- Что натворил? Этим он стал, как его, а вспомнил – уникумом! – атаман повернулся к своей жене. – Нет, мать, ты глянь на него, на этого уникума. Мы тут с Никифором перед высокоблагородием во фрунт тянемся, а он с ним как с приятелем разговаривает. Точно – уникум!
«Всё, точно это прозвище прилипнет, - думал я, снимая папаху и расстегивая полушубок. – Ермаком тут звать не будут. Слишком уважают Ермака Тимофеевича местные казаки, чтобы какому-то сопляку такое прозвище дать. Хотя может и не приживётся незнакомое казакам слово. Но прозвище «уникум» лучше, чем «бурундук», как у Афоньки Гусевского. Никто уже и не помнит, почему так в детстве его прозвали». 
- Есаула для Тимофея мало! – продолжал выплёскивать из себя напряжение атаман. – Да у нас в станице выше хорунжего никого из казаков  не было за всю её историю. А тут есаула мало! Генералом надо стать Тимохе! Голова у него светлая!
- Успокойся! Ты чего завёлся? – тётка Ольга подошла сзади к мужу и прижалась к нему. – Радоваться надо, что Тимофея так высоко оценили. А может правда генералом станет. Его благородие вон как уверенно говорил!
- Да со страху я! – атаман присел на табурет. – Когда услышал от его высокоблагородия, что Тимофей чего-то натворил. Внутри что-то будто бы оторвалось. А он вон – уникум, оказывается. Ладно, Тимофей, неси мешок. Показывай, что за подарки там у тебя.
Я  подошел к столу и положил на него мешок,  раскрыл горловину и достал атлас мира в красивом и богатом переплёте. Раскрыв его, увидел конверт, из которого достал четыре банковских билета по двадцать пять рублей и записку: «На самостоятельное обучение. Жду в следующем году. Бекетов».
- Нет, Тимоха, точно уникум! – атаман Селевёрстов развёл руками, глядя на  записку и деньги. – Мне шестой десяток идёт. Тридцать лет в строю. Десять лет атаманствую. Больше четверного наградных ни разу не получал. А здесь за полгода восемьсот рублей. Семьсот от генерала и сто от надворного советника. Уникум! Кстати, Тимоха, а что это слово обозначает?
- Очень редкий по своим умениям человек.
- Тогда правильно тебя его высокоблагородие назвал. Ты, Тимоха – уникум! Показывай, что у тебя в мешке ещё.
Я достал из мешка все книги и положил их на стол. Атаман быстро просмотрел ценники на всех книгах и озвучил, что здесь подарков ещё на сто с лишним рублей. Покачал головой и с усмешкой спросил:
- Ну что, уникум, тебе ещё что-то для учёбы покупать надо? А то мы всё уже купили и завтра с утра назад с казаками из Кузнецовской станицы собрались.
- Дядька Петро, мне бы ещё несколько учебников надо,  бумаги, карандашей прикупить, патронов к карабину Маузера и новый устав казачьей службы приобрести.
- И всё? – хмыкнул атаман.
- Всё, больше ничего не надо.
- Вот, учитесь, охламоны! – атаман по очереди ткнул выставленным указательным пальцем в Ромку и Никифора. – Настоящему казаку надо оружие, устав и знания. А то ноют: «Батька, купи мне эту красивую финтифлюшку или энту». А на кой хрен она им нужна и сами не знают. Лишь бы покрасоваться.
Так закончилась моя первая поездка в Благовещенск. На следующее утро, успев купить всё, что я хотел, мы выехали домой в станицу, куда и прибыли, слава Богу, без всяких приключений через десять дней.

Глава 9. Первая любовь.
Покачиваясь в седле на Беркуте, который шел мягкой рысью, я  вспоминал, как развивались события после возвращения из Благовещенска.
