ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Долгие проводы

I

Я не устаю удивляться, как быстро в этом мире доводятся до конца начинания, на которые в оставленной мною реальности потребовались бы годы. Но факт есть факт: «Заря» готова и ждёт экипаж, в составе которого значусь и я, Алексей Геннадьевич Монахов. Корабль всего три дня, как прибыл на лунную орбиту – своим ходом, отстыковавшись от достроечного пирса орбитальной верфи «Китти Хок». Это перегон был задуман, как испытательный – временная команда все два дня, потребовавшиеся для перелёта, непрерывно гоняли тестовые программы, возились с финальными наладками бортового оборудования – и теперь готовы были передать нам корабль в полной исправности и готовности к невиданному перелёту. Ну а мы, весь  первый его экипаж, уже две недели не вылезаем из аудиторий Центра Подготовки, где нас пытались примирить с мыслью, что план полёта отныне перевёрнут с ног на голову -  и разбираться нам с этим придётся уже на борту корабля, по пути к цели.
За три дня до отправления (и ведь даже «до старта» уже не скажешь!), нас всех развезли по домам – отдыхать, готовиться, прощаться с семьями. И вот я стою в прихожей нашей квартиры на улице Крупской, дом восемнадцать и не могу оторвать глаз от стрелки настенных часов, отсчитывающих последние минуты в родном доме…

Жить с собакой – это здорово, это замечательно. Весело, порой шумно – особенно когда пушистое счастье начинает ни с того ни с сего гавкать с балкона на окружающий мир -  и мило-уютно-щенячно. Но в жизни с собакой есть один момент, который буквально бьёт тебя под дых, без замаха, на противоходе. Это происходит каждый раз, и ничего нельзя с этим сделать – ни подстраховаться, ни привыкнуть…
Самое сложное с собакой - это уходить из дома.
Даже с такой, как у меня солнечно-золотистой, понятливой Маленькой Собаченькой, которая разве что человечьим голосом не говорит – да и то, подозреваю, ленится… Собираешься вот так в прихожей – а она тихонько выцокивает когтями по коридорной плитке, садится рядом так, чтобы не мешать, - и смотрит. Молча.
Эта ушастая поганка  просто  смотрит тебе в душу, слегка наклонив головёнку, и в этом  взгляде без всякой коробочки-смыслоуловителя  - все видно. Весь спектр эмоций навсегда, навечно бросаемого живого существа.
«Ты же… когда-нибудь… вернешься, да?..»
И молчит. И лишь когда закроешь дверь, пойдешь к лифту - будет скулить. И напрасно мама будет плясать вокруг неё с кусочком сыра – слопает, облизнётся и продолжит. Тихо, жалобно. Обреченно.
И ничего этой лохматой вымогательнице не скажешь. Сама все понимает. Обычно  ты знаешь, что вернешься через час или через день, и даже улыбаешься на прощание - мол, не дрейфь, Собаченька, все будет и очень скоро…
Обычно – но только не сегодня. Да она ведь знает, куда я отправляюсь – сама была там и не раз, а потому иллюзий в этой ушастой головёнке нет. Потому что я отбываю надолго. В космос. А её, прошедшую специальную подготовку, владелицу единственного в мире специального собачьего скафандра, обладательницу полудюжины титулов вроде «первая собака на Луне», «первая собака на орбитальной станции» «собака-рекордсменка по времени пребывания в космосе» и прочее -  не беру. Оставляю на дне гравитационного колодца. Надолго.
Вердикт ветеринаров окончателен и обжалованью не подлежит:  длительное пребывание в условиях пониженной силы тяжести губительно сказывается на собачьих суставах. Они у ретриверов вообще слабое место, а тут усугубилось, добавило болячек, так что, ещё один визит на орбиту – и обратно зверюга вернётся уже инвалидом. На Земле же суставы со временем придут в порядок – особенно если собака будет получать положенную долю физических нагрузок. Ну, с этим как раз проблем не будет: дед, отправляясь на охоту, каждый раз берёт её с собой, да и здесь, в Москве, хватает и парков, и собачьих площадок с таким же, как она, хвостатыми хулиганьём.
Стрелки еле ползут. Вот-вот из раскрытого окна раздастся требовательный гудок – серебристая,  «Юность» с эмблемой Проекта на борту поторопит замешкавшегося пассажира. Чемодан – пижонский, на колёсиках и с выдвижной ручкой, украшенный той же эмблемой – стоит у двери, а на мордахе у Маленькой Собаченьки - вся печаль хвостато-ушастого племени.  У меня – тоже. Грустный момент, даже когда знаешь, что все будет хорошо и вернёшься, дайте только срок. Но, положа руку на сердце - могу ли я сейчас пообещать это с полной уверенностью? И неважно кому – золотистому чуду, что тоскливо смотрит на меня сейчас, маме, которая предпочла уйти в комнату, чтобы я не видел её слёз, или отцу, ожидающему меня внизу? Нет, а потому – не буду даже и пытаться. Просто потреплю собаку по лохматой башке, крикну «мам, я пошёл!» - словно вышел на четверть часа в соседний магазин – и аккуратно прикрою за собой дверь.
«Юность» прощально квакнула клаксоном и зашуршала шинами в сторону улицы Крупской. Я поискал взглядом наши окна, помахал рукой маме – вон она, у окошка, с платком у глаз. Отец деликатно отвернулся и делает вид, что изучает последний номер «Науки и жизни».…  Я устроился поудобнее и стал вспоминать разговор, состоявшийся два с половиной месяца назад – и неожиданно перевернувший наши планы без преувеличения, с  ног на голову.

