Так это теперь получается что я - автокритин?

---

В наступившей тишине отчётливо слышался шум клавиш, депутат набивал какой-то текст на компьютере.
Конфликт может быть разрешён различными путями. Один из них в народе тихо именуется «прощение».
Дмитрий Юрьевич подтянул к себе пепельницу. Зачем он это сделал, так и не растопив сигарету, было решительно непонятно.
– Ладно, оставим конспирологию. Игорь Николаевич, как вы узнали о произошедшем?
Его собеседник, улыбнувшись, кивнул.
– Да почти сразу. Как 26го Пал Тереньтич улетел в Припять, так он же мне и позвонил на следующий день «Игорёша, ты опять мне нужен».
– Опять?
– Да. Мы работали вместе 20 лет. Он был директор института, я его зам по науке. Ну, в Чернобыле всё то же самое, только род работ другой. Там погасить пытались.
Игорь Николевич повёл плечами, словно разминаясь.
– Значит, я уже 27го вечером был в Припяти. Ночью поехали на машине к корпусу энергоблока. Там нужно было всё осмотреть…
Дмитрий Юрьевич в третий раз чиркнул зажигалкой.
– Я вот что в толк взять не могу. Вы - ликвидатор. Должны были получить огромную дозу облучения…
Игорь Николаевич ответил звонким смехом.
– Мы и получали. Что я, что Пал Тереньтич. Да я и его звал в Москву, только он тогда уже жить не хотел, в чём суть дела…
– А что в Москве?
– Неумывакин.
Дмитрий Юрьевич склонил голову на другой бок, и вопросительно поднял брови.
– Это кто такой?
– Доктор космической медицины. Он тридцать лет отвечал за здоровье космонавтов. У него семьдесят авторских свидетельств на изобретения. Причем большинство их них - вообще существуют в единичном экземпляре. – Он кашлянул. – Значит, в Москве в сталинском доме у него четырёхкомнатная квартира, Так он одну комнату оборудовал под операционную. Я в июне, спустя месяц после Чернобыля, приехал к нему. Взял отпуск на десять суток. Пришёл, он меня сразу в кресло, подключал свою машинерию, и за пять дней поставил меня на ноги.
Журналист развёл руками.
– Что за машинерия такая?
Физик пустился в объяснения медицинских вопросов.
– Значит, первым делом ультрафиолетовое облучение собственной крови. Я это знаю, потому что в моём институте этот аппарат собрали. Вообще, вообще, Неумывакину ещё в 67 году поставили задачу защиты наших космонавтов на Луне и Марсе от радиации. Тогда только и обсуждалось, сколько сантиметров свинцовый экран нужен. А Неумывакин прямо сказал, что это всё чепуха, и нужно прямо на борту восстанавливать здоровье космонавтов, попавших под солнечную вспышку. Вот он разработал все эти методики восстановления здоровья.
Дмитрий Юрьевич внимательно слушал, не делая попыток перебить, или задать какой-то вопрос.
– Значит, меня этими методиками восстановили. Но, если бы в своё время эти технологии пошли в жизнь, в земную медицину, мы бы всех ликвидаторов так пролечили.
И тут вопрос был задан:
– Так почему они не пошли?!
Игорь Николаевич поднял руки, словно стоял на воротах и готовился схватить мяч.
– А это, уж извините меня, советская действительность. Здесь протащить новую технологию было подвигом.
Впервые за всё время интервью Дмитрий Юрьевич позволил себе перейти на крик:
– Да в Советском Союзе каждый день новые технологии внедрялись!
Евгений Алексеевич отвлёкся от экрана компьютера.
– Дмитрий Юрьевич, Дмитрий Юрьевич! Уважаемый, дорогой вы мой, успокойтесь пожалуйста! У нас тут не политическая борьба, ну что вы в самом деле!
Игорь Николаевич потёр губы ладонью, словно снимал с них печать запрета.
