Прода

6

Это сладкое слово «халява»…
Что такое «халява», Эдвин узнал не от бабушки – от брата. Загадочное русское слово означало дармовщинку. И неё, на этот сладкий медок, всегда слетались жирные зелёные помойные мухи. Братья Эшби нечасто соглашались друг с другом в том, что касалось законов Сен-Доменга, но тут они были единодушны: «халявное», пусть и маленькое, пособие для безработных не только помогало выжить малоимущим семьям, кормильцы которых пробавлялись сезонными заработками, но и расхолаживало вездесущих трутней. Опустившиеся моряки и мастеровые, разорившиеся в пух и прах купеческие сынки, не желающие работать эмигранты… Этот контингент строго делился на два разряда: живущие в дешевейших государственных домах на окраинах и совсем безнадёжные, построившие за чертой города халупы из всякого мусора. Если первые, находясь под постоянным контролем врачей и полиции, ещё пытались держаться на плаву – искали (и чаще всего находили) работу, старались следить за одеждой, и так далее – то вторые не желали делать ничего. В смысле, ничего хорошего. Насчёт выпить или чего-то стянуть голова у них почему-то работала всегда. И руки, что удивительно, прикладывались как надо. В связи с этим уровень преступности – по сравнению с европейскими столицами довольно низкий – время от времени всё же начинал раздражать горожан. Власти на подобное реагировали быстро и жёстко: население «блошиного города» оперативно расселяли по тюрьмам (если было за что) и захолустью (если не были замечены в криминале), а хлипкие постройки разрушались первым же ураганом. Но «блоха» была живуча. Проходило несколько месяцев после очередной облавы, и она снова впивалась в тело столицы. До следующей облавы.
Эдвин давно управился с последним поручением генерала и уже возвращался в порт, когда увидел типичного представителя «блохи». Около дешёвой таверны ошивался синюшный пьяница. Рваное тряпьё, воняющее мусорной кучей, заменяло ему рубаху и штаны, обуви не наблюдалось вообще. Свалявшиеся волосы, цвет которых из-за грязи и пыли определить было затруднительно, символически прикрывал не менее грязный и засаленный кусок тряпки… Всё ясно. Платёжеспособность ниже ватерлинии, и алкаша выставили за порог, ибо взять с него уже нечего. Вот и стоит он, солнцем палимый, в ожидании доброго человека, которому не жаль подарить несколько су страдающему от жажды человеку. Просить открыто пьянчуга не решался: загрести могут. Ведь если человек действительно нуждается, он всегда может прийти в свою церковь, и ему дадут несколько монет. Но на выпивку, сколько ни проси, не получишь. Ещё и в полицию стукнут.
Пьяница вперил в Эдвина взгляд выцветших глаз. Так человек смотреть не может. Так смотрит голодное животное в зверинце: «Человек, а человек, дай пожрать!»
- Господин офицер… - хриплый, жалостливо просящий голос напоминал кашель старого больного пса. – Не желаете ли выпить в хорошей компании перед выходом в море?
Ч-чёрт… Голос-то знакомый! Откуда? Эдвин напряг память…
- Фелисье! Ты?!!
Открытие потрясло Эшби-младшего до глубины души. Надо же! Фелисье, один из лучших матросов его первого экипажа! «Господи, да он же мой одногодка!» Француз ушёл с флотилии – точнее, его ушли за беспробудное пьянство – всего полтора года назад. Тогда он ещё не выглядел синерожим придатком к бутылке…
- К-капитан? – Фелисье сделал попытку отшатнуться назад, но позади была стенка. Теперь его взгляд был умильно просящим, что вызвало у Эдвина отвращение. И какой-то глухой протест: ведь отличный же матрос был, чёрт задери! – Вы? В-вот уж кого не ожидал увидеть, господин капитан!.. Не угостите по старой памяти?..
- Говорил я тебе – знай меру, - буркнул Эдвин. – На кого ты похож, Фелисье? Выглядишь дерьмом и воняешь как дерьмо. Даже из этой помойной ямы выставили. - Кивок в сторону подозрительного заведения, объекта вожделения запойного матроса. – Где живёшь?
- Понятно где – на «блохе», господин капитан, - француз стянул с головы то, что заменяло ему шляпу и пустил скупую слезу. Пробивал на жалость. – Всё этот трактирщик проклятый… Всё, что получаю, ему, кровопийце, отношу… Господин капитан, ради всего святого, угостите по старой памяти. Вчера эта скотина мне вместо рома какую-то бодягу набулькал, до сих пор голова болит…
Какое-то мгновение Эдвин раздумывал – дать пропойце монетку или нет? Дашь – тут же пропьёт. Не дашь – возненавидит. А ведь он когда-то был частью его команды, и не худшей частью.
«Чёрт с ним».
- Держи, - Эдвин подбросил монетку достоинством в пять ливров – в этом заведении можно упиться до полусмерти, если, конечно, никто никому ничего не задолжал. Фелисье неожиданно ловко перехватил серебряный кругляшок и просиял.
- Спасибо, господин капитан, добрый вы человек, - его опухшая физиономия расплылась в довольной ухмылке. – Я всегда всем так говорил – месье Эшби достойный капитан.
- На флот вернуться не хочешь? – неожиданно для самого себя спросил Эдвин.
- На флот… - протянул Фелисье. – На флот… Вы уж простите, господин капитан, не вернусь. Мне и тут хорошо…
Забулдыга давно скрылся в дверях обшарпанной таверны, а Эдвин свернул за угол, выходя на набережную. Казалось бы, ничего эдакого не случилось… но господин капитан никак не мог забыть то выражение, что появилось на испитой роже пьяницы, когда тому предложили вернуться на службу. На мгновение он увидел прежнего Фелисье – парня-балагура, душу матросской компании. Влюблённого в море, наконец. В этот миг – Эдвин почему-то в этом не сомневался – Фелисье был почти счастлив. Но плеск рома в кружке оказался сильнее плеска волн за бортом…
«Почему он предпочёл скотскую жизнь на помойке? Кто объяснит?..»

Пардон, пока оставила слово "флотилия" - до окончательного выяснения, как обозвать группу сторожевиков