В этот момент есаул потребовал гитару, а когда её принесли, взяв несколько аккордов, запел хорошо поставленным голосом:
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?

Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами,
И, сидящих вкруг огня,
С красно-сизыми носами.

Закончив романс и переждав аплодисменты, собравшейся в трактире в значительном количестве публики,  есаул Кононович поинтересовался у меня:
- Казак, знаешь, чей это романс?
- Дениса Давыдова, ваше благородие, - я пьяно улыбнулся есаулу. – «Песня старого гусара» называется.
- Хмм!  Молодец! Продолжим-с!.
Следующим прозвучал романс также Дениса Давыдова «Не пробуждай, не пробуждай», потом ещё пару романсов, авторов которых я не знал и слышал впервые. После исполнения последнего, есаул положил гитару на стол и у него завязался какой-то спор с Некрасовым. Я же взяв в руки гитару, попытался взять несколько аккордов. В том времени, я хорошо играл и на шестиструнной, и на семиструнной  гитаре. Курсов, школ не завершал, начал с дворового обучения, а потом по жизни попадались хорошие учителя. Голос и манеру исполнения слушатели тоже хвалили, иногда сравнивая с Александром Малининым. В этом же мире, куда я попал более  полтора лет назад, гитару в руках держал первый раз, да и пел только про себя, чтобы никто не слышал.
Увидев мои потуги с гитарой, есаул с ухмылкой поинтересовался:
- Умеешь музицировать, казак?
Я с пьяной бесшабашностью кивнул головой, ударил по струнам и, подражая голосу Розенбаума, затянул:
Под ольхой задремал есаул на роздыхе,
   Приклонил голову к доброму седлу.
   Не буди казака Ваше благородие,
Он во сне видит дом, мамку, да ветлу.

А на окне наличники,
   Гуляй да пой станичники.
   Черны глаза в окошке том,
   Гуляй да пой Амур и Дон.

       Он во сне видит дом, да лампасы дедовы,
   Да братьев-баловней оседлавших тын,
   Да сестрицу свою девку дюже вредную,
   От которой мальцом удирал в кусты.

После второго куплета, припев стал подпевать Кононович, а в конце песни припев пели все, находящиеся в трактире, причём пара казаков пустились в пляс.
- Ээээхх! – есаул от избытка чувств жахнул кулаком по столешнице. – Любо! Чья песня, казак?
- Моя.
Извини, Александр Яковлевич, но такая песня нужна казачеству и в это время. Никак я не мог понять в том мире, как еврей смог написать такие замечательные казачьи песни. Видимо, кто-то по материнской линии Розенбаума точно согрешил когда-то с казаком.
- Любо! А почему Амур и Дон? – продолжил опрос есаул.
- Мой дед с семьей пришел на Амур с Дона. И в станице Черняева много семей, чьи корни идут с Дона. Поэтому для меня Амур – батюшка, а Дон, получается, дедушка!
- Ой, любо! Молодец, казак! Ох, не зря я тебя к нам за стол посадил! Ещё какие у тебя песни есть? – взгляд есаула светился искренним интересом и хмеля в нём не было ни грамма.
Некрасов, Блинов и Тагала смотрели на меня, как неведомую зверушку, а народ в трактире орал: «Любо!!!»
- Ещё одна есть, - ответил я, потер об бедро онемевшие кончики пальцев левой руки, после чего взял первый аккорд песни Розенбаума  «Казачья».
Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,
   Все что было не было знали наперед,
   Только пуля казака во степи догонит,
   Только пуля казака с коня собьет.
   Только пуля казака во степи догонит,
   Только пуля казака с коня собьет.

