Нет. Любимый герой только Аристид.
Дело в том, что согласно Геродоту: "Этого Аристида я считаю, судя по тому, что узнал о его характере, самым благородным и справедливым человеком в Афинах".
Аристид имеет прозвище "Честный".
Имя "Онорато" переводится, как "Честный". Онорато с детства берёт пример с Аристида, своего любимого героя. А вот Фемистокл нифига не любимый, хотя победой при Саламине эллины обязаны ему.
Я потом в тексте упомяну, почему так. Если не забуду.

3. Громовержец

Его именем пугали детей. Христиане, даже люди военные, избегали поминать его иначе, как "Ренегат", часто добавляя эпитет "Проклятый". А ведь он был не единственным, кто отринул христову веру и произнёс шахаду. Далеко не единственным. Одни, подобно боснийцу Бойко Соколовичу, ныне великому визирю Мехмед-паше Соколлу, родились на землях, захваченных османами. Другие попали в плен, как предшественник Мехмед-паши, сын греческого рыбака Ибрагим, один из ближайших друзей султана Сулеймана Кануни, именуемого также Великолепным.
И тот, и другой попали к османам детьми. Их никто не спрашивал, желают ли они принять ислам. У того, что ныне носил имя Улуч Али и наводил ужас на христианские берега, выбор был. Не слишком большой – произнести шахаду или сдохнуть за веслом галеры. Берберские пираты всем пленникам мужчинам предлагали вернуться в истинную веру. Некоторые соглашались сразу, но юноша по имени Джованни Галени к таким не относился.
Он родился в Калабрии, в деревушке Ла Кастелла в семье рыбака, который мечтал, чтобы сын стал священником. В семнадцать лет Джованни отправился в Неаполь, чтобы стать послушником в монастыре доминиканцев, но судно, на которое он сел, атаковал пират Али Ахмет. Этот капитан состоял на службе у великого и ужасного Хайр-ад-Дина Барбароссы. Треугольные паруса галиотов-калите рыжебородого эмира аль-бахр в ту пору появлялись у берегов Сицилии и Калабрии столь часто, что стали обыденным злом.
Мало кто знал, какова была причина, побудившая Джованни принять ислам. Злые языки поговаривали, будто он хотел скрыть под тюрбаном лишай. Те же, кто почитал его, как господина и бея над беями, предпочитали другую историю. Рассказывали, что он был избит моряком из Неаполя, но будучи рабом не смел ответить. Вернувшись в истинную веру, он получил свободу и смог наказать обидчика.
Так оно было или иначе, весло Джованни вращал несколько лет, прежде чем превратился в Улуч Али. Сам он о своих мотивах не распространялся и смотрел на сплетни сквозь пальцы. К тому моменту, когда он стал знаменит, свидетелей его рабского бытия осталось не так уж много. Бурная жизнь пиратов не слишком способствовала долголетию. Однако для Улуч Али на этом пути будто ангелы ковёр расстилали.
Его восхождение было стремительным. Несколько лет службы рядовым головорезом на галерах знаменитого корсара Тургут-реиса, триполитанского паши, и вот уже награбленного добра хватило на собственный калите. Улуч-реис женился на дочери своего бывшего хозяина. Его ум, храбрость и способности командира настолько впечатлили Пияле-пашу, третьего человека в империи, что тот рекомендовал султану назначить тридцатилетнего пирата управляющим островом Самос.
Потом была неудачная для османов осада Мальты, стоившая жизни Тургут-реису, однако Улуч-реис и здесь отличился. Султан Сулейман назначил его пашой Триполи, потом беем над беями Александрии и, наконец, Алжира.
Десятки набегов, множество громких побед над христианами, благосклонность султана, слава и власть. До сего дня он не знал поражений. У кого другого на его месте от успехов закружилась бы голова, и от столкновения с новой неприятной реальностью могла земля уйти из-под ног, но только не у него.
Поражение потерпел Муэдзинзаде. Добродетельный, благородный, мягкосердечный человек, он обещал в честь победы освободить гребцов. Был храбрым и умелым воином, но прежде не командовал даже лодкой. Христиане побили его, как и лошадников Сирокко и Пертау-пашу.
