Может быть, стоит включиться в игру? Это трудно, когда ты ежесекундно распят перекрестьем радаров.  Если мерцающая, зеленая точка, обозначающая твою машину, одновременно проходит сразу по нескольким схемам оперативных карт. Но в том и беда, что от машины ему избавляться пока рановато. Она — единственная ниточка, связывающая его с теми, кто намерен и в силах помочь.
Подождем ка еще с полчасика, — решил для себя Устинов. — Если руководители Центра о себе не напомнят, будем действовать самостоятельно.
Ну вот, Жорка, теперь ты герой! — думал Устинов, кружа по Черемушкам. Еще бы! Даванул самого Крота. Герой-то герой. Не на свою ли бедовую голову?
Запуская часовой механизм, он меньше всего думал о «чистке рядов» и прочей там чепухе. Он освобождал для себя очередную ступеньку служебной лестницы и всего лишь воспользовался моментом.
На площади «Трех вокзалов» он оставил свою машину. С центрального входа вошел в билетную кассу, разменял там последние пять тысяч, и вернулся назад по подземному переходу. Вплотную к его «копейке» стоял японский микроавтобус. Похожий на тот, что недавно еще «вел» его по дороге. За рулем сидел жилистый худощавый мужчина в синем комбинезоне. На кончике длинного носа чудом держались дымчатые очки. Из-под клетчатой матерчатой кепки с козырьком, отодвинутым на затылок, топорщился «ежик» волос. На плохо выбритой правой щеке красовался огромный флюс.
Почти не раздумывая, Устинов открыл переднюю дверцу и сел на сиденье рядом с водителем.
Легко узнаваемый голос с легким прибалтийским акцентом донесся из-за спины, из глубины салона:
— Даже если ваша одежда нашпигована микрофонами, здесь вы можете говорить. Никто посторонний нас не услышит. Еще раз здравствуйте, Георгий Романович. В чем вы сейчас больше всего нуждаетесь?
— В правде! — попытался сострить Жорка.
— А если серьезно?
— Одежда, оружие, деньги, машина, — коротко перечислил Устинов. — Еще бы хотелось узнать ближайшие перспективы.
Водитель плавно нажал газ, покачал головой, усмехнулся:
— И этот туда же! Ты, товарищ майор, перебирался бы подальше в салон. Не стоит тебе сейчас на переднем сиденье маячить.
Сказал и болезненно сморщился. Наверное, ему было очень больно.
Внутренняя начинка микроавтобуса напоминала передвижную лабораторию, оснащенную по последнему слову техники.
— Что, Олег, еще не совсем чисто? — понял водителя человек в летнем полевом камуфляже, без всяких знаков различия. — Пройдись-ка еще разок по контрольному кругу. Пусть ребята более основательно подотрут нашу задницу.
Потом он достал из-за мощной спины стандартный чемодан для спецкомандировок, и обратился напрямую к Устинову:
— Переодевайтесь, Георгий Романович. Здесь все, — исключительно ваш размер. Снимайте с себя все, вплоть до трусов и ботинок. И тщательно расчешите волосы… в общем, — везде. Мы, конечно, потом еще раз все хорошенько проверим… на вшивость!
— Опять за кордон? — уточнил Устинов, привычно облачаясь в черный элегантный костюм.
Он не спеша, рассовал по карманам деньги, «чистые» документы, несколько сберегательных книжек на предъявителя. В том числе и солидную пачку долларов, вложенную в загранпаспорт.  Ответа все не было.
— Без «легенды»? — снова спросил Жорка, и осекся, наткнувшись на долгий взгляд внимательных глаз:
— За границу сейчас не советую. В первую очередь, вас будут ждать в международном аэропорту.  Свободу не ограничиваю, но на всякий случай предупреждаю: Москва, Мурманск и Ленинград тоже для вас заказаны. Искать будут ненавязчиво, но настойчиво, и очень внимательно. Вы ведь куда-то туда собирались?
Устинов пожал плечами.
— А вы попробуйте на Украину, в братскую Белоруссию, или куда-нибудь на российский юг. Устои там кондовы и патриархальны. Деньги чиновники любят, как при царе-батюшке, — больше, чем они того стоят. Вот оттуда — Чем черт не шутит? — можно попробовать махнуть за бугор.
