ЛИНИЯ СУДЬБЫ

Август сорок второго года.

Лейтенант Кондрашов лежал на охапке сена, постукивал босой ногой по доскам в такт стучащим колесам вагона и сочинял стихи. Сочинял уже давно. Со вчерашнего вечера. И сочинил уже две строчки - «эшелоны, эшелоны, кто-то плачет, кто-то стонет...». Дальше никак не шло.
Потому как он не видел, кто там стонал за досками того санитарного поезда. Они тогда стояли на станции со смешным названием Пикалево и лейтенант решил прогуляться — косточки поразмять. Но сделал это зря. Вагон, в котором на фронт отправлялся лейтенант со своим взводом, находился в самом центре эшелона. А тот стоял далеко не на первом пути. Между станцией и их составом стояло несколько поездов. Кондрашов застеснялся на виду у красноармейцев лезть под вагоны. Он вообще был стеснительным мальчиком. Впрочем, в этом он не признавался никому, даже самому себе.
Именно по этой причине он зашагал вдоль поезда. Пройдя три-четыре вагона, его вдруг остановил окрик откуда-то сверху:
-Эй, лейтенант!
Кондрашов вздрогнул, остановился и посмотрел наверх. Из открытого окна пассажирского вагона высовывалась голова. Абсолютно лысая и какая-то очень белая. Голова спросила:
-Лейтенант, махорочкой не богат?
А потом из окна донесся чей-то стон.
Лейтенант развел руками:
-Не курю, извините.
Голова беззлобно ругнулась:
-Что ж ты, лейтенант, раненому бойцу Красной армии махорки жалеешь?
-Но... Но я, правда, не курю! Честное комсомольское! - Кондрашев поправил фуражку, сползшую на затылок.
-Да верю, верю... - как-то без энтузиазма ответила голова. И спряталась в вагоне.
Лейтенант потоптался. Ему почему-то стало стыдно:
-Товарищ! - позвал Кондрашов. - Товарищ!
-А? - снова высунулась голова.
-Я сейчас на станцию иду. Я принесу вам табака.
-Принеси, - голова засмеялась. - А то уже неделю не курим, сил больше нет.
Кондрашов суетливо сказал:
-Ага! - потом сделал было шаг, но вдруг остановился и спросил голову:
-Как там, на фронте? Давят наши немцев?
-Давят, - вздохнула голова. - Так давят, что я себе ногу отдавил по самое колено.
-Ага... - невпопад ответил лейтенант и побежал вдоль поезда. Он бежал и смотрел в окна. Некоторые были завешаны, а в некоторых мелькали лица. Разные лица — усатые и безусые, веселые и грустные, забинтованные целиком или только наполовину.
Потом он споткнулся об какую-то железнодорожную железяку и ему показалось, что эти лица засмеялись над ним. Тогда он все-таки поднырнул под вагон, потом еще под один, потом еще.
Потом он выскочил на станционный перрон и долго искал махорку у спекулянтов. Наконец, даже не поторговавшись, купил целый стакан и побежал обратно.
Но санитарный поезд уже набирал ход, ехидно подмигивая красным фонариком на последнем вагоне.
Кондрашов наругал сам себя самыми последними словами. Не вслух, конечно. Вслух он ругаться еще не научился. Просто тоскливо посмотрел на пасмурное, почти осеннее, небо и зашагал к вагону, стараясь выглядеть настоящим командиром. Подтянутым, строгим и с доброй мудростью во взгляде. И это у него получалось. По крайней мере, никто не смеялся, как на курсах, в первые дни. Тогда он запутался в шинели и упал прямо на плацу, во время строевой подготовки. Да, шинель слишком длинна была. Но понимать же надо — все лучшее фронту. И не надо обижаться на старшину, выдавшую огромную шинель малорослому курсанту Кондрашову. На себя надо обижаться — не справился с первой же трудностью и подвел взвод. Поэтому понял наказание от комвзвода как правильное и с усердием чистил от снега плац целых три дня.