- С постройкой корабля возникли непредвиденные сложности. Мы пока не стали объявлять официально, но вам, разумеется, следует знать.
После еженедельного семинара для будущих членов экипажа «Зари», отец нагнал нас – меня, Юльку и Юрку-Кащея - в холле конференц-корпуса и пригласил к себе в кабинет, на третий этаж нового здания Центра Подготовки. Там нас уже ждали. Кто именно, спросите? Конечно же, тот, кто обычно и сообщал нам все главные новости, так или иначе связанные с Проектом – увы,  далеко не всегда они были приятные…
Я никак не отреагировал на сообщение, лишь покосился на Юльку. Отец ещё вчера рассказал мне всё, взяв слово пока молчать – и не приведи Бог, она догадается, что я был в курсе и не поделился! А ведь запросто, она ведь словно мысли мои читает…
Но нет, обошлось - Юлька даже не посмотрела в мою сторону,  только  прерывисто вздохнула. А вот Юрка-Кащей не сумел сдержать эмоций - вскочил, едва не опрокинув кресло.
- Но, как же так, Евгений Петрович?  Уже ведь трижды сдвигали! А вдруг они там, на «Лагранже», не дождутся? Из последних сил ведь держатся ребята…
- Ну, этого мы точно не знаем. – пожал плечами И.О.О. – Связь со станцией удаётся установить крайне редко и буквально на считанные секунды. Всё, что нам пока известно – что неделю назад все были живы и даже полны оптимизма.
- А что им ещё остаётся? – буркнул Кащей. – Вот сообщите, что спасательная экспедиция опять откладывается – посмотрю, куда денется их оптимизм…
- Потому-то мы ничего сообщать и не будем. А вам, Юрий, я бы посоветовал думать, что говорите… хотя бы иногда.
- В чём именно сложности? – подала голос Юлька. – Что-то случилось с обитаемым модулем?
Ясно, подумал я, слухи уже дошли. Ну конечно, происшествие такого масштаба при всём желании не скроешь...
- Именно. – кивнул И.О.О. – При буксировке почти готовой конструкции для стыковки с двигательно-энергетическим модулем пилоты буксировщиков допустили ошибку, в результате которой произошло столкновение с находившимся рядом орбитальным контейнеровозом. ДЭМ, к счастью, не пострадал,  а вот жилого бублика, считайте, больше нет -  его обломки до сих пор собирают в окружающем пространстве. Так что, увы, эту часть работы придётся начинать заново.
- Полгода, минимум. – сказал отец. – К счастью, на орбитальной верфи есть дублирующие узлы, а то бы и ещё дольше…
Известие было по-настоящему скверным. Горстка людей, которые застряли на станции «Лагранж», заброшенной в невообразимую даль магией «звёздного обруча», таинственного инопланетного артефакта, каким-то чудом сумела продержаться почти год. И далеко не факт, что они смогут протянуть ещё почти столько же, в ожидании помощи с Земли… которая не придёт вовремя.
Юлька с Кащеем засыпали И.О.О. и отца вопросами о подробностях аварии. Я же отмалчивался,  рассматривая висящее на стене схематичное изображение корабля. Он слегка напоминал «Звездолёт, Аннигиляционный, Релятивистский, Ядерный» из любимого фильма: та же пара  реакторные колонны, те же крылышки-пилоны с сигарами тахионных торпед - разве что вместо пары зеркал-отражателей на корме занял плоский брусок двигательного отсека. Но главное, бросающееся в глаза отличие заключалось в «бублике» жилого модуля, который располагался не плашмя, как у хрестоматийной «Зари», а в поперечной плоскости. Предполагалось, что он будет вращаться, создавая искусственное тяготение в половину земного; отсек же управления, размещённый в носу, в неподвижной части корпуса, этого удобства лишён.
Рядом со схемой корабля на стене висела большая художественно исполненная цветная фотография малой орбитальной станции «Герман Титов». Станции этого типа недавно начали производить серийно и размещать в околоземном и окололунном пространстве – насколько мне было известно, к настоящему моменту было построено и выведено на орбиту три штуки. Они представляли из себя обычные трёхслойные «бублики»  -  машинерия «космического батута» во внутреннем слое, вращающийся средний, с жилыми и рабочими отсеками, и неподвижный внешний, служебный. Размерами станции этого класса почти вдвое уступали хорошо знакомому мне «Гагарину» или окололунной «Звезде КЭЦ» - их тахионное зеркало способно было пропускать сравнительно небольшие объекты, вроде пассажирских лихтеров типа «орбитальных автобусов» или стандартных грузовых контейнеров с помощью которых уже несколько лет велось текущее снабжение всей орбитальной группировки. Конечно, крупные объекты вроде частей конструкций космических кораблей и орбитальных станций в эти уменьшенные «батуты» попросту не пролезут – но для станций подобного типа, по сути, типовых орбитальных модулей, которые можно переоборудовать для самых разных научных, производственных, даже туристических целей, этого и не требовалось.
Текст под фотографией информировал, что данная станция – четвёртая в серии, носящая название «Валентина Терешкова», - в настоящий момент находится на орбите, полностью смонтирована и готова принять «население» в составе тридцати человек. Отдельной, мелкой строкой приводились параметры станции – рабочий диаметр «батута», диаметр внешнего, служебного кольца, масса покоя и рабочий объём. Я дважды пробежал эти числа глазами, после чего – нашёл на соседнем плакате данные жилого «бублика» «Зари». Разумеется, я, как и все присутствующие в кабинете, давно выучил их назубок, и мог отбарабанить, даже если меня поднимут посреди ночи – но ведь не мешает лишний раз убедиться, верно?
Скажите, Евгений Петрович, а зачем нам дожидаться, когда будет готов новый обитаемый модуль?
- Простите, Алексей, что вы имеете в виду? - И.О.О.  посмотрел на меня с удивлением.
Я ещё раз оценил колонки цифр. Да, всё верно!
- Именно то, о чём я спросил.  По сути, что нам нужно? Жилой комплекс, желательно, с искусственным тяготением, то есть построенный по схеме «вращающийся тор». Такой вот, как эта станция.
И показал на плакат с «Терешковой».
- Она уже на орбите, не так далеко от орбитальной верфи «Китти Хок», если я не ошибаюсь?
Теперь на меня смотрели все, кто был а кабинете.
Так вот, буксируем туда станцию; специалисты «Китти-хока» дорабатывают внешнее её кольцо, чтобы можно было пристыковать его к реакторным колоннам «Зари» - ну, как в том звездолёте, из фильма, боком, - и получаем не просто готовый жилой модуль, но ещё и «космический батут» в придачу! Мощностей бортовых реакторов корабля с избытком хватит для его работы, а мы сможем попробовать использовать «батут» уже там, возле Сатурна!
В кабинете повисла тишина. И.О.О. переводил взгляд с плакатов на меня и обратно – вид у него был слегка ошарашенный. Юрка-Кащей показывал мне оттопыренный вверх большой палец, Юлька неслышно шевелила губами, что-то подсчитывая.
- А что, может и получиться… - заговорил отец. – насколько я помню, на служебном кольце станции имеется причал для орбитальных транспортных средств и ещё  один, для грузовых контейнеров – вот их и можно переоборудовать, работы сведутся к установке несущих конструкций и секций обшивки.
- Молодчина, Лёха! – Юрка-Кащей хлопнул ладонью по подлокотнику. – Это же за месяц-полтора можно сделать, не больше!
- На «Китти-Хоке» сейчас пустует главный достроечный причал… - сообщил И.О.О. Он уже справился с эмоциями – взгляд заострился, сосредоточился, пальцы правой руки забарабанили по столешнице. – Давайте-ка сделаем перерыв, друзья мои, надо будет кое-что уточнить. А вообще – превосходная мысль, Алексей. И как это мы сами до такого не додумались?

