Вальпараисо,
крепость.
31 декабря 1879 г.
После всего, что выпало Серёже Казанкову за эти два года, он был уверен, что удивить его непросто. Но, войдя в гостиную коменданта крепости, он поначалу решил, что спятил.
Карл Греве, старый друг по Морскому Училищу, лихой марсофлот, отставной офицер, лишившийся кисти в схватке с британским львом,  владелец пароходной компании и обладатель прелестной супруги - здесь, среди гостей дона Гомеса, этих чилийских офицеров и напыщенных местных аристократов, все, как один, с испанскими корнями?
…Морок? Бред? Галлюцинация?..
Ну, здравствуй, Серж, майн либер фройнд!  Что, остолбенел сего числа? Да а не пялься ты на меня, как монах на Вельзевула – право же, того гляди и крестное знамение сотворишь... Я это, я, и дымом истаивать не собираюсь!
- Кх-х- х... – Серёжа откашлялся и поспешно опустил руку, взлетевшую, было,  к правому плечу. - Барон?  Гревочка? Какими, чёрт подери судьбами?..
- Ну-ну, - добродушно ответствовал барон. – Не стоит поминать нечистого за… - он бросил взгляд на высокие, в виде готической башенки, часы. – …за четверть часа до светлого праздника Рождества! Не забывай, что гости этого богоспасаемого дома, что его хозяин – все добрые католики, и к подобным вещам относятся трепетно. А впрочем,  - он ухмыльнулся, - если тебе так уж приспичило, чертыхайся. Всё одно по-русски они ни пса не разумеют…
Барон увлечённо балагурил, а Серёжа переводил взгляд с него на его супругу -  и никак не мог поверить в реальность происходящего. Барон, невыносимо элегантный, в чёрной фрачной паре и кипенно-белой сорочке; рядом с ним  дама лет около тридцати, стройная,  ослепительно красивая в бальном платье цвета морской волны. На обнажённых плечах сияет ожерелье драгоценного чёрного жемчуга,  в сложной причёске -  капельки бриллиантов. Она, как магнитом, притягивает взгляды гостей – восхищённые мужские и завистливо-неприязненные женские…
Греве, наконец,  опомнился.
- Прости, Серж, я совсем забыл о правилах приличия. Позволь представить мою супругу: Баронесса Камилла Греве. Дорогая, это мой старый друг и однокашник старший лейтенант Сергей Ильич Казанков, прошу любить и жаловать! Ты ведь старлей, я ничего не напутал?
Дама послала Серёже ослепительную улыбку и присела в реверансе.
- Я вышел в отставку… Сейчас я состою в перуанском флоте в чине капитан-де-фрагатта. Это примерно капитан второго ранга, если   по-нашему.
Знакомая тема помогла Серёже справиться с потрясением.
- Так ты объяснишь наконец – откуда?..
- Я вам не помешал, сеньоры?
Серёжа поспешно обернулся. Дон Гальвес собственной персоной.
Комендант слегка поклонился Камилле и её супругу.
- Вижу, дорогой барон, вы уже успели познакомиться с моим гостем?
Серёжа улыбнулся – не слишком весело.
- С пленником, сеньор комендант, с пленником!
Комендант укоризненно покачал головой.
- Ну-ну, сеньор Серхио, к чему такая  горечь?  Давайте хотя бы в эту святую ночь не будем вспоминать печальные обстоятельства, сделавшие возможным наше знакомство. Эта война рано или поздно закончится, и мы оба, я уверен, сохраним в памяти только самое лучшее!
- В самом деле, не стоит сейчас о грустном! – поддержала коменданта супруга барона. К удивлению Серёжи, она прекрасно говорила по-испански. – Сеньор комендант, пусть  эти двое побеседуют, а вы пока представьте меня своей племяннице. Это ведь она у рояля, перебирает ноты?..
И, подхватив хозяина дома под руку, увлекла дона Гальвеса в сторону от Греве и Казанкова. Серёжа проводил её удивлённым взглядом.
- Слушай, ты нарочно попросил жену познакомиться с Ачи… с комендантской племянницей? Но откуда ты узнал, что она мне предложила?
- Узнал? - барон недоумённо нахмурился. - Да я об этой племяннице сейчас только и услышал. А что она тебе предложила – не секрет?
- От тебя какие секреты?  - Серёже вдруг стало легко и просто, словно все его проблемы разом отступили куда-то на третий план.  – Но уговор: в обмен на твои ответы. Баронесса права, нам действительно есть о чём поговорить.