Разговор с Бекетовым произвел на атамана Селевёрстова неизгладимое впечатление, а моё согласие обучать Ромку всему тому, что я сам знаю, сделало его покладистым при решении вопросов, связанных с нашими занятиями. Пётр Никодимыч иногда только бурчал по поводу того, что Ромка теперь не вылезает из Ермаковской пади, постоянно пропадая у меня. Однако, когда через пару месяцев Ромка легко ответил практически на все вопросы отца Александра, который решил его проэкзаменовать, находясь в гостях у Селевёрстовых, и эти бурчания прекратились.
Отец Александр очень высоко отозвался об уровне знаний Романа, полученных за столь короткое время. И меня и покойного дядю Ивана  сильно хвалил, говоря, что даже не представлял, насколько грамотен был Иван Аленин, если умудрился так многому своего племянника обучить. Но первых уважительных слов от Петра Никодимовича я был удостоен, как, это не странно, после нашей драки с Ромкой против семерых казаков-малолеток. А случилась драка, как  часто бывает в таком возрасте из-за девичьих глаз.
После боя с хунхузами, оправляясь от ранений, в станице я практически не бывал. Как выяснил от Тимохи, друзей у меня там не было. Добывание хлеба  насущего в роли  подпаска у такого же казака, оказывается, опустило меня за два года по статусному положению среди казачат станицы на очень низкий уровень. Ниже были только дети из двух мещанских семей, переселившихся в станицу откуда-то с Поволжья. Тех казаки можно сказать за людей не считали.
«Вспомнив» всё это, я в станице практически не бывал, а когда приезжал к Селевёрстовым, то старался со сверстниками не встречаться. Больше мне нравилось общаться с взрослыми казаками, слушая их степенные рассуждения о жизни. В прошлой жизни мне было пятьдесят с хвостиком, поэтому ребячьи забавы и разборки за место под солнцем в их кругу меня как-то не прельщали. Взрослые казаки после моего боя с хунхузами приняли меня, конечно, не как равного, но относились ко мне уважительно, особенно те, кто был на берегу Амура и видел мертвых бандитов с простреленными головами и перерезанными глотками. Митяй Широкий, точнее вахмистр Дмитрий Шохирев, «Широкий» – станичное прозвище, мне как-то сказал: «Если кто попытается обидеть, мне скажи. Любому играло обломаю и скажу, что так и было».
И ему тяжело было не поверить, что обломает. Такого здоровяка надо было бы поискать: под два метра ростом, в плечах метра полтора. Ходячая гора мышц, перевитых сухожилиями! И это были не накачанные в спортзале для рельефа мышцы. В станице до сих пор вспоминают, как года четыре назад  во время празднования Рождества Пресвятой Богородицы на площадь перед станичным правлением, где было полно народу, собравшегося для крёстного хода, вылетела телега, которую понесли, напугавшиеся выстрелов в воздух, впряжённые в неё две лошади. На их пути встал Шохирев и остановил взбесившихся лошадей, схватившись за заднее колесо телеги. По словам очевидцев ноги Митяя Широкого пропахали две глубокие борозды в утоптанной земле перед правлением, но лошади как не рвались дальше, продолжить свой бег не смогли.
Поддержка такого человека много для меня значила. Кроме того, воинское звание у Шохирева было самое высокое среди казаков станицы, и была вероятность, что чуть позже станет Митяй Широкий атаманом  Черняевского округа. Хозяином Шохирев был справный, а молодость – дело проходящее. И хорошо, что проходящее, потому, что именно молодость моего тела привела к событиям, которые взбудоражили всю станицу.
Тимоха, как выяснилось, сохнул от неразделённой любви к Анфисе – дочери атамана Селевёрстова. Будучи на год старше Тимохи, Анфиса на него никакого внимания не обращала. Мелюзга, да ещё и подпасок! Фи! А Тимоха тяжко страдал. Анфиса уже в свои пятнадцать лет была настоящей сформировавшейся казачкой, очень похожей на  актрису из моего времени Эллину Быстрицкую, которая сыграла Аксинью в «Тихом Доне». Одним словом, и коня остановит ударом в лоб, и горящую избу по брёвнышку разметает.