– Я стоял на острие научно-технологического прогресса. При мне реализовывались самые передовые разработки. Потому прекрасно знаю, как именно новые штуки в жизнь проходили, с каким скрипом и жертвами. Вон, мой реактор, его ведь целый месяц пускать не хотели.
Всё ещё тяжело дыша, Дмитрий Юрьевич сказал уже более спокойным, ровным голосом.
– Но ведь запустили же.
Игорь Николаевич кивнул.
– Да. Запустили. Я сам поехал на Байконур, стал выяснять, почему ракету не запускают. Приказ уже был подписан. А все стартовые площадки это сваливали друг на друга. Никто не хотел брать на себя ответственность запускать в космос реактор на уране. Отказаться они не могли, но саботировали процесс. Постоянно откладывали, затягивали и так далее.
В последний раз нервно вздохнув, и опять вложив сигарету в рот, Дмитрий Юрьевич тихо повторил вопрос?
– Но ведь запустили же?
– Да. Там дело в том, что 24 апреля генерал, ответственный за площадку, ушёл на больничный, полковник, который был временно исполняющий, своим авторитетом продавил пуск, и 26го в полдень ракета ушла. А в тот же день вечером мне позвонил Пал Тереньтич. Сказал ехать в Припять, на ЧАЭС беда. Я перед отъездом успел узнать что того полковника, который в меня поверил, что посадили его, и вообще ему за такое самоуправство грозит расстрел или двадцать пять лет. Уж не знаю, что хуже.
Дмитрий Юрьевич вынул сигарету.
– Ну так что, расстреляли его?
Игорь Николаевич указал на Евгения Алексеевича.
– Да вот же он! Сидит, живой-здоровый.

Вынув изо рта сигарету, Дмитрий Юрьевич расхохотался.
– А! Живой! – После тридцать секунд смеха, которые как известно продлевают жизнь, журналист задал следующий вопрос:
– Я слышал шутеечку, видно, придуманную нашими доблестными либералами. Звучит она так «В СССР было очень много атомных реакторов. Бабахнул только один. И тот - у хохлов». Прокомментируйте, пожалуйста, этот юмор.
Игорь Николаевич ритмично качал головой.
– Ну а что, если бы ЛАЭС бабахнула, шутки бы шли про дремучих ленинградцев? Глупости всё это… Хотя, я вам скажу, эвакуировать Ленинград с областями - то ещё удовольствие. Это даже не вспоминая про Валдайскую возвышенность.
Дмитрий Юрьевич потёр ладони.
– Расскажите, что за реактор вы в космос запускали? Я так понял по вашим словам, этот как раз в день аварии на Чернобыле произошло?
Игорь Николаевич кивнул.
– Да. Совершенно верно. Только взрыв был в полночь, а ракета ушла в полдень. Ну, не важно. Я как раз был в Свердловске, когда мне в марте звонят и говорят «приезжай на космодром, там проблемы»…
Дмитрий Юрьевич тут же кинул вопрос:
– А что вы делали в Свердловске?
Игорь Николаевич потёр лоб ладонью.
– Ох, чую, вы меня так вопросами засыплете… Значит, по порядку. С Борисом Николаевичем меня познакомили в 81ом. Он тогда только возглавил Свердловский ОбКом, и как раз город застраивал. Он сам строитель по образованию, был мастером на блочной панели, когда его по партийной линии двинули…
Игорь Николаевич взял со стола бутылку, глотнул воды.
– Значит, он стал первым секретарём, а в Свердловске тогда вот уже пятнадцать лет строили реактор на быстрых нейтронах. Очень сложная технология, в мире только Франция пыталась такие сделать. Но там ошиблись. Сделали реактор на триста мегаватт, и стали второй делать, на тысячу триста. И не смогли. Закрыли проект. В СССР тоже сделали реактор на триста, стали делать на шестьсот. Пятнадцать лет строили, но только на половину сделали. Уткнулись в научные проблемы.
