Отогнав безрадостные мысли, Вазов заторопился в отдел. Он был уверен, что ему уже нашли работу. И не ошибся. Возле двери маялся старшина Семичасный, которому милиционеры передали двух задержанных пособников бандеровцев. Глеб вздохнул: впереди предстояли долгие часы допросов, ловли на противоречиях, копания в дурно пахнущих делишках…
В пять минут седьмого, второго и последнего задержанного, разбитную молодку лет двадцати пяти, наконец, отправили в камеру. Вазов проводил ее задумчивым взглядом: вот уж кадр, так кадр! При немцах девица занималась проституцией, а после бегства вермахта охотно привечала гостей из лесу, обменивая ласки на ворованные деньги и награбленное барахло. При обыске у нее нашли с десяток новых и ношенных платьев, пару шубеек, целую охапку шелкового белья и чулок, а кроме того изрядную сумму денег и мешочек с золотом. Вот этот мешочек и взбесил Глеба до крайности. Высыпав его на стол, он обнаружил кроме десятка старых золотых монет, нескольких колец, разрозненных серег и браслета еще и четырнадцать золотых зубных коронок. Откуда взялись эти коронки долго гадать не пришлось. «Подарунок» – спокойно заявила задержанная. Вспоминая происшедшее, Вазов искренне поражался: какой же скотиной, какой же тварью должна быть эта, смазливая на первый взгляд,  женщина, чтобы брать за свои «услуги» золото, вырванное изо рта убитых?!
Чувствуя неожиданно накатившую брезгливость, Глеб подошел к умывальнику и долго, тщательно отмывал руки, те самые руки, которые пыталась целовать задержанная, когда поняла, что в самом лучшем для нее случае, она получит не менее десяти лет исправительных работ. Боясь наказания, она пыталась предлагать ему и себя. Вспомнив ее зазывный взгляд и сальные предложения, Глеб передернул плечами, точно от холода. Разве можно сравнивать вот такое животное в женском обличье и, например, Нину. От воспоминания о девушке в груди опять сладко защемило, и вдруг ужасно захотелось увидеть ее снова…
 Товарищ капитан, – в кабинет сунулся молодой солдатик, – товарищ старшина просил передать: там до вас какая-то дивчина пришла. Очень вас просит. Говорит, дело у нее срочное.
 Спасибо, сейчас иду.
Аккуратно сложив бумаги в несгораемый ящик, Вазов заторопился за солдатом, гадая: кого бы это могло принести?
У перегородки, за которой сидел Семичасный, стояла Нина. Глеб ошарашено взглянул на нее, одернул китель:
 Что-то случилось, Нина?
 Ой, Глеб Владимирович, это вы. А я вот… – Нина замялась. – Ничего мне не дали, ни учебников, ни тетрадей, ни карандашей. Сказали, что заявка не по форме… А как же  мы будем, это ж я когда еще выберусь?..
У нее обиженно вздрагивали губы. «Обещал помогать, вот и помогай!» – казалось, говорили ее глаза. Глеб помолчал секунду-другую и решился:
 Старшина! Ну-ка, соедини меня с наробразом!
 Есть, товарищ капитан! – Семичасный поднял трубку и почти прокричал, – Станция?! Райотдел МГБ! С районным наробразом соедините. Срочно! Немедленно!
Телефонистка попалась расторопная, и уже через секунду старшина протянул Вазову трубку. Глеб прочистил горло:
 Райнаробраз? Из МГБ звонят. Капитан Вазов. У вас сегодня был товарищ Гринберг из Копытлово? Что? Была? Это не важно! Заявка удовлетворена? Почему? Вот что: работу  учителя Гринберга курируем мы, лично я. Понятно? Так что попрошу… Когда? Завтра, в девять часов утра? – он прикрыл трубку ладонью и спросил у Нины – Завтра, в девять сможете?
Нина оторопело кивнула, и Глеб продолжал уже снова в трубку аппарата:
 Да, сможет! Благодарю товарищ, за оказанное содействие!