Я, как и большинство моих ровесников,  вырос на теле- и газетных репортажах, в которых отбытие космонавтов обставлялось согласно давно отработанному ритуалу: здесь просмотр «Белого солнца пустыни», и обязательный предполётный медосмотр, и рукопожатия с провожающими экипаж Особо Важными Персонами в генеральских папахах и ЦеКовских каракулевых «пирожках», даже непременное справление малой нужды на колесо автобуса, везущего экипаж к стартовому комплексу.
А здесь – буднично, просто, ничего лишнего, авиаперелёты, и те порой сопровождаются большими хлопотами! Автобус подвёз нас к небольшому зданию у основания «батута» - огромной тороидальной конструкции, водружённой на шесть стальных пилонов. В домике нас развели по индивидуальным кабинкам, где полагалось облачиться в гермокостюмы – этот ритуал орбитального путешествия оставался неизменным. Мой персональный «Скворец» приехал вместе со мной; на переодевание я потратил минут пять, после чего присоединил к плечевым разъёмам кабель и шланг, идущие от чемоданчика жизнеобеспечения и вместе с остальными пассажирами направился к выходу на стартовый круг.
На выходе не оказалось даже простейших рамок-металлоискателей - впрочем, их и в аэропортах сейчас нет, разгул терроризма ещё не наступил и, даст Бог, никогда и не наступит. Мы по очереди предъявили полётные документы – и проследовали дальше, в гостеприимно распахнутый люк орбитального лихтера. Он стоял на круглой металлической площадке точно под центром «батута»; люк с чавканьем захлопнулся, отрезая нас от окружающего мира. Пассажиры расселись по креслам, предупредительный молодой человек в униформе «Международных Орбитальных Сообщений» (есть уже и такая организация!) прошёлся вдоль кресел, проверяя пристяжные ремни, после чего отбарабанил стандартный текст о перегрузках на старте, времени перелёта, а так же об ожидающей на финальном его этапе невесомости. На спинке стоящего впереди кресла, вспыхнул и замигал сменяющимися зелёными цифирками  экранчик, ещё один, покрупнее, вспыхнул под потолком салона – обратный отсчёт перед отбытием на орбиту.

Отправления крупногабаритных, тяжёлых грузов на орбиту до сих пор сопровождаются эффектными пиротехническими шоу: «полезная нагрузка» поднимается на огненных столбах срабатывающих твердотопливных бустеров и устремляется сквозь вспыхнувшее в плоскости «батута» тахионное зеркало.   Конечно, это не более, чем жалкое подобие ушедших в историю ракетных стартов «Союзов» и «Сатурнов» -  но всё же носит оттенок прежнего варварского великолепия, прочно ассоциирующегося в головах обитателей Земли с первыми шагами в освоении космоса. Но здесь, на королёвском «батутодроме» не было даже этого. Стальной диск, на котором был установлен лихтер, опустился вглубь метра на полтора, словно рука толкателя ядра, делающего замах, -  а потом мощные гидравлические поршни поддали под неё, сообщая лихтеру вертикальный импульс, равный (если верить молодому человеку в униформе) примерно двум третям ускорения свободного падения. Угловатая коробка лихтера под действием этого толчка подскочила примерно на пять метров – и, несомненно, обрушилась бы назад, на стартовый круг, если бы не вспыхнувшая в бублике «батута» светящаяся мембрана. Лихтер по инерции пролетел сквозь неё – и продолжил движение уже над плоскостью «космического батута», смонтированного на орбитальной станции «Гагарин». В иллюминаторах серенькое подмосковное небо и такой же серый бетон стартового поля сменился усыпанной звёздами чернотой, в которую медленно вползал горб Луны; пассажиры, сидящие у противоположного борта, имели возможность наслаждаться зрелищем родной планеты, проплывающей в трёх с половиной тысячах километров внизу. Голос по внутренней трансляции предупредил, что отстёгивать ремни запрещается, и пассажирам следует подождать, пока не будет закончена швартовка. Снаружи по обшивке заскрежетал металл, в иллюминаторе возникла раскоряченный угловатый силуэт - это «портеры», пилоты орбитальных буксировщиков, именуемых «портерами» зацепили лихтер своими клешнями своих «крабов» и, плюясь в разные стороны струйками белёсыми струйками маневровых выхлопов, повели его к пассажирскому причалу.