Морской волк Улуч Али свою битву не проиграл.

В самом конце боя он почувствовал себя дурно. В глазах потемнело.
Немудрено – в схватке с галерами христианского арьергарда шальная пуля на излёте ударила в шею. Верный Махди Аль-Джабир попытался увести своего господина в каюту, но паша отмахнулся. Ерунда, блошиный укус, не более. Его настолько захватила возможность вновь поглумиться над мальтийцами, что он даже не замечал боли и лишь когда знамя Ордена затрепетало на мачте под тремя полумесяцами, отдал себя в руки врача.
Теперь госпитальеры все зубы в труху изотрут. Тут их позор куда больше, чем в той памятной, двухлетней давности погоне Улуч Али за Сен-Клеманом. Тогда паша взял отличную добычу, три мальтийских галеры, битком набитые отборными сицилийскими винами. Одна из галер, лантерна, стала его флагманом. Успех мог бы быть и больше. Трусливый и жадный иоаннит Франсуа Сан-Клеман вместо того, чтобы защищать знамя Ордена, спасал своё добро. Если бы не один из рыцарей, который не забыл о чести, да помогавший ему отважный и ловкий писарь, Улуч Али владел бы уже двумя орденскими знамёнами.
Ну ничего. Зато какое удовольствие ему потом доставили новости о метаниях обгадившегося Сан-Клемана, который даже бегал к Папе, дабы тот защитил его от гнева мальтийцев. Понтифик спасать труса не пожелал, посоветовал ответить за свои дела. Суд, позор и казнь. Поделом дураку, который мог бы встретить берберов лицом к лицу и тогда кто знает, как бы всё повернулось. Отличные пушки были у Сан-Клемана, великолепные галеры. Его "Капитана", теперь именуемая "Аль-Бахт"[15] – чудо как хороша.
В каюте Улуч Али зашатало, и он грузно сел на койку. Ноги будто ватные. Едва смог снова встать, чтобы с помощью слуги снять доспехи – чернёный дорогущий донеми зир[16] и шлем-чичак, дамасской ковки, украшенный золотыми изречениями из Корана.
Паша разоблачился до шальвар. Нижняя рубашка возле ворота побурела от крови. Ему повезло, стреляли издалека, кроме того пуля сначала чиркнула о науш шлема. Вошла в тело неглубоко и не задела важных артерий.
Когда Махди Аль-Джабир принялся его осматривать, Улуч Али позволил себе поморщиться.
– Что-то ты бледен, Аль-Джабир. Ты сам случаем не ранен?
– Прошу тебя помолчи, мой господин, пока я не закончу. Нет, я не ранен. Просто не так давно накатила внезапная дурнота. Уже прошло. Не знаю, что это было, но видел, как несколько человек тёрли глаза, один стоял на четвереньках, а двое блевали через борт.
Улуч Али со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы: врач нащупал пулю.
– Ещё чуть-чуть, мой господин, потерпи. Вот и всё. Твоя пуля.
Он показал её паше на окровавленной ладони.
Улуч Али усмехнулся. Слуга подал врачу чистое полотно и тот принялся перевязывать пашу.
В дверь каюты постучали.
– Кто там Тарик? – спросил Улуч Али, – впусти.
Дверь отворилась и извечно немногословный, невозмутимый Тарик Аш-Шахин, телохранитель бейлербея, пропустил внутрь капитана "Аль-Бахт".
– Что там происходит, Ибрагим-реис? – спросил Улуч Али.
– Мы оторвались, мой господин. Кафиры отстают. Всего вырвалось двадцать пять кадирг и семь калите.
– Ветер?
– Резко изменился, дует с севера. И что-то странное творится, мой господин.
– Странное?
– Сейчас закат.
– Какой закат, что ты несёшь, Ибрагим-реис? Тебя ударили по шлему?
Капитан согнулся в поклоне.