Отредактировано Курсант (12-03-2019 20:45:30)

Я же в своём времени как-то привык к другим женским формам. Из всех женщин станицы, мне больше всех нравилась знахарка Марфа. В этой тридцатилетней, стройной с тонкой талией женщине была такая природная грация и женственность, что я просто млел, глядя на неё. Тем более, Мария, Марфой её, почему то, называли только в нашей  станице, была очень похожа на мою первую жену, которую я безумно любил и был просто морально раздавлен, когда она ушла от меня, не выдержав кочевой, неустроенной в бытовом плане, жизни жены офицера спецназа. Обстановка в Баку и Нагорном Карабахе, где мы тогда служили, была очень напряжённой. Отправил её от греха подальше домой к тёще, а через некоторое время пришло письмо: «Прости, я от тебя ухожу. Нашла другого». Хорошо хоть детей не успели нажить.
В общем, я млел от знахарки, представляя мысленно наши жаркие встречи, а из-за Тимохиного тела впадал в ступор при встречах с Анфисой. После посещения семейства Селевёрстовых директором Бекетовым в Благовещенске, Анфиса на обратном пути домой стала строить мне глазки. Тимохина сущность моего тела на это отзывалась выбросами гормонов, а я тихо сатанел от того, что в эти моменты просто не мог ничего с этим телом поделать. Эх, если бы молодость знала, а старость могла! Видно же было не вооружённым глазом, что Анфиса просто играет со мной, желая, получить в свои поклонники Тимофея Аленина, как оказалось  – уникума. Но, Тимохина сущность этого не понимала, как и не понимала моей влюблённости в такую старуху, как  тётя Марфа.
Из-за этого непонимания и оказался я на вечерних  посиделках в доме Подшиваловых, где часто зимой собиралась казачья молодёжь. Анфиса пригласила меня и Ромку пойти с ней, а то ей, видите ли,  домой по темноте, да по сугробам  страшно возвращаться. Будто бы проводить не кому будет!
Пошли и сидели, как дураки в уголке на лавке. Ромке хоть интересно было, он по молодости первый раз на такие посиделки был приглашён. Мне, в принципе, тут тоже здесь находиться рано было – девятнадцати лет ещё не исполнилось. Сидел и смотрел, как молодые казаки от девятнадцати до двадцати одного лет охаживают юных казачек, выёживаясь перед ними, как петухи. Особенно старался перед Анфисой старший сын Ивана Митрофановича Савина Семён, с которым у меня, точнее у Тимохи, были не простые отношения. Когда Тимоха пас табун у Савина, Семён постоянно при встречах старался его унизить, и только дедов строгий наказ удерживал Тимоху от схватки с  сыном богатейшего в станице казака.
Анфиса от внимания Семёна заходилась румянцем на щеках, но при этом успевала зазывно стрельнуть глазами в мою сторону. Не смотря на все усилия удержать себя под контролем, я постепенно стал заводиться. А Семён, перехватив пару раз взгляды Анфисы в мою сторону, громко произнёс:
- А что здесь эти молокососы делают?
Я продолжал сидеть, делая вид, что ничего не услышал, хотя внутри всё кипело. Не любил я  «золотую» молодежь. Оказывается, во все времена она была такой наглой и «бесстрашной», пока по рогам не получала.
- Нет, казаки, я серьёзно, а что здесь эти молокососы делают? – Семён Савин подошел к нам с Ромкой поближе. - А это же сынок атамана и наш уникум! Я правильно его назвал, Анфиса?
Анфиса как-то виновато взглянула на меня и опустила голову. Я уже хотел что-то ответить Семёну, но тут влез Ромка:
- Ты кого молокососом назвал?
Ромка, будучи на шесть лет младше Семёна, габаритами тому нисколько не уступал. А за последние пять месяцев непрерывных занятий в Ромке пропала юношеская угловатость и нескладность. По внешнему виду тринадцатилетний Селевёрстов выглядел бы лет на восемнадцать-двадцать в моём мире будущего.