II

Я не был на «Гагарине» месяцев семь; и был удивлён произошедшими здесь переменами. И начались они буквально с вешалки – то есть с пассажирского шлюза, с которого и начинается для гостя знакомство с орбитальной станцией. Для начала – гибкий переходной рукав заменила раздвижная металлическая труба с протянутым вдоль неё движущимся тросиком. Буксируя за собой багаж (здесь, как и в остальных отсеках внешнего, служебного кольца станции царила невесомость), я попал во входную камеру, откуда по короткому коридору проследовал к «лифту». Так называются подвижные секции шлюза, с помощью которых обитатели «Гагарина» перебираются с внешнего, служебного кольца  на среднее, «жилое», где благодаря вращению, наличествуют вполне комфортные шесть десятых земной силы тяжести. Я подтянулся по поручням к «полу», закрепил башмаки «Скворца» в специальных зажимах. А дальше: несколько минут ожидания, шипение гермоуплотнителей, толчок, «лифт» скрежетнул на рельсах-направляющих – и краткий миг головокружения, сопровождающий переход в «зону тяготения».
Раньше новоприбывшие избавлялись от гермокостюмов прямо здесь, в шлюзе, после чего, оставив их на стеллажах и прихватив свою поклажу,  покидали шлюзовой отсек. По новому же регламенту  гермокостюмы следовало снимать уже там - и не просто снимать, а укладывать в специальные ящики под койками. Для ручной клади предназначались лёгкие тележки на резиновых колёсиках – точь-в точь  как те, что в моё время были в супермаркетах.  Я погрузил в неё свой чемодан, кейс жизнеобеспечения, предварительно отсоединённый от плечевых разъёмов «Скворца», пристроил сверху шлем -  и покатил тележку по кольцевому коридору. По дороге меня то и дело обгоняли парни и девушки в спортивных костюмах – они бежали по специально выделенной дорожке, идущей вдоль одной из стен. Направление для бега указывали большие жёлтые стрелы, нанесённые прямо на пластиковое покрытие пола – остальные пешеходы старались не заступать на «беговую дорожку», соблюдая правила дорожного движения, установившиеся на станции. Впрочем, места здесь хватало, что для людей, что для тележек – я то и дело здоровался с знакомыми по прежним посещениям «Гагарина», обменивался короткими репликами и шёл дальше, к пятой жилой секции, где для меня была выделена каюта.
Первоначально я не собирался задерживаться на «Гагарине», однако уже на батутодроме, перед самым отправлением на орбиту, мне сообщили о некоторых изменениях в графике. Прибытие межорбитального корабля «Тихо Браге», на котором я должен отправиться с «Гагарина» на окололунную «Звезду КЭЦ», и далее, к висящей над поверхностью спутника «Заре»,  задерживалось, и в ожидании его появления мне предстояло провести на станции не меньше двух суток. Можно, было, конечно, провести это время и на Земле – пассажирские лихтеры отправлялись на «Гагарин» по три раза в сутки – но я, взвесив все соображения, решил перелёт на орбиту не откладывать.  Дело в том, что я довольно долго сидел на Земле – и хотел, прежде чем оказаться на «Заре» и приступить к исполнению своих обязанностей, восстановить прежние навыки. Даже не восстановить – никуда деться они, конечно, не успели – вдохнуть кондиционированный воздух, ощутить лёгкость в теле (следствие ослабленной силы тяжести), впитать звуковой фон, наличествующий на любом космическом объекте – шуршание вентиляции, пощёлкивание  скрытых за обшивкой реле, электронные писки, скрип резиновых подошв по пластиковому покрытию палубы. Словом, окунуться в атмосферу, которая будет окружать меня всё то время (недели? Месяцы?), которое потребуется для нашей экспедиции.

Каюта оказалась двухместной, но когда я открыл дверь при помощи выданной мне в шлюзе магнитной карточки-ключа, там никого не было. На одной из коек лежал чемодан – в точности как мой, из серебристо-голубого пластика, с эмблемой Проекта. Наклейка с именем владельца отсутствовала, вещей, способных пролить свет на личность соседа по каюте заметно не было. Я стащил с себя «Скворец», упаковал гермокостюм в подкоечный рундук и направился в душ. Не то, чтобы я так уж устал после перелёта, - а с чего уставать, если длился он меньше, чем дорога от дома до батутодрома? – сказывалась приобретённая ещё в «той, прошлой» жизни привычка. Тем более, что душ в каютах «Гагарина» был устроен по последнему слову сантехники, мало чем уступая самым продвинутым душевым кабинкам первой четверти двадцать первого века. Здесь был даже набор из двух с чем-то десятков программ, опция, немыслимая даже в лучших отелях!
Я вволю понаслаждался   струями воды – то горячими, то холодными,  то брызжущими со всех сторон сразу, то непредсказуемо меняющими направление, становясь то хлёстко-жёсткими, то нежными, как дуновение ветерка. Ветерок, кстати, тоже был – в виде сушилки, обдувающей «клиента» со всех сторон потоками тёплого воздуха. Я дождался, когда последние капельки на коже высохнут, выбрался из кабинки и натянул на себя «гагаринский» комбинезон. Пара таких отыскалась в шкафчике над койкой, и я с удовольствием обнаружил на груди табличку с собственной фамилией. Сосед так и не появился; я разложил извлечённые из чемодана вещи, достал из особого кармашка пачку гибких дисков и устроился за столом – вернее сказать, за персональным компьютером, какими с некоторых пор стали оснащать все каюты орбитальных станций.
Перво-наперво, я зашёл на информационный портал «Гагарина» (здесь это называется «локальный информ-центр», но наедине с самим собой я предпочитал более привычную  терминологию) и посмотрел данные о прибытии и отбытии орбитальных кораблей. Как я и ожидал, «Тихо Браге» ожидался только спустя сорок четыре часа – в причинах запоздания были указаны мелкие неисправности маневрового блока двигателей. Что ж, дело житейское – я пожелал успеха неведомым мне ремонтникам со «Звезды КЭЦ», где застрял аварийный транспорт, и вставил в щель дисковода первый диск.
Одно из преимуществ здешних примитивных (по моим меркам конечно) информационных технологий – это то, что можно не опасаться оставить нежелательные следы, как в местной локальной сети, так и на жёстком диске персоналки. Связь с «информ-центром» вообще была односторонней, если не считать возможности отправлять сообщения обитателям других кают; что до жёсткого диска, то я давно выяснил, в каких именно директориях хранятся временные текстовые файлы, и не составляло никакого труда их удалить. Нет, возможно, и есть специалисты, способные восстановить стёртую информацию, но вообразить, что кто-нибудь будет заниматься подобной слежкой за обитателями станции, я никак не мог. А потому – открыл файл, озаглавленный «DNEVNIK 3» и принялся за работу. 