С этими словами, он положил трубку. Нина восхищенно глядела на него, а старшина Семичасный негромко произнес:
 И правильно, товарищ капитан. С этими чинушами так и надо. Ишь, заявка им не по форме…
Конечно, Глеб понимал, что несколько перегнул палку. Но он был уверен: Светличный поймет. Так же, как понял Семичасный.
Он попрощался со старшиной и вышел вместе с Ниной. Теплый майский день еще не уступил место вечеру, и на улице было светло и солнечно. Глеб напряженно соображал, как можно бы задержать Нину при себе, и вдруг его осенило:
 Нина, а переночевать у вас есть где?
 Н-нет, но это не важно. На вокзале устроюсь, ведь не выгонят?
 Отставить вокзал. Вот что: я сегодня переночую в казарме, а вы прекрасно устроитесь в моей квартире. Она небольшая, но, по крайней мере, там имеется кровать, относительно чистое белье и вообще…
Что «вообще», Глеб не знал и сам. Он с надеждой посмотрел на Нину, внутренне ожидая отказа, но та, совершенно неожиданно, согласилась. Задохнувшись от охватившего его восторга, Вазов повел ее к себе домой.
По дороге Нина весело щебетала, то восторгаясь тем, какую выволочку Глеб задал районным бюрократам, то представляя себе, как обрадуется Илья Семенович, получив все затребованное, то вспоминала довоенный Ленинград, то, глядя на Глеба своими огромными, лучистыми глазами, вдохновенно рисовала картину следующей встречи в Копытлово. Вазов шел, стиснув зубы, стараясь не думать о том, как впервые за годы после смерти жены, у него снова возникает чувство к женщине. Нет, женщины в его жизни были, и после смерти жены, и, чего греха таить, при ее жизни. Но ни разу, ни одна из тех, прежних, не будила в Глебе любви. А после смерти жены сердце словно обросло броней. И вот теперь броня давала трещину…
 …Глеб Владимирович, вы меня не слышите? Я говорю: фильм какой хороший!
Оказывается, они проходили мимо городского кинотеатра, в котором сегодня показывали «Иван Никулин – русский матрос». Вазов не видел этой картины и спросил:
 Действительно хороший фильм? Вы смотрели?
 Нет, но вы взгляните, кто играет! Переверзев, Чирков, Гарин, Зоя Федорова и Михаил Румянцев! – Нина даже покраснела от восторга.
 Знаете, Нина, вот первых четверых я знаю, а Румянцев… – Глеб смущенно почесал переносицу, – Это кто ж такой будет? Я его и не видел никогда.
 Правда? – Нина задорно взглянула на него снизу вверх. – А хотите поспорим, что вы его видели, да еще наверняка в сто раз больше, чем я?
Вазов задумался. Он не был страстным любителем кино, но артистов все же как-никак знал. И мог уверено заявить, что никакого Румянцева он никогда не видел.
 Идет, – сказал он наконец. – На что спорим?
 На «американку», – девушка хитро прищурилась.
Глеба точно огнем обожгло. Спорить с Ниной на «американку», то есть на желание?..  У него перехватило горло, и он смог только кивнуть в ответ.
 Значит спорим? – Нина откровенно дразнила его – Ну, так вот. Михаил Румянцев – Ка-ран-даш! Вот вам! Проиграли? Тогда желание – идемте в кино!
 Карандаш? – Глеб почувствовал минутную досаду, что желание выиграл не он, но тут же расхохотался над самим собой, – Вот уж и в самом деле, хорош я! Ну что ж: проиграл – плати! Пойдемте в кино.
Фильм был интересный и, главное, цветной. До этого Глеб только один раз в жизни видел цветную картину – ленд-лизовский «Багдадский вор». Для Нины это вообще была первая цветная лента. Она смотрела, не отрываясь, сопереживая героям. А когда моряки на экране приняли свой последний бой, когда поплыли с минами к мосту, она схватила руку Глеба своими маленькими горячими ладошками, и не выпускала ее, пока в зале не зажегся свет.