И вот сейчас, лейтенант Кондрашов, вполне себе идет. Как настоящий красный командир. И снующие мимо бойцы не смеются над ним.
А из головы не выходил тот стон из окна вагона. Жуткий какой-то стон. Утробный какой-то.
И Кондрашов пообещал сам себе, что напишет стихотворение про этот вагон, про этот поезд. А махорку отдаст первому же раненому, которого встретит на своем пути.
Вот он и ехал вместе со своим взводом бить немцев, ехал и сочинял стихи:
Эшелоны, эшелоны...
Кто-то плачет, кто-то стонет.
Кто-то спит, а кто-то — курит,
Кто-то жив, а кто-то умер...

Кондрашов поморщился и зачеркнул последние две строчки.
-Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант! - перебил его мысли голос старшего сержанта Пономарева, назначенного помкомвзвода.
-А? Что? - встрепенулся Кондрашов.
-Товарищ лейтенант! Вот рассудите нас! Мы тут спорим...
Пономарев  - хитрый и рыжий челябинец — опять спорил с кем-то. Он был одержим спорами. Не важно на что и не важно о чем — лишь бы поспорить. Если выигрывал он, то щедро делил на взвод буханку или банку тушенки, проигрывал — не менее щедро подставлял лоб под щелбаны. И в обоих случаях — смеялся.
Лейтенант, стряхнув сено с шинели, поднялся и подошел к спорщикам.
-Вот рассудите, товарищ лейтенант! Я говорю, что мы в этом году войну закончим, а рядовой Сергеенок — в следующем! А? Кто прав?
Кондрашов почесал лоб, сдвинув свою фуражку:
-А на что спорим?
-На щелбан Гитлеру! - засмеялся Пономарев. - Разбивщику половина выигрыша!
-Это как? - удивился лейтенант.
-Ну... Вы замахиваетесь, а бьет кто-то из нас! - ответил Пономарев.
Белобрысый Сергеенок кивнул в знак согласия.
Кондрашов засмеялся:
-Я тоже не удержусь!
-Да бейте тоже, кому ж жалко-то? - улыбнулся в ответ сержант. - Так когда война-то закончится?
И тут Кондрашов вспомнил...
...День тот был жарким. Горячим был тот день. Весь выпуск лейтенантов стоял на том самом плацу под июльским солнцем, обливаясь потом. Стоял и слушал комиссара училища.
-Товарищи красные командиры! Сегодня вы уходите на фронт!
Голос комиссара разрывал теплую тишину летнего дня:
-Помните все, чему вас учили. А еще помните, что товарищ Сталин сказал — тысяча девятьсот сорок второй год — это год окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков! Но! Зависит это не только от товарища Сталина! Это зависит от нас с вами! Враг все еще стоит под Москвой! Его железная рука схватила за горло Ленинград! Фашисты рвутся к Кавказу! И только мы можем остановить его! Мы! И больше никто!
По щеке Кондрашова текла капля пота, щекоча его. Где-то жужжала муха. Но он — и не только он — слушал слова комиссара. Нет. Не просто слушал. Он думал над этими словами. Он внимал им. Он переживал их...
-А это, сержант Пономарев, от нас зависит. Побьем фрицев — закончим войну в этом году. Делов-то.
-А ну как не побъем? - выкрикнул кто-то.
Кондрашов шмыгнул носом:
-Так не бывает. И быть не может. Побьем, товарищи бойцы. От всей души желаю победы в споре сержанту Пономареву и готов ему уступить свою долю.
-Так немцы же уже под Сталинградом... - засомневался тот же голос. Взвод замер.
Лейтенант поправил ремень, подумав, и ответил:
-А в первую отечественную войну, тысяча восемьсот двенадцатого года, французы Москву взяли. Чем мы хуже дедов? Значит, и мы Берлин возьмем! Не впервой!