Из дневника Алексея Монахова
«…Дожив до вполне солидного возраста в сорок с чем-то лет, я в который уже раз пересмотрел свою любимую «Москву-Кассиопею»  - и вдруг подумал: а что, если мы всё это время неверно интерпретировали события фильма? А именно - ту самую сцену, где Середа и Мишка Козелков беседуют на лестничной клетке с И.О.О.
Ребята сетуют, что повелись на передачу в «Пионерской зорьке», приняв её за сообщение о подготовке к реальной космической экспедиции, и тут…  За окном, в ночном небе вспыхивают огни салюта, Витя спрашивает: «в чём дело, вроде, сегодня не праздник?» И, прежде, чем собеседник успевает сочинить какое-нибудь подходящее объяснение, возникает ниоткуда герой Смоктуновского – с чего и собственно, начинается в фильме фантастика, потому как всё, что происходило до этого момента, вполне вписывается в советскую повседневную действительность 1974-го года. То есть: можно сделать вывод: салют был знаком того, что двое героев фильма перенеслись чудесным образом в параллельную, возможно, виртуальную реальность - а может и в собственные чудом воплотившиеся мечты, и все дальнейшие события развивались уже там.
Помните, за миг до салюта Середа сказал: «Эх, если бы сейчас…» 
Вот это «Если бы сейчас»  и случилось! И   в точности, как они хотели: и разработку проекта звездолёта поручили Виктору, и экипаж позволили набрать из одноклассников (одноклассниц, если быть точным), и научные достижения, заимствованные из фантастики появились - вроде коробочки смыслоуловителя, искусственной гравитации (она ведь есть на корабле, припомните!) или синтезируемых непонятным способом интерьеров кают-компании), и даже  четверть века полёта чудесным образом свелись к паре недель…
Можно и дальше развить эту мысль: скажем, представив себе, что после заключительной сцены, когда И.О.О. вручает героям листок бумажкой с надписью «Не пора ли домой?», Середа и Козелков вернутся в тот самый момент на ту самую лестничную клетку,  разумеется, без ИОО и даже без салюта. Но я не стал этого делать этого – зачем опошлять сказку, сводя её, по сути, к сюжету «Большого космического путешествия», только в воображаемом формате?
Так вот: а что, если и я угодил в такую же вымышленную реальность? В самом деле, она словно слеплена по моим фантазиям – тут тебе и «Звёздные Врата», и лунные приключения почти по лемовскому «Пилоту Пирксу», и Артек и даже «Москва-Кассиопея»! Любовь – и ту и я закрутил с местной реинкарнацией Юльки Сорокиной; чего скрывать, из всех девочек, входящих в экипаж «Зари» она во времена оны нравилась мне больше других, и уж тем более заносчивой и (уж недалёкой Вари Кутейщиковой.
Нет уж, прочь, прочь подобные мысли!  Я живо представил, как выбираюсь из «Зари» после окончания рейса к Сатурну – и вдруг оказываюсь на той самой скамейке перед Дворцом Пионеров на Ленинских (не Воробьёвых, всегда избегал этого названия) Горах. И что мне тогда останется? Только одно:  бежать сломя голову (и в меру возможностей далеко не молодого уже организма) к Москве-реке и кидаться в воду, предварительно привязав на шею подходящий по размеру булыжник, чтобы уж наверняка. Бритьку вот только жаль – поскулит, помечется по набережной, да и кинется за мной, бестолочь ушастая…»

«…Пора, пожалуй, напомнить о том, кто, собственно, таков автор этих строк, и почему он так упорно возвращается к сюжету одного и того же, пусть и замечательного, фильма. Неужели, спросит читатель, в свои вполне солидные шесть с чем-то десятков лет ему больше нечем заняться? Есть чем, конечно; но, так уж получилось, что все эти занятия так или иначе связаны с упомянутым сюжетом. И почему так вышло – об этом и пойдёт речь…
Для начала - немного самокопания, как это водится у русского человека, взявшегося за перо. Или, в моём случае,  за клавиатуру персонального компьютера, положенного мне, как сотруднику международного проекта «Великое Кольцо». Причём персоналка у меня не простая,  «Эппл-GR» (GR – аббревиатура «Великого Кольца» по-аглицки, если кто не догадался), а продвинутая модель, продукция зеленоградского «Микрона», выпускаемая совместно с американцами для использования за пределами нашей планеты. А что, имею право: мой ноутбук (термин этот, насколько мне известно, никто, кроме меня, здесь не использует, да и я стараюсь не употреблять его на людях) постоянно путешествует со мной на орбиту, да и на лунных станциях - орбитальной «Звезде КЭЦ» и  Ловелле, что в Море Спокойствия -  успел побывать…
Но я снова отвлёкся, простите. Итак – кто же такой автор этих строк? Попаданец? Если судить по сугубо формальным признакам, то да. А кто же ещё, если, оставив своё далеко не молодое тело в первой четверти двадцать первого века, он чудесным образом оказался в шкуре себя-четырнадцатилетнего в семьдесят пятом году предыдущего столетия? И сохранил при этом память и кое-какие навыки, приобретённые в предыдущей жизни, прихватив, заодно, кое-что вполне материальное -  например, карманный складной нож-бабочку и собаку породы золотистый ретривер?   Попаданец и есть, тут и спорить не о чем!
Оказывается, есть о чём! Канонический попаданец в собственное детство просто-таки обязан, выполнив минимальный набор обязательных действий (перечислять не буду, он и так всем хорошо известен) как можно скорее взяться за выполнение своей главной миссии. Тут есть варианты – от спасения СССР до наведения исторической справедливости в одном отдельно взятом населённом пункте с обязательным устройством своего собственного будущего в максимально безоблачном варианте. Разумеется – используя при этом весь массив знаний, умений и навыков, накопленных за годы, прожитые в предыдущей реинкарнации.
А вот хрен вам по всей роже - как говаривал ещё в той, покинутой жизни один мой хороший, но совершенно неинтеллигентный друг. Для начала выяснилось, что СССР – как и весь остальной мир, - здесь немного не те. То есть внешнее сходство, причём в мелочах, имело место – но очень скоро я стал обнаруживать различия, причём различия, без преувеличения, судьбоносные.  Не буду вдаваться в подробности, желающие могут обратиться к предыдущим моим дневниковым записям – скажу только, что этот мир не нуждался в спасении. Я, как уже было упомянуто, словно оказался в реальности своей юношеской мечты – и оказалось, что здесь не требуется плести хитроумные интриги, сочинять многоходовые комбинации, извлекать из памяти факты, позволяющие управлять, как марионетками, судьбами отдельных людей и целых народов.  Эта, новая для меня версия человечества сумела взять барьеры, оказавшиеся непреодолимыми для прежних моих «единовременников». И сделало то, о чём я, все мы, мечтали в наши юные годы: вырвалось в Космос всерьёз, по-настоящему, не ограничиваясь копошением на орбитах да посылкой редких автоматических станций – и собирается двигаться дальше, к другим планетам, а там, глядишь, и к звёздам! В «Стране багровых туч» братьев Стругацких старт фотонного планетолёта «Хиус» к Венере состоялся, если мне не изменяет память, в 1991м году, а в 2001-м люди уже вовсю хозяйничали на орбитах планет-гигантов? Что ж, здесь, похоже, успеют раньше…
От меня же требовалось нечто невероятно сложное, почти невыполнимое: сперва отыскать, а потом и установить некий баланс между своим новым, молодым телом  и прежним, далеко не молодым сознанием – ухитрившись как-то не причинить вреда ни тому, ни другому. поверить, что это прошлое-будущее на самом деле сбылось, и теперь нужно  просто жить и работать, чтобы найти в нём своё место. Благо, опереться было на что – и это стало таким же необъяснимым и поразительным, как сам факт попаданства.
…Поговорить бы на эту тему с И.О.О… Увы, в ближайшее время я точно не осмелюсь на столь радикальное действо – а жаль, результат может оказаться крайне любопытным и неожиданным…»