— Я вас не совсем понял? Мы что, опять нелегалы?
— Получается так, — собеседник протяжно вздохнул и прикурил сигарету, — получается так. Вы, Георгий Романович, что-то там говорили о перспективах. Они у нас, как у той крепостной девицы на выданье, — пока никаких. Полная неопределенность. Ваша главная перспектива на ближайшие десять лет — уцелеть в беспределе и смуте, сохранить себя для организации. Пока в нас только стреляют, выбрасывают из окон, отрезают головы, а завтра порвут на части руками разъяренной толпы. У демократии много традиций, но толпа депутатов ничем не отличается от толпы водопроводчиков. Потому что и те, и другие попадают под законы толпы. Армейские офицеры, как вы, наверное, знаете, уже давно не выходят на улицу в военной форме. Толпа срывает погоны — и в морду! Что поделаешь, — гласность! Соответствующая подготовка произведена…
Устинов тряхнул головой и сжал кулаки:
— Я до сегодняшнего дня не верил агентам и их донесениям. Думал, — бредятина. Сегодня, мол, ночью ожидается погром в здании КГБ на Лубянке. Будут, сносить памятник Дзержинскому, и потрошить секретные архивы КГБ!
— Они и будут сносить, — ваши секретные агенты, такие, как эта Виктория Новодумская. Они и будут копаться в архивах, чтобы сжечь платежные ведомости со своими фамилиями. Вы не замечали? У нее даже улыбка напоминает испражнение лица…. Если честно, до сегодняшнего дня мы мало вам доверяли. Массонский орден, его влияние на умы, ваше в нем положение. Все это играло против вас.
Устинов внимательно слушал. Картина, развернутая перед ним, отдавала черною безнадегой. Это был анализ настоящего и минувшего.
Организаторы путча рассчитали все безупречно. Главком сухопутных войск Вареников в самый нужный момент оказался в командировке в Белоруссии. И не он один. По тем или иным «случайным» причинам от оперативного управления Армией были искусственно отстранены все деятельные и верные Присяге высшие командиры. А в заместителях у них, уж так получилось, оказались или предатели, или тупые исполнители, или безынициативные солдафоны. Те, кому никогда не поверит озлобленное и униженное офицерство.
Человек без знаков различия говорил очень спокойно. Ненадолго задумывался, тщательно подбирая слова. Вел себя, как настоящий эстонец…

Когда, вслед за последними тактами «Лебединого озера» отошли в прошлое «гонки на лафетах», пришел в страну молодой энергичный вождь. С амбициями, но без денег. Деньги успели разворовать до него. Пришлось ехать с протянутой рукой к «классовому» врагу и многое обещать.
Молодой вождь был не таким, как все. Он без бумажки говорил про «демократический» централизм, и многие с удивлением обнаружили, что да, действительно, упоминается такое понятие в подзабытом партийном уставе. Еще он говорил такими словами, как будто его, этот централизм, нельзя купить или, в крайнем случае, украсть. Всплывали и новые понятия. Оказалось, что «общественное» — это вовсе не «то, что еще не мое» и что это «то, что еще не мое» должно работать для всех, причем эффективно и с ускорением. Самые умные «видные теоретики марксизма-ленинизма» вскоре смекнули:
— Да это он, гад, так дает понять, что ответственность без власти принимать на себя не желает!
Так же, как в демократическом обществе меньше всего демократии, так и в стране дураков, меньше всего таковых. Властью с новым вождем делиться никто не хотел. Не для того хребет десятилетия гнули! Для начала решили «предупредить». И в качестве предупреждения, мол: «Не замай!», — нашли для молодого вождя подходящую альтернативу.
— Власть, — говорила альтернатива, — нам без особой надобности. Забирайте «кто, сколько сможет проглотить». А ответственность — не жена. Ее всегда можно на кого-то другого переложить. Да хоть на того же меченого.
Альтернатива по всем параметрам «косила» под образ народного защитника и заступника. Сразу видно, наш человек, любитель «этого дела». Все на лицо, и удары оглоблей, и падение с моста под шафе. Их обоих, и меченого, и мордатого, как пауков в банку запускали каждый день в телевизор. И, надо сказать, народ полюбил этот «плюрализм» пуще тараканьих бегов. Тем более что, когда на экран выплывал мордатый, от телевизора, в буквальном смысле этого слова, начинало разить перегаром.