Учёный глотнул ещё воды.
– И вот, значит, меня познакомили с Борисом Николаевичем, и стали мы вместе работать. За пять лет сделали и запустили реактор. Ну, как, запустили… я ж в марте уехал, а физический пуск был уже в мае. Энергетический - и вовсе в августе. Ну, то есть без меня.
И, пока физик пил воду, Дмитрий Юрьевич задал волнительный для него вопрос.
– Скажите, а кто вас познакомил с Борисом Николаевичем?
Учёный ответил вот прямо сразу.
– Собчак.
– Хорошо, следующий вопрос. Кто вас познакомил с Собчаком?
Закрутив крышку на бутылке, Игорь Николаевич ответил:
– Ну, это всё 1979 год, знаменитое Вагонное дело…
Бывший оперуполномоченный тут же тихо сказал:
– Не слышал…
– Ну, что значит, не слышали? Это было громадное хищение! Это, значит, в 1949ом на УралВагонЗаводе запустили в производство новую линию вагонов. Очень хорошие получились изделия. Двадцать лет гоняли на советских ЖД, а потом, по нашим ГОСТам, их должны были утилизировать. Под нож и в печку. А был там такой человечек. Костенко, Юрий Дмитриевич. Вот он, значит, в 1969ом был главным инженером УралВагонЗавода. И вместо того, чтобы первую партию тех вагонов переплавить, он их загнал в США. И там они вторые двадцать лет спокойно катали. Американцы их даже не чинили, только перекрасили. В общем, прошло десять лет, каждый год выходящие из строя вагоны продавали в США, а тут, в 1978ом, это заметили. И поставки в 1979ом не случилось. А в тех вагонах… – Игорь Николаевич кашлянул. – Их же не просто так на Запад гнали, в них кое-что интересное везли. Я, простите, не могу отвечать, но товар там был серьёзный. И вот, случился большой скандал. И один серьёзный дяденька в 1980ом поехал в США, эти вопросы обсуждать. Я вам его имя называть не стану, но с ним мы трое ехали. Собчак, значит, как юрист. И я Юра. Я консультант по тому товару, Юра - по тем вагонам. Ну, ему тяжелее пришлось, он английский вообще не знал, только немецкий.
Дмитрий Юрьевич допил остатки воды, и поставил на стол новую бутылку.
– Так значит, мы с США уже тогда активно торговали всяким разным, чего называть нельзя? Итак, вы вчетвером приехали, там кто с вами разговаривал? Или это имя тоже секрет?
Игорь Николаевич тут же ответил:
– Буш. Старший который. Он тогда директором ЦРУ был. Потом уже президентом станет. А потом и сын его, но меня это уже не касается. На первой встрече он нам всем руку пожимал. Между прочим тот факт, что я лично жал руку Папе Бушу, мне потом много дверей открыл. Что в Китае, что в Японии. Этого человека там хорошо помнят, уважают сильно.
Дмитрий Юрьевич вильнул подбородком.
– Вы и в Китае побывать успели?
– Да год целый там провёл. В 94ом было дело. А так, меня ещё в 1993ем предупредили, что нужно теперь год в Китае отработать. Я тогда и кинулся язык учить.
– Вы знаете китайский?
– Ну, на троечку.
Дмитрий Юрьевич скидал пиджак и рубашку. Обнажился иероглиф, вытатуированный на плече.
– Прочесть можете?
Игорь Николаевич натянул очки на нос.
– Так… тут два иероглифа, объединённые в один. Значит, верхний, это чудо-оружие, меч наверное. Нижний это пещера, или тупик. Кстати, вместе они читаются как чудо-зверь. Можно ещё перевести, чудо-зверь, живущий в тупике, или в пещере.
Дмитрий Юрьевич захлопал в ладоши, и принялся одеваться.