Отредактировано Ромей (18-07-2021 22:18:52)

Перу.
Внешний рейд Лимы.
31 декабря 1879 г.
Полночь.
…Дзин-н-нь!..  Дзин-н-нь!..  Дзин-н-нь!.. 
Карманный «Лонжин» отсчитал двенадцать. В ответ с далёкого берега громыхнул пушечный раскат, едва слышно задребезжали колокола собора. Лима встречала Рождество и никакая морская блокада не в состоянии этому помешать. И только боевые корабли на рейде стояли чёрные, молчаливые, без единого огонька – новый адмирал запретил шумные празднования с пальбой и фейерверками, какие так любят горячие латиноамериканцы – категорически, под страхом военного суда.
А вот к минному катеру лейтенанта Гальвеса, рассекающему длинными галсами внешний рейд Лимы это, похоже, не относилось. Катер носил гордое имя «Индепенденсия», в честь бездарно профуканного перуанцами броненосца. Это был то ли четвёртый, то ли пятый боевой выход этого судёнышка. Остальные минные катера так и застряли в Кальяо, и вся тяжесть ночного патрулирования легла на лейтенанта Гальвеса и его команду из четырёх человек – минёра, механика с кочегаром, да русского кондуктора, переведённого на кустарную «торпедеру» с «Тупака Амару».
- С рождеством, сеньоры! Мигель, амиго, доставай свою заветную флягу! По глотку можно, только не  больше…
Кондуктора звали вообще-то Мишка, Михайла, но перуанцы. С которыми приходилось служить, исказили имя на испанский манер. Впрочем, он не жаловался.
- Так точно, вашбродь! Вот, не побрезгуйте – чистый полугарн, из самой России вез…
Боцман лукавил, конечно. Пять ящиков казённого хлебного вина на передали «Тупак Амару» с американского парохода, вернувшегося из Владивостока ещё в Сан-Франциско. Повалишин накрепко велел беречь драгоценный продукт до особых случаев, и Михайла не сомневался, что сейчас, в это самое время в кают компании и кубриках броненосного тарана сворачивают с горлышек сургучные пробки, украшенные казёнными печатями. А уж чего ему самому стоило разжиться у буфетчика такой бутылочкой…
Бутылка пошла по кругу. Хлебное вино (положенные тридцать восемь оборотов!) билось в глотки, привычные к рому, мескалю и дрянному перуанскому писко.
- По глотку, амигос, только по глотку! Вот вернёмся на берег – пейте, сколько влезет!
И дёрнул же чёрт за язык  весёлого лейтенанта Гальвеса! Луч фонаря  - не электрического, калильного, но тоже достаточно яткого – вырвался из темноты и упёрся в торпедеру. Ударил винтовочный залп и минёр, едва успевший поднести к губам бутылку, без слов кувыркнулся за борт. Полетели щепки от бортов.
- По местам! Тревога! Полный ход, право руль!