Выйдя из кинотеатра, они все-таки дошли до дома Глеба. И тут только сообразили, что оба ужасно голодны. Дома у Вазова имелся кусок сала, полбуханки пайкового хлеба, чай и немного сахара. Молоко приносила по утрам молочница. Больше еды не было, и Глеб предложил поужинать в привокзальном ресторане. Подумав, Нина согласилась.

Глава 8

Сирый не находил себе места. Двое его людей попались в лапы краснопогонников. Попались глупо и бессмысленно. С утра они отправились в село, рассчитывая раздобыть у родственников и соседей свежего провианта, а то на постое становилось голодно. Копытлово считалось спокойным местом, где не было отряда самообороны, а председатель сильрады считал, что и в лесу тоже люди живут. О нет, он не был бойцом «великого Степана», просто не хотел ни во что ввязываться.
Когда хлопцы не вернулись ввечеру, Сирый решил было, что парни загуляли на домашних харчах, и пообещал себе взгреть обоих как следует, когда на утро они вернутся. Но было уже за полдень, когда он понял: что-то стряслось. Один из боевкарей, посланных на разведку принес страшное известие: вчера в хате Огирков была стрельба, обоих хлопцев взяли живыми, а теперь село оцеплено солдатами МГБ, и слышно только, что во дворах орут бабы и дети.
Промелькнувшую было мысль напасть на эмгэбистов и отбить селян, Гриц тут же отогнал. У него всего восемьдесят два человека, а судя по рассказам разведчика в селе не меньше роты МГБ, да еще и два броневичка в придачу. Идти в атаку – это значит идти на верную смерть. Страшнее эмгэбистов только прикордонники, клятые «зеленоголовые», но тут, при двух броневиках, они быстро покрошат всю его неполную сотню в мелкую сечку.
Стиснув зубы, Сирый ждал, когда солдаты завершат свою работу в селе. Может быть, все же кто-то избежит этой расправы. Вместе со своими бойцами он подобрался к самой кромке леса, опасаясь, что солдаты МГБ могут рискнуть устроить рейд в поисках постоя. Опыт подсказывал, что надо уйти в лес, затаиться, но что-то сильнее опыта властно волокло его вперед, туда, где можно дать бой, пусть не на равных, но с достаточными шансами на победу.
Они лежали укрывшись за корнями и кустами уже более часа, но ничего не происходило. Со стороны села ударило несколько выстрелов, но видно стреляли просто для острастки. Остаток дня оуновцы выжидали, пока, наконец, вечером прочь из Копытлово не двинулся длинный караван из подвод, грузовых автомобилей с солдатами и вереницы людей, уныло бредущих под конвоем, прочь от своих домов и дворов. Возглавляли и замыкали колонну два броневика БА-64, которые изредка чуть поводили по сторонам пулеметными башенками.
Посланные в разведку боевкари сообщили, что эмгэбистов в селе вроде бы не осталось, но в церкви, из которой забрали попа, появился милицейский пост, и теперь в селе милиционеры. Целых трое. Председателя сильрады Пивня арестовали за пособничество, так что теперь в Копытлово председателя пока нет. Обещали подумать о назначении нового, а до того заменяет его учитель Гринберг, морда жидовская.  И самое главное, что разузнали разведчики, так это то, что именно Гринберг, сволота червоножопая, и выдал подлым москалям украинских патриотов. Об этом рассказал деревенский пастух Осип, который, несмотря на свою умственную неполноценность тем не менее смог описать, как эмгэбисты сначала приехали к учителю, сидели у него, а «посля, як  скаженные побегли до Огирков». Сирый скрипнул зубами: понаехали жиды на его рыдну Украйину, так що украинцю и плюнуть некуда, щоб у жида або москаля не попасты!
 Ну, жидюга, посчитаемся, за наших! Жди, сука, до зобачення!