На третьем куплете этой песни в пляс пустились пять или шесть казаков, ещё трое или четверо, как опытные ложкари стали отбивать на ложках зажигательный ритм песни и танца. По окончании этой песни от криков «Любо», казалось, рухнет потолок трактира, потом помню ещё две полные стопки водки, требования петь ещё, а потом наступила тьма.
Ранее утро следующего дня встретило меня мучительной головной болью, рассказами Ромки и Антипа Верхотурова о том, как я вчера  погулял с господами офицерами за одним столом, какие ПЕСНИ пел, как потом  пил с господами офицерами на брудершафт, это я понял из описания Ромкой сего действия. Дальше я заснул, прямо за столом у офицеров,  и он с Туром еле смогли меня утащить в комнату из трактира. А народ в трактире гулял чуть ли не до утра. Благовещенье! Можно. Совсем недавно, угомонились. Приказчика Тарала они тоже отнесли в его комнату, тот отрубился по времени почти вместе со мной.
Когда я лечился через десять минут кислыми щами в трактире, ко мне за стол сел помятый Арсений, которого Лис и Тур еле смогли поднять. Глядя на мой потный лоб и идущий пар из моей миски со щами, Арсений заказал того же самого плюс стопку водки, а потом попросил меня срочно написать ему слова «Есаула» и «Казачьей». Оказывается, именно так народ назвал исполненные мною песни. Абсолютно одинаково с названиями в моём мире. Про себя при этом я решил, что больше не буду заниматься плагиатом. Каждому времени свои песни. А эти две песни, надеюсь, скоро станут народными, и никто не вспомнит кто их автор, точнее первый исполнитель.
Кроме того, на трезвую голову подумалось, что мне сильно повезло. Ни Ромка, ни Антип не спросили, где я научился играть на гитаре и петь. За это время, что я пребывал в этом мире, гитара мне в станице не попадалась. Надо срочно придумывать какую-то правдоподобную версию о том, где и когда я успел овладеть данными умениями.
Через семь дней обоз под вечер входил в станицу Черняева. Впереди ехал мой десяток, лихо  с посвистом и на два голоса распевая «Казачью». Потом произошла сдача обоза новой охране, получение причитающейся оплаты и десяток разбежался по домам. Я же двинулся к себе на хутор. Завтра обоз пойдет дальше в Благовещенск, поэтому до утра надо было сделать много дел. Меня ждал экстернат за шесть классов мужской гимназии, и надо было успеть собраться.
Не успел я доехать до хутора, как меня нагнал Ромка с наказом его отца собрать, что нужно мне в Благовещенске будет, а потом  сразу к ним, благо баня натоплена, изба тем более, а всё необходимое из продуктов в дорогу мне соберут. Так что до утра ещё и отдохнуть успею. Я подумал и согласился. Дома из готовой еды шаром покати, да и в избе со слов Ромки топили уже три дня назад. Это часов пять ждать, пока дом прогреется. А на улице уже темнеет. Поэтому собрав в РД и перемётные сумки всё, что мне, на мой взгляд, должно было понадобиться в Благовещенске, отправился с Ромкой к Селевёрстовым.
После бани, где с Ромкой хорошо попарились и быстро постирались, сытно поужинали всей семьей, а потом дядька Петро позвал меня в дальнюю комнату для разговора с глаза на глаз.
- Тимофей, сначала вопрос к тебе, - опускаясь на стул, начал Пётр Никодимович. – Ты из Благовещенска в станицу собираешься возвращаться или у Чуриных служить останешься до сборов малолеток. У тебя ещё два с лишним  года впереди?
Я несколько опешивший от такого вопроса, уверенно ответил:
- Конечно, собираюсь, дядька Петро. До конца мая сдам все экзамены, а потом с ближайшим караваном или ещё какой оказией домой в станицу. У меня ещё дел здесь много.