- Надо отдать лейтенанту должное – сориентировался он почти мгновенно. У форштевня катера вырос бурун, Гальвес быстро закрутил маленькое дубовое, с медными накладками, штурвальное колесо, судёнышко вильнуло влево, выходя из луча. За кормой, в полукабельтове мелькнул форштевень неприятельской миноноски с уставленными вперёд шестами, украшенными латунными клёпаными полусферами. От них назад, в кокпит тянулись чёрные гуттаперчевые провода. Лейтенант знал, что в каждой из них – по тридцать фунтов пироксилина, достаточно чтобы пробить борт броненосца. Или разнести в щепки крошечный катер.
- Мигель, к орудию!
«Орудие» - это слишком громко сказано. На «Индепенденсии» стоит картечница системы Норденфельда – пять винтовочных стволов, перезаряжаемых одним движением специального рычага. Эту операцию и проделал сейчас русский кондуктор – дёрнул с хрустом железную загогулину, повернул картечницу на  тумбе и нажал спуск.
Р-р-рах!
Все пять стволов разом выплюнули свинец. В ответ из темноты посыпались пули, лучи снова скрестились на «Индепенденсии».
- Их трое, окружают! Разбирай карабины, огонь!
А чилийская торпедера неуклонно настигает, бочонки мин угрожающе покачиваются на шестах. Еще две, три сажени….
Пули летят с двух сторон – мимо, мимо, мимо! Не так-то легко попасть по прыгающему в волнах катеру, идущему двенадцатиузловым ходом.
- Не робейте, амигос! Чилийцы не рискнут пустить в ход мины, сами же на них и подорвутся!
Р-р-рах!
Лягз перезарядки и матерная рулада - отнюдь не на языке Сервантеса.
Р-р-рах!
Р-р-рах!
Из темноты - вопли страха и боли, фонарь гаснет. Кондуктор не промахнулся.
Торпедера резко прибавляет ход и чуть ли не тыкается форштевнем в «Индепенденсии». Шест со страшными полусферами ныряет под корму. С катера несутся отрывистые команды. Лейтенант Гальвес бросает штурвал, подхватывает с палубы ящик. В глазах – ярость и смертельная решимость.
- И-иэх-х!
Замах, ящик со ста фунтами чёрным порохом летит на бак торпедеры, которая как поросёнок к свиноматке, прилипла к корме «Индепенденсии».
- Берегитесь, амиго! Ложись!
Оскалившийся кондуктор разворачивает свою «пушку»  и выпускает веер пуль вдоль палубы чилийской миноноски. Гальвес, пригнувшись, палит из револьвера, целя по ящику.
Сдвоенный грохот, столбы воды разбрасывают катера – чилийский офицер  успел в самый последний момент замкнуть контакт, подающий ток на мостик накаливания взрывателя. Торпедера встаёт на нос, из кокпита в волны сыплются люди. «Индепенденсия", разорванная почти пополам, оседает в воду. 
Спасательный пояс, набитый, на манер матросских коек, пробкой, вынес его на поверхность, и кондуктор увидел, как вспыхнул и заплясал над головой луч прожектора, услышал частые хлопки малокалиберок и заполошный треск «гатлингов» противоминного плутонга.
«Свои… - успевает мелькнуть в гаснущем сознании.  - …успели… подберут… спасут…»
И всё вокруг – океан, изувеченные катера, мечущиеся по волнам лучи – проваливается в глухую черноту.