За спиной тренькнул электронный замок – кто-то снаружи приложил к нему карточку-ключ. Я обернулся, и обнаружил в проёме люка Юрку-Кащея. Старый друг, как и я, был облачён в станционный комбинезон; щёку  украшали две свежие царапины, за спиной он старательно прятал что-то вроде чемодана или саквояжа.
- Лёха, привет! А мы ждали тебя только завтра. «Тихо Браге» запаздывает, вот я и подумал: чего тебе тут торчать, наверняка тоже задержишься!
- Юрка! – Я вскочил, ухитрившись одновременно нажать клавишу отключения экрана и выдернуть дискету из дисковода. –  Так нас с тобой вдвоём тут поселили?
- Ну… не совсем вдвоём. - Он вытащил из-за спины пластиковый ящик с решётчатыми стенами. – Это Дася. Новый член экипажа «Зари», прошу любить и жаловать!
- Мя-а-ау! – ответил новый член экипажа и сверкнул из-за никелированных прутьев ярко-жёлтыми глазами.

III

- Откуда тут это пушистое счастье? – опешил я.
- Мя-а-ау! – ответил новый член экипажа.
Юрка поставил переноску на стол. Видимо, недостаточно аккуратно, потому что внутри возмущённо мявкнуло.
- Из «Астры». Я провёл у них полторы недели, работал со стажёрами в рамках юниорской программы. И вот, всучили на прощанье…
«Астрой» именовался большой подземный тренажёрно-имитационный комплекс, предназначенной для психологической акклиматизации, подготовки  и тестирования будущих обитателей Внеземелья. Название было заимствовано из детского фантастического фильма «Большое космическое путешествие» - там группа юных космонавтов тоже помещается в замкнутый «имитатор» межпланетного  корабля, оставаясь в полной уверенности, что на самом деле они в самом настоящем космосе. Мы все, наша   группа, в своё прошли время через подобный этап подготовки – и сохранили о нём массу разнообразных воспоминаний. С появлением на орбите большого количества станций, «Астру» целиком передали в распоряжение «юниорской» программы Проекта, и теперь там проходили начальную подготовку группы, прибывавших из филиалов в других городах, и даже из-за границы.
Я заглянул с переноску. Кот сидел, сжавшись в углу, и беззвучно разевал пасть, усаженную острыми зубами. Уши он прижимал к голове так, что их вовсе не было видно – что, насколько я мог припомнить, на кошачьем языке означает то ли страх, то ли готовность к драке.
- Не слишком он у тебя  дружелюбный... Что с ним там, в «Астре» делали ?
- А я знаю? – Юрка пожал плечами. – Говорили: добрый котик, ласковый, не пожалеете… Он у них больше года прожил, привык. Может, из-за этого?..
- Ясно. – я отошёл от стола. – Отказаться не пробовал?
- Хотел, но мне предъявили распоряжение главного психолога Проекта: «В целях оздоровления климата на корабле и психологической разрядки отдельных членов экипажа…»  Спорить, сам понимаешь, бессмысленно.
- А ты пробовал?
Он беспомощно развёл руками.
– Всё ясно. – я кивнул. - Спасибо Евгению нашему Петровичу за неусыпную заботу. Щёку это он тебе расцарапал? Не Евгений Петрович, кот…
- Он, кто ж ещё? – Юрка заглянул в переноску. Хвостатый пленник ответил  из-за никелированных прутьев мрачным взглядом, но на этот раз промолчал.
– Я показал его девчонкам  из эксплуатационного сектора, так они стали умиляться: «ой, котик, ой, пушистик, дайте сейчас же погладить!» Ну, я сдуру, ящик и открыл…
Я ухмыльнулся.
- Дальнейшее можешь не объяснять. Долго потом ловили?
- К счастью, дело было у них в каюте, бежать особо некуда – люк-то заперт… Кот тискать себя не позволил – вырвался,  забился под койку и стал шипеть оттуда на весь белый свет. А когда я полез его вытаскивать, стал отбиваться так, словно я собираюсь его кастрировать! Все руки мне исцарапал и физиономию тоже, пока не сообразил снять куртку и накинуть на него. Наверное, придётся теперь новую выписывать…
Я пригляделся – действительно, обитатель переноски устроился на скомканной форменной куртке.
- Да, коты они такие... злопамятные. Боюсь, остался ты без психологической разрядки – он теперь тебе это нескоро забудет.  Видал, как зыркает?
Кот Дася всё так же сверкал из переноски ярко-жёлтыми глазищами, демонстрируя готовность защищаться до последнего.
- Обойдусь как-нибудь. - отмахнулся Юрка. Я вообще с котами не очень, другое дело Бритти твоя… А с этим бандитом  пусть Юлька отношения налаживает, у неё точно получится!
Я кивнул. Юлька – она же Лида Травкина, ещё один член нашей команды, - продемонстрировала способность находить общий язык с любыми представителями собачьего, кошачьего и даже лошадиного племени. После возращения с орбиты мы, получив двухнедельный отпуск, отправились на одну из подмосковных баз отдыха Проекта, где она чуть ли не силой заставила меня обучаться верховой езде – причём сама ухитрялась договариваться с самыми буйными и непослушными жеребцами на конюшне. Как она это делала – понятия не имею, а только и рыжий кот Том, Даськин предшественник на «Астре», и уж тем более, Бритька, были от неё без ума.
- И что же теперь с ним делать?
Юрка замялся.
- Ну… до отлёта поживёт здесь, с нами.
- Я ему лоток в гальюне поставлю,– мне его в «Астре» выдали. Вентиляция там мощная, пахнуть не будет… надеюсь.
- А опилки? – спросил я, подумав мельком, что здесь, наверное ещё не продуют наполнители для кошачьих туалетов – и уж тем более, неоткуда им взяться на станции. Или, наоборот, есть откуда, раз уж важные персоны Проекта самолично пристраивают мурлык на орбиту?
- Песок. - он кивнул в укол, где действительно стоял полиэтиленовый пакет с чем-то жёлтым. – Здесь, на станции взял, у ботаников   в рекреационном секторе. Они, кстати, сказали, что… хм… использованное содержимое к ним можно носить, в качестве удобрения.
…Ну да, конечно: самое разумное решение для корабля с его замкнутым циклом. На «Заре ведь тоже будет рекреационный сектор с газончиками и кустиками, и неудивительно, что Юрке уже сейчас приходится практиковаться…
- Ну, это уж ты сам. – сказал я. -  Раз тебе кота поручили – ты и возись с его... отходами жизнедеятельности. Кормить-то чем собираешься?
Вместо ответа Юрка продемонстрировал пакетик из серебристой фольги с надписью «Мясо куриное, консервированное» - такие присылали на внеземные объекты вместе с прочими  полуфабрикатами. Узнику переноски этот предмет явно был знаком, он закопошился и просительно мяукнул.
- А если опять куда-нибудь забьётся?
- Да сколько угодно. Главное – в коридор его не выпустить, а то лови потом по всей станции.
Я представил себе эту картину: мы с Юркой носимся за хвостатым беглецом по кольцевому коридору, загоняем его… ну, скажем, в лабораторию спектрометрии, где Дася начинает скакать по столам и полкам, сбрасывая хрупкие приборы под аккомпанемент проклятий научных сотрудников…
- Да уж, не хотелось бы. Ладно, пусть пока посидит в своём ящике, а мы прошвырнёмся пока по станции. Надо бы повидать кое-кого… и вообще. 
- Ага! – Похоже, моего соседа не слишком привлекала перспектива возни с хвостатым членом экипажа. – Только водички ему оставлю. 
- Выпустить хочешь? – я с опаской покосился на переноску. Её обитатель подозрительно затих, даже шуршать трофейной курткой перестал. Может, строит какие-то свои, кошачьи, но непременно коварные планы?
- Не… - Юрка помотал головой. – Там поилка встроенная. Сейчас налью -  и пошли!