- Дел у тебя действительно много, - облегченно выдохнул Селевёрстов. – Войсковой старшина Буревой, как и обещал, в этом году опять на состязания казаков приготовительного разряда приезжал. Был недоволен, когда узнал, что вашего десятка не будет. Потом, правда, отошёл, и даже похвалил, когда атаман Савин ему сообщил, что вас Чурин на охрану своего обоза нанял. А уж когда до него в конце шермиций и масленицы весть дошла, что вы   огромную стаю красных волков перебили и никого не потеряли при этом, опять в восторг, как прошлый раз пришёл.
- А причём здесь дела, дядька Петро, - поинтересовался я у Селевёрстова.
- А притом, Тимофей, что по приказу  войскового старшины, тебе ещё один десяток в обучение брать, которые на год твоих младше будут. Мы уже со старейшинами подобрали мальков, тем более от них отбоя не было. О ваших подвигах уже всё Приамурье гудит.
- Даа…Не знала баба горя, купила баба порося, - я ожесточенно стал чесать затылок. – О таких делах я и не думал. Ладно, решим проблему. Придётся Ромке брать на себя руководство занятиями, пока меня не будет. А командиры троек ему помогут.
- Эк, ты, раз, два и всё решил, - усмехнулся в бороду Селевёрстов.
- А чего тут думать, дядька Петро, наиболее эффективно учишься, когда учишь других. Вот пускай Ромка и другие казачата из первого набора учат новеньких мальков. Опыта у них уже много, не у всякого взрослого казака такой есть. Не по одному убитому в бою варнаку числится за плечами.
- Это уж да. Мало у кого  из казаков в нашей станице есть такой боевой опыт. Если только у стариков, - согласился со мной Селевёрстов.
- Вот пускай и передают.
- Первый вопрос закрыли. А теперь ещё один. – Бывший атаман замолчал, как бы, не решаясь, продолжить. Но потом с натугой произнёс. – Ты как к Анфисе моей относишься?
- Нормально отношусь. Она мне как сестра, а Ромка как брат, - произнёс я, задавливая внутри себя слабые поползновения сущности Тимохи, которая проявлялась теперь очень-очень редко. Любовь Тимохи к Анфисе как-то слабо трепыхалась в моём, можно сказать, подсознании, но моё сознание воспринимало Анфису как чёрта в юбке. Десять изменений настроения за час, все виноваты в её бедах, главное мнение только её, ну может быть ещё отца. В общем, вечная  фраза Шурика из будущего  «если бы вы были моей женой, я бы повесился», полностью характеризовало моё отношение к Анфисе. Как сестру терпеть можно, как жену, лучше удавиться или удавить.
- Ну и, слава богу, - Селевёрстов размашисто перекрестился. – А то пока вас не было, у неё как-то всё с Семёном Савиным сладилось. После Пасхи в мае  запой  с Савиными учинить договорились, а по осени свадьбу сыграть.
- Совет им, да любовь, - ответил я довольному Селевёрстову, задавливая в душе нарастающие протест и недовольство Тимохиной сущности.
«Бедный Йорик! Бедный Сёма! Я знал его…, - злорадно подумал я про себя. – Надеюсь, что всю оставшуюся жизнь Семёну придется соглашаться с единственно правильным мнением Анфисы, потому что как он сможет обратать мою названную сестрицу, я не представлял».
- И ещё, Тимофей, ты прости меня, что я тебя стал виновным считать в том, что меня с атаманства сняли. Правильно ты всё делал, а во мне обида сыграла. А что с атаманства сняли, так и, слава богу! Невмоготу уже стало во всех этих дрязгах станичных и окружных участвовать. Пускай теперь Савин мучается.
- Да я и не обижался, дядька Петро, - ответил я.
- Ну и хорошо, - Селевёрстов поднялся из-за стола. – Иди ко мне, я тебя обниму. Ты же мне как сын стал.
Через мгновенье мы стояли, обнявшись, и на душе моей стало необыкновенно тепло и уютно. Я за эти почти два года привязался к семье Селевёрстовых, как к родной семье. А следующим утром  с обозом ушел в Благовещенск, почти до утра инструктируя Ромку по проведению занятий с мальками.

Отредактировано Курсант (24-03-2019 14:39:15)