- Нет, вы гляньте казаки, какие борзые молокососы в Ольгинской станице рождаются! – Семён Савин картинно повёл рукой, показывая на Романа. – Пожалуй, следует выкинуть их отсюда.
В этой фразе прозвучала старинная вражда, точнее какое-то противостояние между основателями станицы Черняева и позже поселившимися здесь казаками, которые из-за наводнений перебрались из Ольгинской станицы, Вагановского выселка и других мест.
Я ничего не успел ни сказать, ни сделать. Семён потянулся, чтобы взять за шиворот Романа и тут же получил от того хорошо поставленную двойку: левой рукой в печень, а правой в челюсть. Без звука молодой Савин бесформенным кулем осел на пол, свернувшись в позу эмбриона.
В комнате наступила звенящая тишина, а потом все остальные  молодые казаки, как назло все из «потомков основателей станицы» и большие друзья Семёна Савина, что-то крича, набросились на нас с Ромкой. Я только успел крикнуть Ромке: «На смерть не бей!» И всё закружилось в хороводе рук, ног, тел. Через пару минут, когда в комнату ввалился, услышавший сильный шум, хозяин дома казак Алексей Подшивалов, всё было кончено.
Я стоял посреди комнаты, рассматривая через дыру в рубахе небольшой порез на предплечье.  Ромка стоял рядом и, тихо шипя сквозь зубы, проверял целостность своего левого уха, который распухал прямо на глазах, становясь похожим на пельмень. У наших ног лежали все семь казаков-малолеток. Четверо из них находились в глубоком нокауте, двое трясли головами и, разбрызгивая кровь, из разбитых носов пытались на дрожащих ногах встать на ноги. Последний седьмой  – Афонька Гусевский по кличке «Бурундук», сидел около лавки, подвывая,  и баюкал левой рукой, выбитую мною в плече, свою правую руку. Это он в пылу схватки, попытался достать меня выхваченным кинжалом. Ему, уже двадцатилетнему казаку, который по весне должен был пойти на первый срок службы, видимо стало очень обидным получить от меня по сусалам.
- Что здесь произошло? – оторопело оглядывая комнату, спросил Алексей  Подшивалов.
- Поспорили немного, дядька Алексей, - зажимая рану на плече, ответил я.
Тут разом загомонили девки, но весь этот гул перекрыл писклявый дискант младшего  семилетнего сына Подшивалова, который откинув занавеску на печке, заверещал:
- Батька! Батька! Семён Савин захотел Ромку и Тимофея выгнать. А Ромка ему как даст. А потом на них остальные накинулись. А Ромка как даст, а Тимофей как даст, даст, даст. Они брык и лежат. А потом дядя Афанасий захотел Тимофея зарезать. А тот ему как даст, а потом руку сломал. Вот!
- Не хрена себе,  погуляли-посидели детишки. Песенки, млять, попели! – Подшивалов подошёл ко мне. – Что с рукой?
- Небольшой порез. Сейчас кровь запечётся. Нормально всё будет.

Уважаемые, форумчане!
Сегодня поздно вечером пришёл договор на  книгу "Ермак. Начало. Книга первая" от ООО "Издательство АСТ".
Я попросил ещё дней десять на правку окончательного варианта книги на сайте "В вихре времён". Ответ, видимо, будет завтра.
Если издательство даст положительный ответ на мою просьбу, можно будет больше выкладывать фрагментов книги для редакции, чтобы за 10 дней успеть всё выложить? Это где-то по 20 вордовских страниц в день получится? Хотелось бы более достойный вариант книги отправить!

Отредактировано Курсант (12-03-2019 22:06:30)

Глава 10. Казачий суд.
Утром, встав и не обнаружив в комнате Марии, позавтракал оставленными ею на столе молоком с куском хлеба, и отправился к Селевёрстовым.
Войдя к ним на двор, увидел атамана, стоящего  одетым на крыльце.
- Явился! Где был всю ночь?
- У тётки Марфы ночевал. Она мне плечо перевязала, а потом дала чего-то выпить, я и уснул.