Однако целых две недели Гриц не рисковал пойти в село. Даже при трех милиционерах  был риск. В конце концов, кто знает, не оставят ли в Копытлове советы засаду на борцов за свободу? Но вот время прошло, и даже если засада и была, то ее должны были уже снять. Пора, пора посчитаться…
Черевик собрал своих хлопцев под вечер. Открывались лазы схронов, и из подземелий,  точно ожившие мертвяки из домовин, вылезали бойцы украинской повстанческой армии. Заросшие, грязные, вонючие, прокопченные дымом костров и глиняных духовок, благоухающие окрест самогонным перегаром и зеленым тютюном, боевкари перекликались, переругивались и просто матерились. Сирый и Хряк, начальник беспеки сотни, с трудом навели порядок, построили разношерстную вооруженную ораву и, оставив боевку Прыща для охраны постоя, повели остальных в село.
До околицы шли молча, сторожко, выслав в стороны дозоры. Тихо-тихо, чтоб лишний раз не брякнуло и не звякнуло, подобрались к опоганенной церкви. Хряк, извиваясь по-змеиному, подполз к стене. Осторожненько приподнялся и заглянул в низкое церковное окно. Тут же присел и выставил два пальца. Значит, внутри только двое милиционеров. Интересно, а третий куда пропал? Ну, да неважно, двое или трое – шесть десятков все одно сильнее.
Черевик взмахнул рукой и хлопцы рванулись к церкви. Единым духом снесли с петель двери, вломились внутрь
 Руки в гору! В гору, сволота!
Сирый уже собрался, было и сам войти, когда под церковными сводами зло и раскатисто врезал ППШ. Вопли раненых и хрипы умирающих тут же потонули в ответном грохоте МП. Уже не таясь, Хряк вновь глянул в окошко и горестно покачал головой:
 Семерых хлопцев достал, москаль клятый.
Семеро за двоих – обмен не самый удачный. Да еще и нашумели. Гриц скривился, точно отведал дерьма. Впрочем, зачем обманывать себя: по сравнению с теми, кто полег в дивизии «Галичина», его нынешнее «войско» и было дерьмом.  Разве могли сравниться вчерашние дезертиры-черносвитки*, полицаи-уголовники и прочая шушера с теми, кого отменно обучили и натаскали эсэсовцы. Если бы у него здесь был хотя бы штатный взвод тех, да еще с тем оружием и снабжением. Воображение рисовало настоящие, правильные бои с пограничниками и эмгмбистами, зарево над городами и длинные рвы, к которым гонят всех, кто не согласен с «неподлеглостью та самостийностью»…
Решив, однако, что мечтать о несбыточном – толку не много, Гриц быстро восстановил с помощью Хряка и «парабеллума» порядок в своих поредевших рядах и, приказав боевке Жабы позаботиться о раненных (легких – перевязать, тяжелых – добить), погнал остальных бегом к дому учителя.
Теперь оуновцы бежали, уже не таясь. Что толку таиться, если все равно село пробудили выстрелы. Теперь самое главное не дать уйти никому из этой жидовской семейки!
Тяжело бухая сапогами и запалено дыша, хлопцы ворвались во двор и разом полезли в хату со всех сторон – и через двери, и через окна. Гриц поотстал, помня о судьбе первых ворвавшихся в церковь. Кто знает эту пархатую суку: может и у него что дома припрятано. Он задержался у ворот, переводя дыхание и напряженно вслушиваясь. Но нет, выстрелов не было, наоборот: из хаты взметнулся, понесся протяжный женский крик. Сирый вбежал в хату. Молодцы хлопцы – всех взяли.
*- так называли дезертиров из частей, набранных в западных районах Украины после освобождения их советской армией. Справедливости ради стоит заметить, что в спешно сформированных частях зачастую был некомплект оружия, состава, даже обмундирования  (откуда и название – черносвитки), но это не может служить оправданием для дезертиров и изменников

Глава 9

Утром Глеб убежал на службу, когда Нина еще спала. Думал, было поцеловать спящую девушку, но постеснялся, да и разбудить не хотелось: очень уж хороша она была спящая.  Воспоминание о ней грело и странно волновало. А к 10 утра Глеб понял: он влюблен. Жаль, только, что работы было слишком много: съездить к Гринбергу сегодня вряд ли удастся, да и в ближайшее время, пожалуй, тоже не выйдет…
Уже целый час он бился с одним из арестованных, пытаясь заставить его назвать связи. В иной день Вазов, не задумываясь, вызвал бы парочку бойцов покрепче, да и разговорил бы мерзавца по быстренькому. Но сегодня почему-то не мог. Ему было так хорошо, что он даже тихонечко начал напевать  запомнившуюся арию со старой граммофонной пластинки:
…О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить!