- Уже проголодался? – спросил Юрка, когда мы повернули по кольцевому коридору в сторону столовой. – Вроде, ужин только через час…
- Я не обедал. Да и завтракал ещё дома, в  Москве. Но дело не только не в еде…
- Нина Ветрова? – понимающе прищурился он.
Я кивнул. Жена бывшего нашего артековского вожатого, а впоследствии, куратора «юниорской» группы, в которой состояла чуть ли не половина экипажа «Зари», работала, на «Гагарине» инженером-кулинаром. Около года назад её переманили на «Джемини-Хилтон» - роскошный орбитальный отель, один из трёх (или уже пяти?) туристических комплексов, действующих на данный момент во Внеземелье. Я даже встречал её там – когда вместе с Юлькой посетили соревнования по сайберфайтингу, новому, невиданному ранее виду спорта, заключающемуся в групповой схватке в невесомости на светящихся «лазерных мечах», имитирующих оружие джедаев из «Звёздных войн». Финал турнира спонсировал сам Джордж Лукас, а мне, как одному из основателей сайберфайтинга (мы с ребятами ещё до выхода в свет «Новой надежды» упражнялись в невесомости с мечами из вспененного пластика, восполняя таким образом, недостаток движения на орбитальной станции), прислали приглашение на два лица. С Ниной же мы встретились на банкете, устроенной организаторами в честь победителей, команды станции «Гагарин» - и как раз тогда по внутренней трансляции прозвучало: «Связь с космической станцией «Лагранж» потеряна, все попытки восстановить её к успеху не привели…» Нина побелела как бумага, пошатнулась и схватилась за стену: на «Лагранже» находился её муж. Дима Ветров должен был прибыть назад после долгой «вахты» на этой самой удалённой от Земли станции, но по роковому стечению обстоятельств отложил возвращение. Теперь он с горсткой  товарищей по несчастью ожидал спасения в безднах Пространства, возле планеты Сатурн, до которой даже радиоволна добирается больше часа с четвертью.
Конечно, Нине сочувствовали все – и коллеги, и администрация орбитального отеля. Именно руководство «Джемини-Хилтон» и допустило ошибку: предложило ей, как «вдове погибшего в Внеземелье героя»,  крупные выплаты. Этого хватило, чтобы привести женщину  в бешенство – она-то ни на миг не позволила себе усомниться, что Дима, как и прочие пленники «Лагранжа» живы и ждут спасательной экспедиции, которая обязательно прибудет вовремя. Допустивший эту неловкость менеджер орбитального отеля кинулся извиняться, сделал попытку загладить свою бестактность, но было уже поздно: Нина психанула всерьёз, и в тот же день разорвала контракт с «Джереми-Хилтон», оставив знаменитый орбитальный отель без лучшего своего шеф-повара. Сама же она вернулась на «Гагарин», где и заняла прежнюю должность – к вящей радости обитателей станции, получивших возможность наслаждаться кардинально обновлённым меню.
Сейчас Нина работала в пищеблоке жилой секции «С»  (от должности главного инженера-кулинара, как и места преподавателя в техникуме, готовящем служебный персонал для Внеземелья,  она решительно отказалась),  и как раз туда мы направлялись с Юркой-Кащеем, оставив в каюте нового хвостатого члена нашего экипажа.