– Нет, мой господин. Я в своём уме и сознаю, что мои слова звучат, как речь безумца, но сейчас действительно закат. Солнце садится.
– Дай руку.
Капитан протянул руку паше и помог ему встать.
– Мой господин… – попытался было урезонить пашу Аль-Джабир, но тот лишь отмахнулся.
Слабость отступала. Улуч Али глубоко вздохнул, мягко оттолкнул капитана, давая понять, что способен стоять на ногах без помощи. Слуга подал ему шёлковый халат, после чего все присутствующие поднялись на палубу.
– Шайтан… – прошептал Улуч Али, оглядев горизонт.

Подобно Каэтани и его людям он отметил отсутствие следов сражения.
– Поистине, шайтан и его войско видят вас с той стороны, которой вы не видите… – пробормотал Ибрагим-реис. – О, Аллах, я прибегаю к тебе от наваждений шайтана…
– Может быть это мир джиннов? – предположил врач.
– Впервые слышу, чтобы в мир джиннов можно было попасть посреди моря, – сказал Улуч Али.
– Что нам предпринять, мой господин? – спросил Ибрагим-реис.
Улуч Али некоторое время молчал, разглядывая галеры Каэтани. Они явно удалялись, сбились в кучу и судя по всему, преследовать его отряд не собирались. Потом он долго смотрел на багровеющий небосвод. Никто из окружения не смел вымолвить и слова.
Наконец. паша распорядился:
– Ибрагим-реис, я буду говорить с людьми.
Капитан кивнул, прошёл на середину куршеи и прокричал:
– Воины! Внимайте слову паши!
Обычно Улуч Али обращался к воинам с высокого рамбата, но теперь он хотел, чтобы его видели и гребцы, потому остался на юте. Бойцы сидели на палубе, отдыхали. Услышав призыв, поднялись на ноги. Насколько позволяла узкая куршея, приблизились к корме.
Улуч Али переводил взгляд с одного на другого. Пёстрое сборище. Здесь были его верные берберы-пираты, янычары и спешенные всадники-сипахи из сухопутной армии Пертау-паши, коих Муэдзинзаде повелел посадить на галеры. Суровые обветренные лица встревожены. У многих в глазах читается страх.
Паша начал речь:
– О, воины! Гребцы! Слушайте меня! Вы видите, случилось нечто загадочное. Время необъяснимо ускорилось, а многочисленный флот наших врагов почти весь исчез из виду. Нет дымов, и горизонт очистился. Не буду обманывать вас, я не знаю, что произошло, но напомню – всё в этом мире происходит по воле Аллаха! Время в его власти, а смертные не в состоянии постигнуть промысел Всевышнего. Воины! Гребцы! Изгоните страх из своих сердец. Мы уцелели в великой битве, а флот кафиров сгинул без следа, и лишь жалкие остатки его маячат на горизонте. Это ли не благое знамение?
Воины зашумели, некоторые переглянулись, кто-то закивал. Лица гребцов не выражали никаких эмоций, кроме смертельной усталости.
Улуч Али повернулся к капитану.
– Ибрагим-реис, просигналь всем остальным, пусть приблизятся. Передай им мои слова, и пусть по цепочке их узнают все. Пусть капитаны успокоят людей. Потом поставить паруса и взять курс на юг. Когда галеры кафиров скроются из виду, повернуть на восток. Мы возвращаемся в Инебахти[17].
– Будет исполнено, мой повелитель, – склонился Ибрагим.
Улуч Али вернулся в каюту. Некоторое время отдыхал, а потом велел привести писаря. Когда тот прибыл, уселся в углу каюты за раскладным столом, и разложил перед собой письменные принадлежности, бейлербей начал диктовать письмо.
То был отчёт султану.
Паше ещё никогда не приходилось выступать в роли горевестника и он тщательно взвешивал каждое слово. Как сообщить о поражении так, чтобы отвести от себя гнев Селима?