О, если б мог в свои объятья,
Я вас: враги, друзья и братья,
И всю природу, и всю природу,
В свои объятья заключить!
Арестант врал, причем так грубо и бестолково, что Вазов наконец не выдержал:
 Вот что, друг сердечный! Ты, давай-ка, заканчивай мне тут пули отливать! Ведь и у меня терпение не вечное. Вот сейчас плюну я на твои байки, да попрошу с тобой капитана Зыкина по душам побеседовать. У него в 44-ом младший брат в этих местах погиб. Он тебе быстро массаж пулеметными шомполами пропишет. Ну, как, звать его?
Бандеровец побледнел, и начал путано просить, что б его не трогали, «бо, пан Езус бачит, що вин не брешеть», но в это момент распахнулась дверь. На пороге стоял тот самый страшный Зыкин:
 Разведка, беда! С Копытлово сообщил уцелевший милиционер: ночью банда налетела. Двоих участковых положили и Гринбергов, – Зыкин выразительно взмахнул рукой, – под чистую, всех!
С секунду Глеб смотрел на Зыкина, не понимая страшного смысла его слов. А потом прянул с места как леопард. Копытлово – его зона ответственности, ему и ехать разбираться. Во дворе уже грузились в грузовик бойцы. Вазов с разбегу метнул свое тело в кузов и замолотил ладонью по крыше кабины: давай, давай, давай! Трехтонка фырча и взревывая понеслась по дороге…
Около двора Гринбергов толпился народ. Вазов соскочил с подножки грузовика:
 Посторонних – убрать! Двор – оцепить! Никого не пропускать! Файзулин и Топорков за мной, остальные – исполнять!
Краем глаза он заметил, как к воротам рвется Нина, и подозвал Абраменко:
 Алексей, я тебя очень прошу: ее, – он показал глазами на Нину, – ни в коем случае не пропускай, пока там не приберемся.
Лейтенант молча кивнул, и тут же закричал, отдавая команды. Глеб вошел во двор, огляделся и… даже попятился от неожиданности: возле дальнего плетня как-то неловко стоял Илья Гринберг в окровавленном белье. На миг Глебу почудилось, что учитель жив и даже пытается неуверенно шагнуть ему навстречу. Вазов хотел уже облегченно вздохнуть, когда понял, что Гринберг не стоит, а каким-то образом висит, не касаясь ногами земли. Он бросился к учителю…
Гринберг висел на колу, упертом нижним концом в землю. Его мертвые глаза были выпучены от нестерпимой предсмертной муки, а во рту торчал отрезанный член. Это было дико, омерзительно и страшно. Он опустил глаза и увидел детей Гринберга, лежавших на залитой кровью земле. Подошел, чуть наклонился.
От увиденного Глеба замутило. Мальчики лежали с неестественно вывернутыми головами, и у каждого из них горло было перехвачено безжалостной сталью. Невольно отступив на шаг, Вазов подумал о тех, кто сотворил такое. Нет, детоубийцы, нет,  скоты, не будет пощады ни вам, ни близким вашим, буде они у вас есть. Побледнев, он повернулся к толпе, волновавшейся за границей оцепления. Кто-то ведь видел, кто ведь должен был видеть этих мерзавцев. Значит, назовет, или пусть пеняет на себя…
 Не-е-ет! НЕ-Е-Е-ЕТ!! – высокий девичий крик резанул, точно лезвием.
Нина, с расширившимися от ужаса глазами, смотрела неверящим взором на убитых и кричала, кричала, кричала…
 Кто пропустил! – рявкнул Вазов с такой силой, что толпа невольно подалась назад. – Немедленно увести гражданских!