Экстрасенсы, колдуны, а так же ведущие информационных программ чуть ли не бились об заклад: «кто — кого». Азартный народ слагал пророческие частушки:
Скользкий глист не роет норы,
Всюду влезет скользкий глист:
Съел плохого комбайнера
Записной волейболист.
Это была идеология и Моральный кодекс. Волейболист мотался по городу в стареньком тестевом «Москвиче» и делал «ложные замахи», обозначающие «борьбу с привилегиями». И сразу же о нем стали слагаться легенды.
Пошел было в народ и молодой вождь, посулив ему перестройку, гласность и возможность зарабатывать «кто сколько хочет». Но на фоне пустых магазинов, это было смешно. Не поняли это и престарелые «теоретики»:
— Народ, — говорили они, — это тебе, Мишатка, не маленькие гаечки, болтики или винтики. Это у них, в загнивающем обществе так. А наш народ до этого еще не дорос! Наш народ — это воздух в колесах государственной машины, который с легкостью должен выдерживать власть в нужное количество атмосфер. Представь себе, если воздух сам станет решать, что ему делать: надуваться или выдуваться! С таким народом мы, батенька, не только до коммунизма — до вашего следующего дня рождения не доедем.
Но молодой реформатор уже сделал свою последнюю ставку — на народ. На него же ставила и альтернатива. Наверное, потому эхо от всех потрясений, которые по идее должны были стать всенародными, бессильно замирало, так и не выйдя за пределы Садового кольца.
— Почему? — спрашивал новый вождь.
— Наверное, потому, что люди пьют, — подсказала его жена.
И он тогда допустил последнюю ошибку, ставшую роковой. Указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом, ударил по самому святому: по народной душе. А уже рикошетом — по нему самому.
«В связи с Указом…. В целях дальнейшего усиления…. В соответствии с распоряжением Исполкома за номером….   С такого-то по такое-то… Продажа алкогольных напитков будет полностью прекращена».
Подобные объявления стали настенными украшениями всех водкосодержащих магазинов страны. И появлялись они в моменты, когда в тот или иной населенный пункт приходил эшелон с «левой» водкой. Ее не становилось меньше. Просто по себестоимости ее стало почти невозможно купить, зато по тройной цене — сколько угодно.
«Инициатива» была вроде бы частной. Но взяткоемкость алкогольного бизнеса крепила благосостояние новых советских буржуев и все уровни власти настолько стремительно, что «то, что еще не мое» столь же быстро тончало «ещем».
Народ все это видел. И все понимал. И, страдая в водочных очередях, ненавидел власть и ее атрибуты.
Судьба реформатора решилась тогда. Сейчас решалась судьба народа: момент истины наступил.
Точная оценка событий, логические цепочки, исключающие неверное толкование. Устинов такого спокойствия не понимал и, когда говорил, с огромным трудом сдерживал хлещущие через край эмоции:
— Евгений Иванович предупреждал, что такое возможно, что страна впадет в искусственно управляемую анархию. Я долго работал под его руководством и личным контролем. Орден «Права человека» — тоже его идея. Ведь только благодаря моим связям, и надежным контактам в массонстве, нам удалось разоблачить многих. Иные предпочли застрелиться…

В районе Арбата, микроавтобус резко свернул в распахнутые ворота, и увеличил скорость. Позади  громыхнуло. Донеслись автоматные очереди. Устинов и его собеседник чуть не столкнулись лбами. Страдающий от боли шофер, громко и забористо матюкнулся.
У стен особняка, укрытого в глубине старинного парка, несколько личностей в черных масках подбежали к машине. Двое начали быстро откручивать номера, и менять их на новые. Еще двое снимали намагниченные рекламные щиты над никелированными молдингами. Пятый тащил другие, более красочные.
— Что, Олег Николаевич, — весело крикнул он измученному шоферу, — зуб донимает? Есть, понимаешь, хорошее народное средство.  Возьми две горошины. Одну положи на зуб, — другую засунь в задницу. И почаще меняй!