– Браво. Браво. Так, и что вы делали в Китае?
– Ну, мне сразу на выбор предложили АЭС в Пекине, либо в Ухане. Вот я и заинтересовался, что за Уха такая, что эту рыбу наравне со столицей подают. И сказал, что в Уху лучше попаду.
Он кашлянул.
– Значит, надо понимать главное. Ухань, это китайский Дрезден.
Дмитрий Юрьевич тут же склонил голову так, словно его левый глаз видел лучше правого.
– Не понял. Повторяю, я ничего не понял. Дрезден - это город в Германии, известен тем, что его люто разбомбили в сорок четвёртом без жалости. А Ухань - её тоже бомбили с особым цинизмом?
Игорь Николаевич вздохнул. Медленно и протяжно.
– В Дрездене находилось подразделение ИГ Фарбрен. Суть в том, что это конкретное подразделение вело разработки биологического оружия. Всякие вирусы и прочее.
Зазвонил мобильный телефон. Евгений Алексеевич поднял трубку.
– Да, едем? … А когда? Что значит завтра?! … Ну, ладно, но просто завтра уже у меня может не получиться… ладно. – Он сбросил разговор. – Да, насчёт биологического оружия. Вон, японцы в конце тридцатых на территорию советского Дальнего востока скинули Энцефалитный клещ. Это зверёк такой, из Южной Америки. Японцы его привезли, да к нам в Хабаровск скинули. Именно как оружие. Полвека прошло, клещ этот уже Уральские горы осилил, а в этом году случаи укусов были вовсе в Рязани. Так через год-два до Москвы дойдёт. А там и по Питер… Ну, это я про биологическое оружие, раз уж разговор зашёл.
Евгений Алексеевич вернулся к монитору, и продолжил печатать свой текст.
Журналист спросил у физика:
– То есть, в китайском городе Ухань сейчас делают биологическое оружие?
Его собеседник кивнул.
– Да. Но не только. Это в Дрездене сконцентрировались на создании всяких жучков-паучков, да вирусов. В Японии тоже два города на это работали. Научные площадки располагались в Нагасаки, а зоопарки - в Хиросиме.
Дмитрий Юрьевич вскинул брови:
– Это как раз те японские города, на которых атомные бомбы опробовали?!
Игорь Николаевич утвердительно кивнул.
– Подобные проблемы требуют подобных решений. Необходимо было выжечь всю эту дрянь калёным железом, чтоб остался только пепел на руинах.
Дмитрий Юрьевич покачал головой.
– Мне всегда казалось, что Дрезден с Хиросимой разбомбили как акт устрашения СССР и лично товарища Сталина…
– Да скиньте бомбы на Берлин с Токио, вот вам и всё устрашение! Аккурат на Зееловские высоты. – Он подался вперёд, протянув руку собеседнику. – Но никто ведь этого не сделал. Были причины скидать бомбы аккурат на эти города. Прагматичные причины. – Говоря, Игорь Николаевич стучал указательным пальцем по столу. – Это люди дела, они всегда выбирают наиболее значимые цели. А других к таким вещам просто не допускают. Что в России, что в Штатах… да повсюда. Я много где был, работал. Мне предлагали гражданство в Китае. Я отказался, сразу предложили японское… ну, я там только вид на жительство оформил, мне надо было. Японцам же передал все свои наработки по натрию. Они в своё время на литие взлетели, пущай сейчас с натрием полетают.

Дмитрий Юрьевич прищурился.
– Что за натрий такой? Вы вообще когда успевали атомными реакторами заниматься?
Игорь Николаевич откинулся на спинку стула.