Солдаты, уговаривая, мягко потянули Нину прочь от места казни, но девушка не уходила. Глеб подошел к ней сам:
 Ниночка, милая, пожалуйста, уйди…
Он хотел сказать ей, что найдет и покарает негодяев, что это – война, и потери неизбежны, что Илья Семенович погиб, до конца исполнив свой долг, но девушка вдруг рванулась к нему:
 Ты!.. Ты!.. Это ты виноват!.. Вы сражаться должны!.. А я-то, дура!.. Трус!.. Трус!..
Пощечина ударила как выстрел. Глеб смотрел на Нину, не отводя глаз, лишь до крови закусив губу. Ноги у девушки подломились, и она упала наземь, захлебываясь рыданиями.  Вазов подозвал сержанта Файзулина:
 Уведи ее, хоть в сельсовет. Пусть успокоится, в себя придет.
Затем он подошел к толпе сельчан:
 Граждане! – Голос сорвался. – Граждане. Прошу вас, помогите нам. Не может быть, чтобы никто не видел этих сволочей, эту нелюдь бандеровскую.
Толпа молчала. Вазов обвел всех глазами.
 Я понимаю: вы боитесь. Они вооружены, вы – нет, а мы не можем быть у вас постоянно. Но если дело только в этом, то оружие мы вам дадим.
Легкое шевеление в толпе, но вновь, ни слова. Глеб вскинул руку:
 Я очень прошу женщин и детей разойтись по домам. А мужчины пусть ненадолго задержатся.
Толпа пришла в движение, зашевелилась. Платки женщин ручейками потекли с улицы, следом потянулись дети. На улице осталось человек семьдесят мужчин. Они сбились плотнее, с опаской гадая, что такое задумал этот бледный как смерть капитан, с ярко-алым следом ладони на щеке.
 Вот что, мужики, – Глеб хотел добавить еще что-то, но только рукой махнул. –  А ну, пошли за мной!
Он ввел их во двор, туда где все еще висел на колу Илья Гринберг и лежали в пыли его сыновья. Только теперь туда же бойцы МГБ вытащили еще и мертвую Розу, накрытую простыней.
 Нате, смотрите! – Глеб повернулся к крестьянам. – Хорошенько смотрите! Вот, вот, вот!
Он наклонился и сорвал простыню с тела Розы. Потом схватил ближайшего человека за рукав и едва не ткнул носом в окровавленные бедра женщины и изуродованный торс с отрезанными грудями.
 Вот! Вот! Это же ждет и вас! Они знают, что они – хозяева! А вы, вы – их скот, волы рабочие! Потому с вами и можно так поступать: резать ваших детей, насиловать ваших жен, отбирать ваш хлеб! Смотрите! Смотрите! Любуйтесь!
Мужчины стояли молча, словно мертвые. Нескольких затошнило. Внезапно один из молчавших, немолодой, в шитке и старых немецких сапогах шагнул вперед:
 Ты зброю обещав? Давай! Пыши менэ до ястребкив своих! То я тебе говорю, Попятных Гнат. Ни до кого рабом не був, и до тих псов, що вот такэ творять! Пыши, капитан!
Остальных точно прорвало. Заговорили все разом, больше сорока человек требовали немедленной записи в отряд самообороны. Глеб переписал фамилии, назначив Попятных командиром. Затем отвел его в сторону:
 Товарищ Попятных, ну неужели никто не видел, кто приходил?
 Чому ж не бачив? – усмехнулся бледными губами Гнат. – Усе бачили: то Сирый со своими боевкарями прыходив. Хлопцев поболе сорока буде…
 А где они сейчас? – Вазов напрягся. – Где они скрываются? Ведь не может быть, чтобы далеко?
 Зачем далече? Тут воны. Я бачив де их постой. Тильки наперед зброю дай. Господь даст, – Попятных размашисто перекрестился, – усих катов закатуем…

Отлично !     хорошо написано и политически правильно!