***
Леонид Иванович, как встрёпанный, вскочил с кошмы, брошенной на охапку тростника. Из-за недалёкой рощицы, откуда целый вечер неслись гортанные вопли и тамтамы давешних налётчиков, слышалась частая стрельба. Мимо костра кубарем пролетел Кондрат Филимоныч. Кондуктор выскочил из палатки в одних подштанниках, зато с винчестером в руках и патронташем, висящим на шее, на манер банного полотенца. В глубине, у белой шёлковой палатки мелькнул светлый силуэт - мадемуазель Берта. Даже в такой момент одета с идеальным вкусом и изяществом...
Негромкие французские реплики и масляное клацанье штуцера - владелица «Леопольдны» изготовилась к бою. И стюард Жиль рядом, как всегда безупречен, аж скулы сводит. И, как полагается верному слуге на африканской охоте, страхует «белую госпожу» с карабином в руках. Вот только дичь сегодня особая, отстреливается…
- Барин, отошли бы вы от костра! А то, неровён час, из темноты пальнут!
Это Антип. Отставной лейб-улан босиком, в подвёрнутых до колен портках и рубахе-безрукавке. В одной руке «ремингтон», а другой протягивает хозяйскую «Мартини-Генри». Телескоп, как и положено, замотан платком-куфией, приобретённым еще в Египте. За спиной Антипа - Кабанга в обнимку со своим драгоценным карабином. Проводник опасливо озирается и крупно дрожит.
Стрельба участилась. Всё громче неслись вопли - странные, вибрирующие, будто кричала в кустах стая диковинных птиц. Грохнуло, перекрывая другие звуки, ружьё - кто-то из чернокожих воинов успел подсыпать затравку на полку замка. Россыпь винтовочных выстрелов на мгновение стихла и снова отозвалась бодрым перестуком. «Птичьи» вопли заглохли, утонули в гортанных криках ужаса и боли.
- Господин Смолянинов! - к Леониду Ивановичу подскочил Садыков. Рука на перевязи, наган в здоровой руке, в глазах - решимость и недоумение. - Надо занять оборону за палатками, в кустах. И где, чёрт возьми, урядник с казачками?
- Похоже, воюет. - ответил Смолянинов, шагая за офицером. - А он вам что, не доложился? Не ожидал от станичников таких вольностей!
Даже в темноте, со спины, Леонид Иваныч увидел - или угадал? - как покраснел Садыков.
«То-то, голубчик, терпи, - злорадно подумал Смолянинов. - Распустил подчинённых, вот они и решили проявить инициативу. Ну и пограбить заодно, а как же? Вон как жадно смотрел Пронька на грубые золотые браслеты и ожерелья мангбатту. Да и урядник косился, чего уж там… Казачки есть казачки - да простят меня иные-прочие, но страсть к разбою у этой публики всосана с молоком матери. Но отважны, этого не отнять, а уж какие лихие бойцы... Даже жако несчастных мангбатту - у негритянских воинов нет ни единого шанса, и дело даже не в винтовках и револьверах.
Винтовочная пальба затихла. Потом треснуло несколько выстрелов - звучали они по-другому, короче и суше. «Револьверные. - подумал с отвращением Смолянинов. - Раненых добивают. Что это казачки разлютовались? Не дай Бог, кого из них подстрелили… ну, урядник, ну щучий сын, вернись только - устрою тебе степную волю! Узнаешь, как родину любить, Ермак хренов…»
III
Из переписки поручика Садыкова
с мещанином Картольевым
«Ну вот, дружище Картошкин, и не обошла меня горькая планида. Пишу тебе левой рукой, ибо правая висит не перевязи и отчаянно болит - вчера пуля разбойника-мангбатту на излёте стукнула меня повыше локтя и вырвала изрядный кусок мяса. Спасибо, что не ниже; попади этот жакан в сустав - быть бы твоему гимназическому товарищу без руки, а то и вовсе лежать в сухой африканской землице на радость гиенам.
Но - по порядку. Местность, через которую мы пробираемся от самого озера Виктория, охвачена войной. Ваганда режут ваниоро, те отвечают им тем же самым. Причиной ссоры, как и заведено в этих краях, стали соляные варницы в северной части другого озера, Альберт Нианца или Ньяса, как называют его разные племена.