Люди в масках похабно заржали. Шофер смачно плюнул, и рванул дальше. Верткая машина скользнула по узкой аллее, и выскочила в другие ворота.  Покружив в лабиринте старых московских двориков, снова выпрыгнула на проезжую часть.
Водитель впервые повеселел:
— Верняк, Отто Карлович! Громко, но чисто.
— Давай, Олежка, на Кольцевую. Туда, где танковая колонна. Нам еще пятерых эвакуировать надо…
Потом как ни в чем не бывало, вновь обратился к Устинову:
— Евгений Иванович лучше других понимал зоологию этого путча. Взять ту же самую «гласность». Вроде, нет ни запретных тем, ни личностей, ни событий. Все дерьмо, копившееся веками, прилежно взболтали и выплеснули на страницы газет. — Ан нет! — Ни один, самый отъявленный борзописец, и словом не обмолвился насчет покушения на Андропова. Это табу! Знают, что сделают с тем, кто даже случайно коснется подобной тематики. Да и невозможно правдиво ее рассекретить, не сорвав маски с тех, кто сейчас на коне. Да, так и не смог Векшин основательно подчистить этот зверинец. Но он успел сделать главное. — Отвести от вас подозрение, и вашими же руками лишить заговорщиков головы…
Устинов внутренне покраснел. Но Отто Карлович этого не заметил. Нужно было менять тему. Поэтому Жорка спросил:
— Кстати, не знаете, что там, с семьей Векшина?
— Семьи, как таковой у Евгения Ивановича не было. Приемная дочь исчезла неизвестно куда, за день до его убийства. Нет ее ни в Питере, ни в Москве, ни среди неопознанных трупов. По косвенным данным, следы похожей на нее девушки теряются на территории одной из суверенных республик, которая по нашим прикидкам уже в недалеком будущем станет полностью независимой. А сын…
— Сын?!
— Да, у Векшина есть сын. Как говорится, ошибка молодости. Многие говорили о том, что он умеет читать мысли. Не слышали о таком?
— Я сам это точно знаю.
— Именно за эту способность его так боялся и ненавидел Мушкетов. Вам лучше знать, что с Антоном произошло. Ведь это ваши люди так активно разрабатывали его в Мурманске. Заметьте, одновременно с покушением на Векшина и исчезновением его дочери.
— Но я не знал. Не мог даже предположить, что Антон — его сын!
— Евгений Иванович тоже до последнего думал, что этого никто никогда не узнает. Даже Центр. Как видите, он ошибался.
Широкая, всегда оживленная трасса, ведущая к кольцевой дороге, была в этот день полупуста. По мере продвижения вперед поток машин еще более редел. Последние километры микроавтобус преодолевал в полном одиночестве. Водитель увеличил скорость.
— Мне кажется, что Антон жив! — Устинов сам не заметил, что сказал это вслух.
Отто Карлович посчитал, что эти слова имеют отношение и к нему:
— Больше, чем жив! Он, как мне сейчас сообщили, крепко наследил в гостинице «Арктика».  В общей сложности, больше десятка трупов. Это ж надо, какой засранец! Жаль, что на месте событий нет никого из наших спецов. Я бы вас просветил с вероятностью девяносто процентов, кто и зачем ликвидировал вашу группу захвата. Впрочем, теперь это уже не столь важно.
— Он что, за них отомстил? — поразился Устинов.
— Может за них, а может быть, — за себя. Вас с ним, майор, связывают с ним очень сложные отношения. Есть у меня для него информация, о которой Антон может и не догадываться. Вы постарайтесь его отыскать, и передать это на словах.
Тоннель под мостом, ведущим на объездную дорогу, был надежно заблокирован танками. У крутой насыпи о чем-то горячо спорили вооруженные люди в промасленных комбинезонах.
Водитель, повинуясь сигналу военного регулировщика, сдал на обочину и остановил микроавтобус. Все вышли из машины и дальше пошли пешком.
Объемные серые тучи, вторую неделю висящие над Москвой, все никак не могли разродиться осенним дождем. Наполненный мелкой сыростью ветер дышал резкой прохладой. После почти домашнего уюта автобусного салона, в тесноватом костюмчике было довольно зябко.