-А что, брали уже?
-Брали! - жестко, внезапно для самого себя, ответил лейтенант. - Брали, берем и брать будем, если на нас нападут.
-Отдыхайте, товарищи бойцы, - лейтенант развернулся и шагнул к своей охапке сена. А сам, внутри себя, продолжал сомневаться — правильно ли он сказал? нашел ли он ключик к сердцам своих бойцов?
Он даже по именам не всех еще запомнил. Они знакомы всего только неделю. После выпуска новоиспеченный лейтенант получил предписание отправится в Вологду и добирался туда из далекого Кустаная целую неделю. Прибыл, получил взвод, запомнил сержанта Пономарева и практически тут же дивизию стали грузить в эшелоны.
До охапки сена лейтенант не успел дойти буквально шаг.
Вагон тряхнуло так, что он попадало все на свете — котелки, винтовки, лопатки, люди. И Кондрашов упал на спину, больно ударившись затылком.
И только потом громыхнуло что-то. Колеса заскрипели, поезд еще тряхнуло
-Воздух! - заорал кто-то.
Потом открылись двери и бойцы ломанулись к выходу, выпрыгивая из вагона:
-Всем из вагона! Всем из вагона! - орал Пономарев.
Ботинки застучали по полу. Кто-то наступил на руку Кондрашова.
А потом ухнуло. Второй раз, третий.
Лейтенант, наконец, приподнялся и прыгнул из проема. Ему стало стыдно, что это не он подал команду, что он упал, что ему на ступили на ладонь.
-Взвод! - закричал он. - По самолетам противника... Огонь! И, выхватив револьвер, стал палить вверх.
Сначала одна, потом другая, потом третья винтовка стала палить в небо.
-Ууууффффыррррр... - мелькнула крестом тень. Потом еще одна. Рядом что-то грохнуло. Кисло запахло взрывчаткой. Бешеная стрельба во все стороны.
Время от времени лейтенант вжимался в землю, когда бухали взрывы. А потом он щелкал и щелкал наганом в небо, не замечая, что патроны уже давно закончились. Ему казалось, что он попадает, но он не попадал, потому что...
-Виииииуууухххх! - близкий взрыв подкинул лейтенанта вместе с насыпью, щедро цепанув горстью земли по лицу.
А после все закончилось, так же внезапно как и началось. Лишь где-то в вечернем небе угасал наглый звук немецких «Юнкерсов»
Лейтенант потряс головой, сбрасывая землю с лица. Потом приподнялся. Снова потряс головой.
-Взвооод! - услышал он сквозь туман. - Отбой воздушной тревоге! Становись!
Он попытался «становиться», но по голове словно било молотком, поэтому лейтенант смог лишь перевернуться и встать на четвереньки.
-Товарищ лейтенант! Живы? - рыжий челябинец вдруг мелькнул перед глазами. - Ранены?
Кондрашов снова потряс головой, вставая:
-Да вроде бы нет...
А голова слегка кружилась.
-Кондрашов? Все целы? - хлопнул его кто-то по плечу, отчего лейтенант пошатнулся.
-А? - оглянулся он.
Перед ним стоял товарищ старший лейтенант Смехов, командир роты. Только почему-то расплывался слегка. Только в этот момент комвзвода понял, что где-то потерял очки.
-Вроде целы...
-Вроде! - крикнул на него старлей. - Доложить о потерях через десять минут.
И тут же умчался к началу состава.
-Что, лейтенант! Познакомились с землей? - беззлобно пошутил сержант и протянул ему очки. - Вот, валялись под ногами. Хорошо, что никто не наступил.
Кондрашов взял свои «велосипеды», протер их рукавом гимнастерки и нацепил на нос. Мир снова стал нормальным. Кроме рук. Они немного дрожжали. Совсем немного. Но Кондрашову вдруг показалось, что это дрожжание видят все — убежавший комроты, улыбающийся замкомвзвода, ругающиеся бойцы, встающие с земли. Лейтенант засунул руки в карманы галифе, хотя раньше не позволил бы это ни за что.