– Да я всю дорогу только ими и занимался! Значит, в 78ом первый раз захотел сделать что-то помимо реактора. Выбрал аккумулятор на литие. Идея была сделать не на два, а на три полюса. Чтоб электроны текли от первого ко второму, потом от второго к третьему, потом от третьего к первому. Это создавало вечную батарейку. Ну, пусть не вечную, но долгоиграющую. Там вылезли проблемы разбаланса электронов. Текли каждый в свою сторону. Я, наконец, пришёл не к треугольной, а к форме бублика. Там, вроде, частично это всё решилось, но тут финансирование закончилось, чтоб новое получить, нужен был другой или серьёзно изменённый проект. Я и взял вместо лития натрий. Разобрался в его физике досконально. А тут в 1981ом мне предлагают заняться реактором на быстрых нейтронах. Там как раз первый контур не вода, а жидкий натрий.
Дмитрий Юрьевич поднял руку.
– Подождите! Вы взяли натрий для аккумулятора. Чем он лучше лития? Какими характеристиками?
Игорь Николаевич покачал головой.
– Нет. Не лучше. Чугунный аккумулятор будет весить десять килограмм, литий-ионный всего один килограмм с той же плотностью заряда. На натриевом аккумуляторе это будет два килограмма. Но если лития на нашем шарике всего шестьдесят миллионов тонн, даже меньше, то натрия миллиарды тонн. Они не заменяют, а дополняют друг друга. Туда, где чугунные слишком тяжёлые, а литиевые слишком дорогие, идеально подходит натрий.
Дмитрий Юрьевич прищёлкнул пальцами.
– Это как артиллерия. Есть полковая, есть дивизионная.
Игорь Николаевич кивнул.
– Совершенно верно. Вообще, проблема исчерпания полезных ископаемых перед наукой во весь рост встала уже в середине девятнадцатого века, а к середине двадцатого про неё уже в газетах писали. Особенно немцам тяжело пришлось. Ну, это уже политика.
Дмитрий Юрьевич развёл пальцами.
– Давайте погорим про политику! Вы были знакомы с Борисом Николаевичем! Расскажите, в лихие девяностые поддерживали контакты?
Игорь Николаевич кивнул.
– Да, конечно. Не скажу, что мы дружили, но рабочие вопросы обсуждали регулярно. Он ещё когда Свердловский ОбКом возглавил, стал активно застраивать город. Было здание высотой в тринадцать этажей, самое высокое в городе. Борис Николаевич построил дом в двадцать шесть этажей, в два раза выше. Белое такое, как колонна. Его в народе прозвали Член Партии.
Дмитрий Юрьевич разошёлся бодрым смехом.
– Член Партии! Ах… Партии…Я и сам был её членом.
Новая вспышка смеха.
Игорь Николаевич вытащил из кармана билет КПРФ.
Видно, чтобы не отставать, Евгений Алексеевич вытащил свой партийный билет.
Физик продолжил, убирая документ.
– А ведь в 1995ом году в городе-герое Москва я вступил в коммунистическую партию. До того жизнь прожил беспартийным.
Он застегнул куртку.
– Эх, сказал бы мне кто, что я на старости лет стану сталинистом… Так, ладно. Значит, Борис Николаевич выстроил самое высокое здание в городе. Там, на верхнем этаже, был его кабинет, а значит, сразу напротив - мой. Пять лет я там прожил, неделями ночевал в кабинете, пока научные вопросы решались. В первом контуре реактора натрий жидкий, это идеальный электролит. Лучше только литий. В атомном реакторе даже графитовые стержни есть. Но если у простой батарейки заряд течёт от катода к аноду, то в атомном реакторе постоянно происходит бета-распад. И снимать это электричество это уже вопрос электролита. На воде так не получится, там хотя бы солёная вода нужна, а натрий уже позволял подобные работы. Мощность реактора установочная 600 мегаватт. Я поставил устройство, снимающее именно бета-энергию. На физическом пуске получили двенадцать процентов от этой мощности. Это семьдесят два мегаватта. При цене в четыре копейки за киловатт это три миллиона рублей дохода каждый час. И это было устройство-прототип. Я на него брал авторское свидетельство. А на следующем, БН-800, который сейчас пускают, могли бы на двадцать процентов выйти. В тех ценах семь миллионов, а сейчас уже миллиарды рублей. Но это не пошло.