* Похожий эпизод действительно имел место в мае 1880-го года, при блокаде чилийцами порта Кальяо.

Отредактировано Ромей (19-07-2021 15:39:48)

Не я придумал. Имеется историческое описание этого эпизода. А так... на адреналине чего не сделаешь?

IX
Чили.
Окрестности Вальпараисо.
2 января 1880 г.

Предчувствия, возникшие ещё во время визита Ачивы, не обманули Серёжу: происходящее чем дальше, тем сильнее напоминало авантюрный роман, вроде тех, которыми он зачитывался ещё гимназистом. Впрочем, вряд ли стоило винить племянницу коменданта в том, что окружавший их антураж напоминал готическое средневековье. И уж точно прямо-таки кричал о них узкий каменный тоннель, которым они выбрались наружу из крепости.
Ачива явилась за ним часа в два пополуночи. Большим ключом отперла «келью» в противоположном конце коридора, выпуская Серёжиных подчинённых – ржавое железо заскрипело так, что Серёжа мгновенно взмок от страха – казалось, звук этот слышен на другом конце крепости. Но обошлось – похоже,  сержант Лопес не только отвернулся этой ночью, но ещё и заткнул для верности уши.
Люк, ведущий в подземелье, притаился в углу двора, заваленном всяким хламом – разбитыми бочками, гнилыми досками, сломанными тележными колёсами. Пока Дырьев и минёр растаскивали эту кучу, а Серёжа караулил, Хуанито  сооружал из обломков досок и тряпья факела,  обильно поливая их вонючим китовым маслом из бутылки, принесённой Ачивой.  О том, чтобы прихватить обыкновенный фонарь, девушка почему-то не подумала – что нисколько не удивило Серёжу. Что за авантюрная история без факелов?
Люк, наконец, скрипнул. «Готово, вашбродь» - прошипел Дырьев. Серёжа чиркнул спичкой – сразу резко завоняло серой, - и, взяв факел, первым прыгнул в сырую, пахнущую плесенью и прелой землёй, темноту.
Крепость Вальпараисо была выстроена на фундаменте, оставшемся ещё от испанцев, а те, как говорили, воспользовались руинами древних укреплений, возведённых чуть ли не во времена инков. Вместе с прочнейшей каменной строителям фортеции досталась в наследство довольно развитая система подземных ходов. Часть из них при строительстве засыпали, о других попросту забыли – новая крепость не была рассчитана на осаду с сухого пути, выполняя функции берегового укрепления. В городе об этих ходах ходили байки одна мрачнее другой. Будто бы стены их выложены черепами индейцев, умученных лет двести назад испанцами в попытке выведать тайны золотых кладов; будто бы, эти самые клады до сих пор таятся где-то глубоко под землёй, и обшарив подземные ходы можно их отыскать, только обратно уже не выберешься; наконец, будто бы самый глубокий из тоннелей идёт в сторону океана  - и тянется на тысячи миль, до самого таинственного острова Рапа-Нуи. Прорыли его, ясное дело, не люди, а допотопные гиганты, создатели огромных шагающих каменных статуй - и однажды они вылезут из этого хода наружу, и вот тогда-то и наступит конец всему…
Всего этого Серёжа вдоволь наслушался от неизменного своих сопровождающих во время каждодневных прогулок – и в какой-то момент ощутил, как между лопаток у него стекает, несмотря на жару, струйка ледяного пота. В самом деле: низкий, сложенный из нетёсаных камней ход, плесень на стенах, чадные масляные факелы освещают коридор на полдюжины шагов. Свет вязнет в смрадном дыму, и лишь тусклые отблески играют на лезвии ножа в руке Хуанито.
Чем, скажете, не готический роман? Не хватает, разве, какого-нибудь упыря, выбирающегося прямо из стены, чтобы высосать до капли кровь из незваных …
Но упыри так ниоткуда и не вылезли. Поотшибав макушки и локти в каменных узостях,  беглецы выбрались, наконец, наружу. Крепость высилась шагах в трёхстах угольно-чёрной громадой на фоне ночного неба. Слышно было, как галерее и батареях перекрикиваются часовые – лениво, не столько бдительно неся службу, сколько  отбывая давно наскучившую повинность.
«Туда!» – девушка дёрнула Серёжу за рукав, и они побежали, пригибаясь к земле, вдоль русла высохшего ручья. Факела пришлось загасить у выхода из тоннеля, и теперь дорогу освещала только луна – да крупные звёзды. Сильно пахло полынью, в высокой траве заходилась трелями дурная местная разновидность сверчка – стрекотали они так, что заглушали шаги и шуршание сухой травы под ногами людей.
…вот и хорошо, тем сложнее будет их услышать…
Серёжа поискал глазами Южный крест – вон он, стоит, как полагается, довольно высоко над горизонтом. Ага, значит направляются они на юг; до города  не больше трёх миль, но добираться туда по эдаким буеракам придётся не меньше трёх часов. Серёжа подал знак остановиться, выбрался на край овражка и завертел головой, разыскивая приметный холмик, о котором давеча говорил барон Греве.

Отредактировано Ромей (19-07-2021 23:27:50)