имѣть мониторы въ рѣкѣ, берега которой заняты непріятельскими батареями, стало очевидно. Запертыя, стѣсненныя всюду турецкія панцырники стоятъ въ жалкомъ бездѣйствіи и не рискуютъ померяться силами съ нашими батареями».
Сережа испытал легкий укол зависти, обнаружив в списке офицеров, представленных за потопление турецкого монитора к ордену св. Анны, мичмана Остелецкого. Выходило, что Венечка, первым из троих приятелей, понюхал пороху и даже сумел отличиться, пусть не на море, а на сухом пути. На какой-то миг Сереже захотелось снять мундир и, позабыв об вахтах, авралах, прогоревших котельных трубках, отправиться за Дунай простым волонтером. Так ведь и просидишь всю войну в душных, пропитанных угольным смрадом и машинным маслом низах «Стрельца», пока другие геройствовуют и получают кресты!
Однако, перечитав еще раз заметки о поражениях  турецкого флота, Сережа задумался. Конечно, хорошо, что русские моряки и артиллеристы так легко разделывают под орех мониторы османов. Но ведь и он, мичман Казанков несет службу на мониторе, и доведись принять бой - не окажется ли их «Стрелец»  монитор столь же уязвим?
В конце мая пришло письмо от Греве. До Англии барон добрался без помех, а вот дальше случилась задержка. Барон изъяснялся обидняками, и Сережа понял лишь, что его друг обосновался в Портсмуте, где наблюдает за перемещением броненосных судов Королевского флота.
Впрочем, Греве не унывал. Клипер «Крейсер», на который он рвался со всем пылом мичманской души, все еще отстаивался в Филадельфии, в сухом доке судостроительной фирмы «Уильям Крамп и сыновья», так что торопиться пока особого резона не было. А вот увидеть своими глазами корабли, с которыми, может статься, скоро придется встретиться в бою, свести знакомство с офицерами британского флота, подлинными «законодателями мод» в военно-морской науке, осмотреть верфи и заводы, где куется мощь владычицы морей - когда еще выпадет такой случай?
Лязгнула о комингс железная дверь и на пороге возник командир. Сережа, было, вскочил, чтобы вытянуться перед начальством в струнку, но вовремя спохватился - в кают-компании традиционно обходились без чинов.
Повалишин уловил Сережину растерянность и усмехнулся - едва заметно, уголком рта.
- Вы, Сергей Ильич, когда в последний раз сходили на берег? - небрежно поинтересовался он у мичмана. - Кажется, позавчера, или третьего дня?
Сережа в замешательстве уставился на командира и начал загибать пальцы, что-то беззвучно шепча одними губами. Повалишин только покачал головой.
- Д-э-э, дюша мой, да вы скоро о комингсы начнете спотыкаться. Так нельзя, мы же с вами не в океанском походе; сидючи безвылазно под броней, вконец одичаете!
- Очень много работы в котельном отделении... - принялся оправдываться мичман. - Арсений Петрович торопит, хочет поскорее закончить замену прогоревших трубок во втором котле...
- Да, я уже говорил с ним. Вы славно поработали, Сергей Ильич, теперь в котельном и без вас управятся к сроку. А вы, пожалуй составьте мне компанию в Петербург? У меня, видите ли, в столице неотложные дела, а тут, как назло, надо забрать в Морском техническом комитете новые таблицы для стрельбы к нашим девятидюймовкам. Дело это небыстрое; боюсь, вовремя не управлюсь. А таблицы нужны, кровь из носу - на двенадцатое июня намечены показательные стрельбы броненосной эскадры, сам Великий князь будет! Неплохо было бы заранее поупражняться в стрельбе с установками по новым таблицам. Вы уж не откажите, Сергей Ильич, возьмите на себя хлопоты в комитете. Заодно и развеетесь - прогуляетесь по Невскому, в театр сходите, с барышнями полюбезничаете...
Сережа слегка покраснел. Как признаться, что он до сих пор испытывает необъяснимую робость перед представительницами прекрасного пола? Впрочем, предложение командира пришлось как нельзя более кстати - мичман только сейчас осознал, насколько он вымотался. Захотелось ощутить под ногами тротуары Невского, вымощенные шестиугольными дубовыми плашками, попить кофе во французской булочной на углу Литейного, куда он захаживал еще в бытность свою гардемарином, во время положенных по воскресным дням отпусков. Тесное помещение кают-компании наполнилось пряным ароматом турецкого кофе с корицей, кориандром и мускатным орехом, которое подают в крошечных, китайского полупрозначного фарфора, чашечках. Сережа невольно сглотнул, отгоняя восхитительное видение прочь.
- Спасибо, Иван Федорович, с удовольствием, как прикажете!
- Вот и хорошо, дюша мой. «Ижора», отвалит часа через полтора; вы прока собирайтесь, а я пришлю за вами вестового. Да, и не забудьте зайти к судовому ревизору, возьмите сколько-нибудь из причитающегося вам жалования. Слишком много брать не советую; вам, мичманам, лишь бы погусарствовать на берегу, оглянуться не успеете, как спустите все до полушки.