Дмитрий Юрьевич задал резонный вопрос:
– Почему не пошло? Деньги немалые…
– Да отвечаю же, в марте я уехал. Пускали в мае. Когда уже Чернобыль всю страну до оторопи напугал. И вот, Борис Николаевич по своей инициативе приказывает остановить реактор, и вытащить оттуда мою разработку. И в партии это решение встречают громкими аплодисментами! Для них это успех.
Дмитрий Юрьевич помотал сигаретой перед лицом.
– Не понял. Повторяю, я ничего не понял. Как отказ от перспективной технологии, от прибылей многомиллионых - может считаться успехом?
Игорь Николаевич хлопнул ладонью по столу.
– Да говорю же! Чернобыль всю страну напугал! Повсюду останавливались разработки с радиацией связанные. Тот же ПИК Петрова до сих пор не запустили, хотя он в апреле уже был полностью готов. Поостанавливали всё, угрохали на безопасность гигантские деньги, только чтобы народ успокоить. Ещё про политику будем?
Дмитрий Юрьевич твёрдо сказал.
– Будем. Что же, Борис Николаевич просто выкинул ваше детище?
Игорь Николаевич поморщился, усмехаясь.
– Да какое там детище… просто очередная разработка, одна из многих. Я ж на корзину почти никогда не работал, всё в металле, в хозяйстве. Тот же эрбий в СССР не стали ставить, так я эту технологию в Китае реализовал. Ну, да ладно. Значит, Борис Николаевич после успеха с запуском БН-600 был переведён на должность первого секретаря Московского ОбКома. Это громадное повышение, на несколько ступенек. Тогда же его включили в Межрегиональную Депутатскую Группу.
Евгений Алексеевич тут же отвлёкся от компьютера.
– Добавлю, что Борис Николаевич в той структуре не проработал ни одного дня. У него был гигантский авторитет, которым группа пользовалась в своих целях.
Дмитрий Юрьевич повернулся к депутату.
– Что за цели такие?
Евгений Алексеевич скромно ответил:
– Сдача Советского Союза в оккупацию Штатам.
Дмитрий Юрьевич столь же скромно указал на видеокамеру, транслирующую в Сеть в прямом эфире каждое слово.
– Вы так спокойно об этом говорите?
– Да я об этом говорю с 1991 года!
Евгений Алексеевич глотнул воды.
– Вы ж поймите, тогда Горбачёв договаривался с Республиканской партией США, с Бушем. И весь расчёт строился на том, что в 1991ом году Буш выиграет выборы на второй срок. И за четыре года проведём структурные реформы. Для этого с Союза снимали всю внешнюю оборону, чтоб американцы могли нас реформировать. И тут случилась катастрофа. Горбачёв поспешил снять оборону, а в США Буш проиграл, и президентом стал Клинтон. И вместо добрых республиканцев пришли злые демократы, которые Россию порезали на куски.
Депутат кашлянул.
– Есть версия, и лично я её поддерживаю, что это США разыграли партию с плохим и хорошим полицейским. И я со своей стороны вношу предложение обсуждать какой-то конкретный временной период, а то вас мотает с восьмидесятых к нулевым и обратно.
Дмитрий Юрьевич поднял руки, словно примиряясь.
– Хорошо. Возьмём 1990 год. Уважаемый Игорь Николаевич, что вы делали тогда?
Замдиректора по научным вопросам начал свой рассказ.
– Значит, отвечаю. Для меня 90й год это период финансовых экспериментов.
Евгений Алексеевич встал со стула, вытащил из кармана ключи, и открыл сейф.
Игорь Николаевич продолжал.