Отто Карлович вернулся к машине, достал из салона теплую кожаную куртку и теперь торопился обратно.
— Кажется, армия подключилась? — спросил Устинов шофера, кивая на бронетехнику. — Тогда еще поглядим!
— Одна Кантемировская дивизия, — неохотно ответил Олег, — и та, без боекомплекта. Не хватало еще стрелять в свой народ. Ведь большинство из тех, кто сегодня на улице, лет через пять осознают, что творят их руками…
— Для чего же тогда танки?
— Это единственный шанс выиграть время. Нужно успеть эвакуировать документацию и людей.
Отто Карлович несколько пообщался с танкистами, потом повернулся к Устинову:
— Возьмите, Георгий Романович, — сказал он, и протянул ему куртку. — Носите на здоровье! Все теперь в ваших руках.

Я не стал разбираться: кто звонит, и зачем звонит. То ли это осиротевшие бойцы соскучились по начальству, то ли подельники Арифа, таким сложным образом, торопили гонца. Впрочем, я убил его достаточно оперативно. — Поводов для беспокойства у его товарищей по оружию, пока еще быть не должно.
Шкерочный нож и заточку я рассовал за шнуровки ботинок, а «Беретту» убрал в коричневый кейс. — В рукопашном бою пистолет больше шумит, чем работает, и будет только мешать. Перепачканную кровью синюю сумку Арифа я пинком отшвырнул в дальний угол прихожей. Закурил последнюю сигарету, взял пожитки и выглянул в коридор.
Ключ Арифа торчал снаружи в двери. Я провернул его на два оборота, да так и оставил в замке. Не стал даже стирать отпечатки пальцев. — Одним больше, — одним меньше! — Я и так тут достаточно наследил.
На лестничной клетке было пустынно и тихо. Черные полосы, оставленные каблуками «уважаемого человека», вели наверх, на восьмой этаж. Ворс ковровой дорожки мягко глушил шаги. Нужная дверь с номером 822 была чуть приоткрыта. За ней кипела дискуссия. Я спокойно вошел в прихожую, и нажал на «собачку». Замок лязгнул, как затвор автомата. Но, по-моему, меня не услышали.
Если Ариф не соврал, людей в этой «четырехместке» должно быть еще шестеро, не считая покойника. Но спорили они за десятерых. Судя по тому, что языком для общения был избран «великий могучий», здесь собрались «дети разных народов». И все они очень спешили. Еще бы! Нужно было «рвать когти», но задерживал их не только гонец с головами. Весь сыр-бор разгорелся вокруг мертвеца и планов его эвакуации.
Что, — спрашивали одни, — делать, если работники гостиницы или милиция, или и те и другие, будут задерживать их в вестибюле? Да еще и с казенными одеялами, в которые упаковано тело уважаемого Хасана?
Нужно прорываться с оружием, не оставляя свидетелей, — отвечали другие. — Внизу ждет машина. На подходе еще одна. Нужно только дождаться Арифа, и отправить его за огневым подкреплением.
И третьи тоже считали, что нужно дождаться Арифа.  Пусть, мол, спустится вниз и попробует «кому надо хорошо заплатить».
Шестерка им что ли Ариф?! —  Я даже обиделся за него.
— Э-э, Ариф, киль манда! Что стоишь? — крикнул кто-то из них. Заметил, наверное, шевеление за стеклами двери, ведущей в номер.
Трое участников дискуссии разместились за небольшим столом. Они играли в карты на деньги. Еще двое курили, лежа в кроватях. Шестой сидел в левом углу, рядом с телефонной тумбой, забравшись с ногами в белых носках на мягкое кресло. Это был бритый наголо бородач, в широких шикарных штанах, переливающихся оттенками синего в волнах электрического света. На спинке кресла висел его бордовый пиджак. На поднятых в позе Будды коленях лежал автомат с массивным глушителем. Он контролировал вход. От него исходила основная опасность.
Реакция у него была потрясающей. Как, впрочем, и выучка. Исправляя свою оплошность, он попытался упасть вперед и вниз, перехватить в движении автомат и еще в воздухе нажать на курок.
— Мамая кэру! — мысленно крикнул он.