С Ниной встретиться не удалось – меньше, чем за сутки до моего прибытия на станцию, она отбыла на корабле межорбитальных сообщений к «Волкову», и должна будет вернуться не раньше, чем через неделю. Станция эта была совсем новая, размерами почти втрое больше «Гагарина». «Волкова» сдали в эксплуатацию меньше полугода назад; многие системы требовали отладки и настройки,   население едва дотягивавшее  до четверти  расчётного, обходилось минимум бытовых удобств, словно вахтовики на дальней стройке  - вот Нину и  откомандировали налаживать на станции общественное питание.
Признаюсь: узнав об этом, я испытал некоторое облегчение. Не то, чтобы я был не раз предстоящей встрече – просто слабо представлял, что стану ей говорить. Набор стандартный успокоительно-бодрых фраз о том, что всё будет хорошо, и спасательная экспедиция прибудет вовремя? Сообщить, что новой информации о «Лагранже» и его экипаже пока нет, но она обязательно появятся в самом скором времени? Или, наоборот, сурово-мужественные призывы держаться и верить, несмотря ни на что? Всё это она слышала тысячу раз, в том числе и от меня – так стоит ли повторяться? Юрка-Кащей, насколько я смог понять, испытывал схожие чувства, так что мы перекинулись несколькими фразами с девчонками из столовой, оставили для Нины записку вполне жизнеутверждающего содержания («Привет, уходим к Сатурну, жаль, что не застали, жди добрых новостей…». Я пририсовал в конце улыбающийся смайлик (здесь этот термин пока не в ходу, во всяком  случае, у русскоязычного населения станции) и мы покинули пищеблок, не забыв взять в стоящих у входа автоматах запечатанные стаканчики с кофе,  булочки и бутерброды, завёрнутые в тонкую хрустящую бумагу. Культура «фастфуда» цвела на крупных внеземных станциях пышным цветом, несмотря на протесты медиков, утверждавших что выдающие напитки и вкусности автоматы  пагубно влияют на строго рассчитанный график питания и должны быть безусловно ликвидированы. А как их ликвидируешь, если на любом совещании любого уровня перед половиной участников стоят знакомые картонные стаканчики, а контейнеры для мусора забиты смятыми бумажными (пригодные для переработки прямо на станции, ага!») упаковками от сэндвичей?
Со всем этим богатством мы устроились в обсервационном холле – ещё одной новинке, появившейся на «Гагарине» совсем недавно. Она представлял из себя один из отсеков, поверх которого был надстроен большой прозрачный купол. Оттуда открывался роскошный вид на Землю и окружающее Пространство, включая и плоскость «батута» - всякий раз, когда ожидалось прибытие или отправление очередного контейнера или корабля, в обсервационный холл заполняли желающие полюбоваться срабатыванием «тахионного зеркала». Толстое стекло купола содержало свинец в пропорции, достаточной, чтобы сделать безопасным четвертьчасовое пребывание «под открытым небом». Дольше тут задерживаться не рекомендовалось, о чём сообщали развешенные всюду предупреждающие таблички; тем же, кто собирался превысить этот срок, предлагалось устраиваться на особых лавочках, прикрытых сверху своеобразными зонтиками из золотистой светоотражающей фольги. Так мы с юркой и поступили: разложили  на предусмотрительно прихваченных из столовки бумажных салфетках снедь, устроились поудобнее и стали обсуждать за трапезой ближайшие планы. До прибытия «Тихо Браге» оставалось ещё не меньше полутора суток, и потратить это время следовало с пользой.

- Может, к монтажникам заглянем? – предложил Юрка. – Там сейчас Зурлов на орбитальной практике, после первого семестра.
Я задумался. Володя Зурлов, мой однокашник по Школе Космодесантников. Вообще-то мы с ним не слишком близко знакомы – так, обычное общение в рамках учебной программы. Володя рапорт, чтобы его включили в экипаж «Зари» (а кто из нашей группы его не подавал такое?), но по результатам тестов не смог попасть даже в дублирующий состав – и с тех пор косо на меня поглядывает. Меня это не  задевало – насильно мил не будешь, - скорее несколько удивляло. В среде будущих космодесантников не принято было завидовать друг другу, даже если один из нас получал по каким-то сугубо административным (а может и иным) соображениям преимущество над своими товарищами. Как вот, к примеру, я и другие члены нашей прежней «юниорской» группы, включённые в экипаж «Зари», так сказать, по умолчанию.
Хотя – может, это лишь игра моего воображения, и никакой зависти у Володьки и в помине нет? Ну, характер у человека такой, тяжело переживает собственные поражения…
- Ладно, пошли. – кивнул я. – У них там, кажется, новые «Омары»? Я с ними до сих пор дела почти не имел, хотелось бы увидеть...
- Есть, точно! – подтвердил мой спутник. – Я позавчера к ним заходил – так всё показали, и даже позволили покувыркаться в учебной зоне. Они и тебе позволят – если захочешь, конечно.

ОМБМ-3,  «Орбитальный монтажно-Буксирный Модуль, модель третья», совместное творение инженеров подмосковной «звезды» и французских конструкторов, появился во Внеземелье меньше года назад, на смену старому доброму «крабу». И, хотя ОМБМ-3 был прямым развитием предыдущей модели, хорошо известной всем, работающим в открытом Пространстве, внешне он мало походил на своего предшественника.  В «крабе» пилот, облачённый в «Кондор-ОМ» («ОМ» – «орбитальный монтаж», одна из модификаций этого исключительно удачного скафандра, предназначенного для наружных работ) висел, пристёгнутый к металлической раме, на которой, кроме ложемента, были закреплены маневровые двигатели, блоки манипуляторов и прочее оборудование. Новую же модель конструкторы оснастили собственной мини-кабиной, капсулой жизнеобеспечения, с расположенными внутри органами управления. Передняя и верхняя часть капсулы сделали прозрачными; от ударов при возможных столкновениях её защищали гнутые, вроде «кенгурятников» на внедорожниках, решётки, сваренные их толстых дюралевых труб.  При необходимости капсулу моно отстрелить – как кабину у некоторых моделей сверхзвуковых истребителей -  и некоторое время перемещаться в ней при помощи маневровых  с микродвигателей, работающих от баллона со сжатым СО2. За пластинчатую нижнюю часть капсулы (между собой монтажники называют её «коконом»), а так же за пару массивных, очень длинных клешней-манипуляторов, аппарат получил прозвище «омар»,  быстро ставшее общеупотребительным.
Я, как уже сообщил Кащею, до сих пор не имел дела с «омарами» - изучение препарированного макета в аудитории и упражнения на тренажёрах не в счёт, - и, конечно, обрадовался возможности познакомиться поближе с этим новейшим образчиком вспомогательного орбитального транспорта. Тем более, что в списке оборудования «Зари» значились четыре таких «Омара», и мне всё равно придётся их осваивать – так почему бы не сделать это сейчас, когда имеется и свободное время, и люди, способные квалифицированно ответить на любые вопросы, и даже организовать для меня небольшой учебный полёт на модной новинке?