- Плечо не болит?
Я пошевелил под полушубком правым плечом, ничего не болело. Так и ответил атаману.
- Переодеваться некогда. Да так и лучше будет! Если что сможем показать твою рану, нанесённую Афанасием. А то боюсь все черняевские скопом на нас наваляться.
Сам-то Селевёрстов был из Ольгинской станицы. Десять лет назад его избрали на сходе атаманом Черняевского казачьего округа, в который входило одиннадцать населённых пунктов: посёлок Толбузинский, почтовая станция Ваганова, станица Ольгинская, заимка Дроздова, станица Черняева, заимка Весёлая, почтовая станция Торой, станица Кузнецовская  и другие. Одновременно Селевёрстов являлся и атаманом станицы Черняева, где располагалось станичное окружное правление. Все эти годы, почти все «отцы-основатели» Черняевской станицы пытались на ежегодных выборах протащить на его место кого-то из своих. Но пока это сделать, им не удавалось. Большинство казаков, в число которых входило и семейство Алениных, во всём поддерживали Селевёрстова. Эти политические страсти и тайны  «Черняевского двора» я постепенно узнал из разговоров казаков.
- Ромка, сукин сын! Где ты там? Давай на выход быстро!
На крыльцо, как-то кособочась, вышел Ромка и подошёл ко мне.
- Чего смурной? От отца вчера попало? – шёпотом спросил я Ромку.
- Ага. Нагайкой вчера пару раз по спине перетянул. Болит теперь, - морщась,  прошептал тот  в ответ.
- Чего шепчетесь, охламоны. Повезло тебе вчера, Тимофей. Пришёл бы вместе с Ромкой, и тебе бы от меня досталось. Ладно, пошли на сбор. Будем разбираться.
Буквально через пару минут, станичная изба находилось по соседству с домом Селевёрстовых, мы с Ромкой топтались в сенях, где столпившись, стояли наши вчерашние противники. Атаман и другие казаки, вместе со стариками-старейшинами находились в сборной горнице и о чём-то совещались. Через некоторое время в сени вышел вахмистр Шохирев и сказал, чтобы все заходили. Притормозив меня за руку и дождавшись, когда все остальные казаки, снимая папахи, зайдут из сеней в комнату, прошептал мне на ухо: «Не ссы, Тимоха! Всё хорошо будет!» И подтолкнул меня к двери.
В просторной сборной горнице вдоль стены у печки голландки на лавке разместились станичные старики-старейшины: Подшивалов Феофан, отец Алексея Подшивалова, в доме которого всё вчера и произошло,  Раздобреев Афанасий, Митрофан Савин – дед Семёна,  Ион Гусевский – дед Афанасия, Давыд Шохирев, Иван Лунин.  Именно они  почти тридцать лет назад основали станицу Черняева. Рядом со старейшинами на лавке сидел батюшка станичной церкви Александр Александрович Ташлыков -  весьма образованный человек,  прибывший на служение в Черняевскую церковь из Санкт-Петербурга. Высокий, широкоплечий, красивый, габаритами не уступавший вахмистру Шохиреву и обладающий  огромной силой: на спор с казаками однажды вспахал десятину земли – впрягшись в сбрую, а сын направлял плуг.
На лавке около окна разместились атаман Селевёрстов и ещё с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд.
Сначала опросили самого младшего из нас Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семёна Савина, а потом  Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил всё за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это всё они – злыдни! Ещё и ножиком тычут, окаянные!
Из семи казаков-малолеток, шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам, да ещё драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семёна Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил!
  На такое заявления остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед - Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос - каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семёна Савина. Имели ли он право ударить в ответ на слова и действия казака  приготовительного разряда, уже принявшего присягу или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка ещё не казак, а сын казачий. И любое слово казака, для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял в вверх правую руку с зажатым в неё костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старшего Шохирева.
Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил:
- Митрофан, я тебя на сколько годков старше?

Отредактировано Курсант (15-03-2019 09:06:33)