Соль добывают в ущельях, образованных многолетним сносом верхних слоев земли и напоминающих высохшее глубокое русло. В откосах здесь бьют горячие источники; вода из них отведена в каналы, ровно прорезающие ущелье. Каналы эти устроены невесть сколько лет назад, и с тех пор их поддерживают в порядке. Почва повсюду пропитана солью; туземцы взрыхляют тонкий верхний слой и смачивают рыхлую землю водой из каналов. А наутро, когда земля просыхает, соскребают смешанную с почвой соль. Повсюду в склонах - маленькие, полукруглые, открытые в сторону ущелья шахты. В каждой, один над другим, стоят два горшка. В верхнем соляная земляная корка, смешанная с водой, и эта вода, с помощью особого приспособления, стекает в нижний горшок. Позже из крутого рассола выпаривают ценный минерал.
Негры остро нуждаются в соли; за её горсть дают два мешка зерна. Почва в ущельях непригодна для посевов, здесь сильный недостаток даже в дровах. Их доставляют с плато Буниоро. Кроме того, за соль туземцы покупают бананы, бататы, зерно дурры и телебуна.
Торговля солью не раз становилась причиной войн между Бугандой и племенами с плато Буниоро. Мы стали свидетелями очередного обострения: во время нашего визита к королю Буганды, Мванге, прибыли гонцы, вернувшиеся из Буниоро, которые громко повторяли, что Кабрега, вождь ваниоро, якобы поносил народ ваганда. Пока гонцы вопили, заглушая друг друга, приближенные Мванги всячески выказывали возбуждение, перерастающее во всеобщую экзальтацию.
Вскоре гонцы выдохлись - не в человеческих силах долго надрывать вот так лёгкие и голосовые связки, - и Мванга сказал своё королевское слово: военному походу на Буниоро быть! Решение было принято с бурным восторгом, и почтенное голозадое собрание многократно проскандировало «Нианзи! Ни-анзи! Нианзи!»
Позже нам объяснили, что война разгорелась единственно из-за самодурства верховного вождя ваниоро, Кабреги. Он, сочтя себя чем-то обиженным (чем именно - мы так и не поняли) запретил торговцам возить в Буганду соль из Буниоро.
Так и вышло, что наша экспедиция отправилась в путь, на несколько дней опережая королевскую рать. Приближающаяся война наводнила земли между озёрами Альберт и Виктория разбойничьими шайками. Одна из них, относящаяся к племени мангбатту, и попыталась нас ограбить. Дело закончилось перестрелкой; казачки, выполняя приказ, поначалу палили поверх голов, но и этого хватило, чтобы лиходеи в панике отступили. Но далеко не ушли: встали лагерем за соседней рощей и принялись оглашать окрестности дикими завываниями и грохотом тамтамов.
Мне не повезло. В рядах противника нашлось не более четырёх, вооружённых ружьями. Стреляют туземцы чрезвычайно скверно: подобно солдатам наполеоновских войн они зажмуриваются и отворачиваются в момент вспышки пороха на полке, а потому в цель попадают лишь случайно. Эта случайность и выпала на мою долю - должно быть, стрелок изрядно удивился своей удаче. Наш проводник, Кабанга поведал, что многие негры полагают, будто жертву поражает не пуля, вылетающая из ствола, а особая магия, порождаемая грохотом выстрела - а оттого бегут от одного только грома ружейной пальбы.
Итак, мангбатту встали лагерем неподалёку. Смолянинов велел быть особо бдительными, да мы и так не расставались с ружьями. И верно, среди ночи кто сумел хотя бы глаз сомкнуть под далёкие барабаны и вопли дикарей, были разбужены отчаянной канонадой. Лагерь тут же ощетинился стволами; к моему удивлению, в рядах защитников не было казаков.