-Вы слышали, что командир роты сказал? Проверьте личный состав, - скомандовал комвзвода. Голос тоже дрожжал.
-Конечно, товарищ лейтенант, - неуставно улыбнулся Пономарев.
«Странно он как-то улыбается» - подумал Кондрашов: «Все время только левой половиной лица. Почему?»
-Взвод! Становись! - отвернулся от командира сержант.
Бойцы, беспрестанно ругаясь на фрицевские самолеты и погоду, начали выстраиваться в две шеренги.
Кондрашов, морщась от боли в голове, полез в вагон за документами.
Пока он ползал, ушлый сержант умудрился уже проверить наличие личного состава. Все были целы и здоровы. Не хватало только одного бойца.
-Рядовой Тиунов пропал, товарищ лейтенант!
-Как пропал? Куда пропал? - забеспокоился Кондрашов. Еще не хватало бойца потерять...
-Командир отделения говорит, что выпрыгивал со всеми, но...
-Надо найти! Непременно найти! - лейтенант сразу забыл и про головную боль и про бомбежку.
-Может его бомбой... - высказался кто-то из строя. - Бомба-то она совсем рядом легла!
-Взвод! - крикнул лейтенант. - Поотделенно! Цепью! Прочесать...
И только сейчас лейтенант увидел — где они остановились.
Поезд стоял на небольшой насыпи. Они ссыпались из вагона на левую, южную сторону. Буквально метров десять от насыпи — полоса отчуждения с торчащими пеньками вырубленных деревьев. И на этой полосе вонюче дымится воронка. А потом лес. Лес... Одно название. Кривоватые березки на жидкой, болотистой почве. То ли дело дома...
-Прочесать лес в глубину на сто... Нет! На двести метров!
Лейтенант пошел первым. За ним — взвод. Левой рукой Кондрашов держал наган. Правой — доставал патроны и заряжал его на ходу. Руки еще дрожжали. Поэтому он уронил парочку.
И никого.
«Сбежал? Сбежал?» - билась лихорадочная мысль.
Действительно. Никого нет. И следов нет.
-Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! - закричал кто-то за спиной.
Кондрашов, не раздумывая, бросился на крик.
Рядовой Тиунов лежал ничком ногами к поезду. По его брючинам растекалось темное пятно.
-Живой? - бросил лейтенант.
-Вроде дышит, - ответил санинструктор взвода, щупая пульс на шее раненого.
-Что с ним? - присел на корточки Кондрашов.
-Сейчас посмотрим... - санинструктор — Шмелев, кажется? - ловко выхватил нож и вспорол брючину вместе с кальсонами.
-Ух, мать твою! - пронеслось по взводу.
Осколок вошел в правую пятку Тиунова и прошел под кожей, выйдя на пояснице и распоров мышцы голени, бедра, ягодицы.
-В сознании? - спросил комвзвода.
-Не... - качнул головой санинструктор. - В госпиталь надо его.
Тиунова переложили на шинель и потащили к госпитальному вагону.
Зампомкомвзвода горестно качнул головой, провожая взглядом бойцов:
-Вот и отвоевался Ванька.
-Почему отвоевался? - не понял лейтенант.
-Пока он по госпиталям проваляется — мы и войну закончим!
-По вагонам! По вагонаааам! - понесся крик вдоль состава.
Лейтенант Кондрашов и его бойцы побежали к вагону, хлюпая сапогами по канавной жиже.
А сержант Пономарев крикнул на бегу:
-Не волнуйтесь за бойцов! В госпитальном доедут!
Когда эшелон  тронулся, Кондрашов внезапно задремал. И в дреме он повторял про себя:
Эшелоны, эшелоны...
Кто-то плачет, кто-то стонет...

Подстраивалсо    

Вечно у меня эти две Ж...