– Был тогда банк в Москве, Лионский Кредит. Это французские Ротшильды. Значит, я как замдиректора института, через этот банк провёл две платёжки. Проще говоря, украл деньги. Первая платёжка на сто миллионов долларов, вторая на четыреста. Итого полмиллиарда баксов себе в карман положил.
Евгений Алексеевич вытащил из сейфа папку, и сейчас листал бумаги.
Игорь Николаевич продолжал.
– Значит, на эти деньги к северу от Новосибирска мы построили посёлок медицинский, реабилитационный цент для ветеранов Чернобыля. Неумывакин там работал, аппарату свою перевёз, много в тираж пустили. Что-то даже на экспорт ушло, но это уже без меня… да и без СССР.
Евгений Алексеевич вытащил два документа, и положил их на стол перед Дмитрием Юрьевичем. Тот внимательно изучил.
– Я довольно неплохо знаю английский язык. И экономическую терминологию забугорную разбираю.
Оба листа формата А-4 были выполнены из жёлтой гербовой бумаги, с несколькими крупными печатями и подписями, сделанными зелёными чернилам.
На первом значилась сумма в сто миллионов долларов, на втором - четыреста.
– Если это и фальшивка, то выглядит довольно убедительно.
Он вернул документы депутату.
– Если будет доказана их подлинность, в любом суде вас приземлят так лет на двадцать за хищение в особо циничных размерах. Скажите, сколько вы украли в 91ом?
Игорь Николаевич с лёгкой ухмылкой покачал головой.
– Ну, про суд я сам прекрасно понимаю. Потом и храню такие вещи в сейфе у Жени. Нет, в августе 90го я закончил, да ему сказал.
– Ему?
– Совершенно верно. Первый транш я сам просчитывал, а для второго позвал помощника. Молодой тогда парень, толковый, академик. С роднёй в Австрии, через который транш шёл. Он мне подсчитал вторую операцию. Я говорил про сто миллионов, он приходит через неделю, и заявляет «шеф, можно миллиард у государства увезти!». Я руками замахал, говорю, Боря, побойся бога! Ну хоть вашего, еврейского! Какой миллиард?!
Он сглотнул.
– А он мне говорит «Ну, хоть полмиллиарда!». Словом, сошлись на четырёхста миллионов. Я уже тогда хотел посёлок строить. И потом, я ж не знал, что СССР через два года не станет. Так бы я конечно продолжил на переводном рубле играть. Схема простая, надёжная. Но я сам бросил, и ему сказал. А Боря продолжил.
Дмитрий Юрьевич вопросительно приподнял бровь:
– Боря?
– Ну, Борис Абрамович. Он же тогда моим секретарём был. Что-то навроде ученика.
Дмитрий Юрьевич ритмично барабанил пальцами по столу.
– М-да. Выучили вы его нам на головы… А то я смотрю, на втором чеке подпись знакомая… Нет, я всё понимаю; страна развалилась, не этот - так другие… Ну, вас хотя бы вели высокие цели. Не личное обогащение…
Игорь Николаевич позволил себе лёгкую улыбку:
– Я вас умоляю! Я обогащал только уран.
Евгений Алексеевич, заперев сейф, сел за стол.
– В те времена группа Сороса, ну, не того который сейчас по телевизору выступает, а батюшки его родного… Он тогда через Ленинград работал, там по безналу деньги вывозили миллиардами. А как СССР стал крушиться и крошиться - как Вышеградская группа отработали. Но, опять же, это надо про валюты вспоминать… Я одно время этим пытался заниматься, но мне вежливо напомнили, что теперь Польша это НАТО. А уважаемый Игорь Николаевич свои полмиллиарда хотя бы на территории РСФСР потратил.
Постукивая белоснежной сигаретой по лакированному столу, Дмитрий Юрьевич вернулся к старой теме.
– Значит, вы в 90е годы поддерживали отношения с Борисом Николаевичем?

Отредактировано Istra32 (23-02-2021 10:33:56)