Загадка разрешилась быстро. Оказывается, урядник, разозлённый дневным нападением, решил с наступлением темноты нанести супостатам ответный визит. И, заодно, упредить возможную ночную вылазку. Забайкальцы зря беспокоились - Кабанга позже объяснил, что в этих краях ночь считают временем злых духов, вселившихся в хищников саванны. Негры отчаянно боятся темноты, никогда не воюют по ночам и даже не выставляют постов. Ни один, самый смелый африканский воин не рискнет оказаться один во враждебном мраке, даже и до зубов вооружённый. Разбойничьи отряды, подобные тому, что напал на нас, оказавшись ночью вне поселения, разводят костры и поднимают неимоверный шум, сопровождаемый воинственными плясками, призванными отогнать злых созданий. Этот шум мы и приняли за приготовления к нападению.
Но наши варнаки этих тонкостей не ведали; подобравшись в темноте к становищу несчастных мангбатту, они в упор расстреляли чернокожих воинов; тех, кто в панике побросал оружие, перерезали бебутами и постреляли из наганов. Спаслись немногие; по словам урядника, подранкам, нарочно дали уйти, чтобы те поведали любителям лёгкой наживы, каково это - связываться с русской экспедицией.
Так и вышло. Жуткая слава о белых воинах, превращающихся по ночам в леопардов, но не расстающихся со своими страшными ружьями, далеко опередила нашу компанию. До самого Альберта-Нианца нам не попалась ни одна разбойничья шайка. Я же щеголяю с рукой на перевязи, поскольку рана заживает плохо. Начальник экспедиции неожиданно проявил крутой нрав: сначала устроил мне распеканку за то, что я не умею удержать забайкальцев, а потом потребовал объяснений у их урядника. Получив же - учинил нечто такое, чего от него не ожидал ни я сам, ни кто другой в экспедиции: отвозил дюжего казака по морде в кровь. Да, не так-то он прост наш господин Смолянинов…
Изобиженный урядник обиды не держать не стал и сразу после расправы ("Леонид Иваныч".. ваше выскобродие... ну за шо сразу в зубы-то?!"), хлюпая разбитым носом, подошёл ко мне и долго извинялся за непотребство и душегубство, учинённое из лучших побуждений. При этом казак упирал на то, что я был ранен, и, как они полагали, не дотяну до утра. Врал, конечно; тем не менее, происшествие было решено предать забвению, при условии, что забайкальцы более не позволят себе чего-нибудь противоуставного.
Я, несмотря на некоторый опыт, приобретённый в Туркестане, скорее географ, нежели военный. И приказ, так огорчивший казачков - стрелять поверх голов, щадя злосчастных негритянцев, - был решением учёного, думавшего не о военной целесообразности, а о том, что мы, по сути ничего не знаем о традициях этого племени. Клеймель, человек сугубо мирный, наблюдал их воинские обычаи издали и в дневниках не оставил пояснений на их счёт. А вдруг у мангбатту в обычае кровная месть, как у кавказских горцев или диких испанских басконцев? И то, что выходка станичников неожиданно пошла на пользу экспедиции - никак не моя заслуга, а следствие несостоятельности, как воинского начальника.
Однако, вернемся к побоищу, учиненному казачками. Гнев начальника, возмущенного самоуправством этих варнаков, был бы, куда сильнее, если бы не одно обстоятельство. Когда наутро мы решили обшарить брошенный стан негритянцев, то услышали в одном из травяных балаганов стоны и немецкие ругательства. А мгновение спустя нами предстал пленник дикарей - высокий, донельзя оборванный европеец лет тридцати. Заодно забайкальцы приволокли перепуганного дикаря, раненого пулей в ляжку. Бедняга, не имея возможности сбежать, прятался за балаганом, зарывшись с головой в сухой тростник, но от острых глаз станишников разве скроешься!
Спасенный назвался Карлом Дрейзером, немецким ученым-архелологом. Я с удовольствием рассказал бы тебе, как он попал в эти края (история, достойная пера Луи Буссенара или Жюля Верна) и как очутился в плену у разбойников-мангабатту но... тут я вынужденно умолкаю. Ибо приключения Карла Дрейзера напрямую связаны с целью нашего путешествия, а это не тот предмет, который можно доверять бумаге. Скажу лишь, что мы преисполнены надежды на удачный исход нашего предприятия, поскольку рассказ немца несомненно доказывает, что экспедиция на верном пути.
Писано в июле сего, 187... года, на плато Буниоро,
к востоку от озера Альберт-Нтанца,
будь оно трижды неладно».
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