"Под Вашим великим руководством и Вашим непобедимым мечом флот захватил Кипр. Он подверг огню занятые неверными острова, уничтожив их жителей и захватив множество пленных. Мы, рабы Вашего величества взяли и разрушили Бетимо на Крите, вернули Сопот, уничтожили и захватили много венецианских галер. Наконец, флот встретился с армадой христиан и отважно сразился с ними…"
Улуч Али лежал на койке, осторожно поглаживал забинтованную рану и почти не мигая смотрел в потолок. Писарь терпеливо ждал продолжения.
"Али-паша поручил мне командование левым крылом. Я обратил в бегство правое крыло христиан. И хотя венецианские галеасы нанесли большой урон нашим галерам, Вы, мой господин, можете быть уверены, что потери Ваших врагов не меньше, чем наши потери".
Дверь приоткрылась. Раздался голос Тарика:
– Мой господин, Гассан-эфенди просит принять его.
– Пусть войдёт.
Телохранитель посторонился, пропуская посетителя. Если бы в каюте сейчас находился Паоло Бои, он бы, верно, дар речи потерял от изумления. Ибо вошедшим был никто иной, как Игнио Барбаросса.
– Присаживайтесь, Гассан-эфенди, – предложил Улуч Али по-турецки.
С этим человеком он никогда не говорил на арабском, хотя тот его знал.
Рыжебородый сел на предложенный стул. Писарь вопросительно взглянул на пашу. Тот глазами указал на дверь. Писарь встал, согнулся в поклоне и, пятясь, вышел вон.
– Что вы намерены делать дальше, мой господин? – спросил рыжебородый.
– Возьмите письмо со стола, – предложил Улуч Али, – прочтите.
Барбаросса пробежал глазами строчки. Лицо его при этом не выражало никаких эмоций. Он поднял взгляд.
– Когда мы придём в Инебахти, вы поскачете в Эдирне, – распорядился Улуч Али, – Его величество сейчас там. Доставите ему это донесение.
– Разве я плохо служил вам, мой господин? – спросил Барбаросса, – вы хотите, чтобы мне сняли голову?
На лице его не дрогнул ни один мускул.
– Вы считаете, что слова недостаточно удачно подобраны, дабы умерить гнев Его величества? – спросил Улуч Али.
Барбаросса медленно покачал головой.
– Нет, мой господин. Едва ли я мог бы написать лучше в сложившемся положении.
– Чего вы боитесь в таком случае?
– Вам, мой господин, вряд ли что-то грозит. Флот можно выстроить новый, а вот опытных флотоводцев у Его величества не так уж много. Вы лишний раз доказали, что едва ли кто-то сравнится с вами. Но вот ко мне Мехмед-паша вряд ли будет благосклонен.
– Кому вы служите, Гассан-эфенди? – спросил Улуч Али.
Он повернулся на бок и приподнялся на локте.
– Мне или Мехмед-паше?
– Я служу Империи, мой господин, – ответил Барбаросса на итальянском.
– Интересно, чьей? Может быть Габсбургам? – также по-итальянски поинтересовался Улуч Али. – Вы убедили Муэдзинзаде, что христиане рассорились и Веньер непременно покинет Лигу, но я собственными глазами видел венецианские знамёна и в центре, и на северном крыле.
– Это был Барбариго, – ответил рыжебородый.
– Даже если так, чем это облегчило нам задачу? Галеры-то остались.
– Увы, я не всесилен, – спокойно ответил Барбаросса, – мне не удалось выполнить задание. Что же до вашего вопроса… Вы – бей над беями, но приказ самого великого визиря всё же перевешивает ваш.
– И даже приказ султана? Его величество совершенно точно дал понять, что желает победы в честном бою, без козней и интриг.
Барбаросса опустил взгляд, пряча улыбку. Он знал, что сей вопрос не требует ответа.
Селим Пьяница очень хотел сравниться победами со своим великим отцом, но Всевышний не наделил его ни талантом полководца, ни умением выбирать нужных людей. Очень многих удивило решение султана назначить капудан-пашой Муэдзинзаде. Одни придворные полагали, что выбор будет сделан в пользу Пияле-паши, второго визиря, победителя при Джербе, покорителя Хиоса, сына хорватского сапожника. Другие считали, что командующим будет завоеватель Кипра, Лала Мустафа-паша который ко всему прочему родился в той же боснийской деревне, что и великий визирь.
Может быть, как раз в этом всё дело? Селим засомневался, стоит ли доверять людям, рождённым под крестом пророка Исы? Но из кого тогда выбирать? Ведь даже великие братья Арудж и Хайр-ад-Дин, флотоводцы Сулеймана Великолепного, были сыновьями гречанки.
Султан назначил капудан-пашой сына муэдзина, суфия и аскета, преисполненного многочисленных добродетелей. Политика перевесила военную целесообразность.
Барбаросса не поднимал глаз. Улуч Али смотрел на него и думал, что, пожалуй, было слишком самоуверенно считать, будто он знает об этом человеке всё.
Огнен из Делнице, он же Игнио Андретти, он же Гассан-эфенди. Его называют Барбароссой, так же как рыжебородых братьев, Аруджа и Хайр-ад-Дина. Он сам предпочитает именоваться не Гассан-эфенди, а Гассан-реис. Капитан. Мечтает о славе повелителя морей, третьего Барбароссы?
Капитан он неважный, а вот шпион отменный. Только в нынешнюю кампанию Улуч Али сообразил, что Гассан далеко не его одного называет своим господином. До этого он в течении десяти лет не давал повода усомниться в своей верности. Благодаря ему паша Алжира узнавал о том, что происходит в Риме, Генуе и Венеции задолго до того, как эти сведения достигали ушей Мехмед-паши Соколлу.
Однако в этот раз Гассан вёл игру, не посвятив в неё пашу Алжира даже поверхностно. Весьма неприятное открытие. Да, рыжебородый конечно не забыл о необходимости соблюдения своей легенды и Улуч Али узнал о существовании эскадры Дориа единственным из военачальников. Всех остальных сегодня утром ожидал неприятный сюрприз. Кто знает, согласились бы они на сражение. Улуч Али рассчитывал сделаться творцом победы и приложил к тому все усилия. Застолбил за собой левый фланг, а с ним возможность манёвра. Сухопутные Сирокко и Пертау-паша даже и не оспаривали это решение. Они жались к берегу, надеялись, что это их спасёт, если что-то пойдёт не так.
Всё пошло не так, но даже в этой ситуации Улуч Али не проиграл. Теперь главное убедить в этом султана, великого визиря и всех их советников. Они должны увериться, что не проиграли именно благодаря паше Алжира.
Достаточно ли будет этого письма? Хороший вопрос. Особенно с учётом новых обстоятельств касательно личности Гассана.
Может быть послать к Его величеству другого гонца? А Гассана на всякий случай прикончить? Нет. Пусть живёт. Он ещё послужит. И он будет гонцом. Это очень хорошо, что он провалил задание Мехмед-паши и не смог развалить Лигу до сражения. Теперь, спасая свою шкуру, вытащит из болота и пашу Алжира.
Или наоборот, утопит?
Рискованно, очень рискованно.
Пауза затягивалась.
– Что вы думаете об этих странных явлениях? – спросил Улуч Али.
Барбаросса поднял взгляд.
– На всё воля Всевышнего, – пожал он плечами, – как вы и напомнили людям.
– Однако вы весьма спокойны. Признаюсь, даже мне на какой-то миг стало очень не по себе.
– Моя служба научила меня, что нужно быть готовым ко всему.
– Но не к такому! Или вам уже приходилось сталкиваться со сверхобычным?
Гассан, до этого сидевший прямо, будто меч проглотил, позволил себе прислониться к спинке стула и запустил пятерню в свою пышную бороду.
– В своей жизни я видел всякое, но едва ли смогу найти слова, дабы поведать вам о некоторых вещах.
Улуч Али некоторое время молчал и продолжал испытующе смотреть шпиону прямо в глаза. Тот больше взгляда не отводил. Наконец, паша сказал:
– Ступайте, Гассан-эфенди. Вы поедете в Эдирне и да поможет вам Аллах.
Барбаросса встал, поклонился и вышел.