Но я уже отодвинулся вправо, поставив между ним и собой его бестолковых товарищей. Они побросали карты, и начали подниматься. Двое со стульев, третий — с кровати. Только он все равно собирался стрелять.
Чисто интуитивно, как в старом, забытом сне, я резко выбросил правую руку ладонью вперед. Мощнейший удар опрокинул его вместе с креслом и с силой швырнул в широкий оконный проем. Затрещала, ломаясь, деревянная рама, брызнули в стороны осколки стекла. Автомат отлетел в сторону.
Наверное, бородач на какое-то время потерял сознание. Он никак не отреагировал на то, что верхняя, более-менее целая часть стекла, влекомая собственной тяжестью, сначала медленно, потом все более ускоряясь, упала вниз. Как гильотина, она с беспощадным хрустом отделила беспокойную голову от его широченных плеч.

К тому, что происходило в дальнейшем, лучше всего подошло бы вульгарное слово «мочить». Головы лопались, как перезрелые тыквы, прежде чем их носители успевали подняться на ноги и сообразить, что сподручнее делать: драться, или бежать. Я их убивал, уже не боясь испачкаться. Одежда, руки, лицо, и даже вспотевшие волосы — все было забрызгано вязким желе из крови и мозга.
Они умирали в счастливом неведении, считая, что за все в этой жизни ими уже заплачено. Нет, мужики, это только прелюдия! Я еще раз приду в этот номер. Совершу временную петлю и приду, чтобы спросить за все. И вы мне не просто расскажете, а споете: Кто из вас побывал на квартире отца? Куда делась Наташка? Зачем вы отрезаете головы? И пусть это будет не время, а новая  вероятность вы мне расскажете главное: Кто за всем этим стоит? Расскажете, потому что несколько раз умирать страшно!
Они еще не переставали думать, а я уже собирал трофеи. «Мамая кэру»…. Где-то я слышал нечто подобное. Нужно будет спросить в следующий раз, что это означает?
В номере тоже валялась большая синяя сумка, точно такая же, как у Арифа. Наверное, брали в одном магазине. Я побросал в нее деньги, документы и весь боевой арсенал: два автомата, два пистолета «ТТ» и четыре «Беретты», патроны в обоймах и россыпью, заточки, ножи-стропорезы, пластиковую взрывчатку.  — Потом разберемся! Чтобы освободить от ноши правую руку, сунул в сумку и свой «дипломат». Ключ от машины и водительские права на имя Насреддина Рустамова, спрятал в боковой карман куртки.
Уже на обратном пути, я обо что-то споткнулся. В сердцах пнул ногой перевязанный бечевкою сверток, а из него, вдруг, посыпались деньги. — Пачки новеньких долларов в банковской упаковке. Сумку пришлось трамбовать ногами.
Это сколько же нужно поймать рыбы, чтоб заработать такие деньги? — спросил я у тела Насреддина Рустамова. Он, естественно промолчал. Прощальным взглядом я окинул место побоища, и обругал себя за излишнюю эмоциональность. То же самое можно бы сделать тише, и гораздо быстрее.
Телефон хоть и упал, слава Богу, еще работал. Я позвонил на второй этаж. — Никто не ответил. Наверное, Сашка послушал меня и ушел. Если так, молодец.
По смежной стене номера уже колотили. На улице завывала сирена. Пора бы и честь знать. Загостился.  Я подогнал ремень автомата под свою правую руку, и пнул ногой хлипкий замок.
Засады не было. Но этих двух я чуть не зашиб. Прямо под дверью, так и не решившись в нее постучать, что-то лопотала парочка заспанных финнов. Мужик был в пижаме и ночном колпаке, а подруга его — в осеннем пальто, наброшенном на голое тело. И как он ее, дурень, в пижаме трахал?
Увидев мою свирепую рожу, мужик проглотил и язык, и слова. А дамочка плотней, запахнула пальтишко и прикусила свой кулачок.
— Ду ю спик инглиш? — спросил я, и повел «калашом». — Чешите отсюдова на хрен! Виновники вашего беспокойства уже наказаны. Больше они никогда не будут шуметь.
Их сразу не стало. Но по лестничной клетке поднимались бегом несколько человек. А зачем так спешить, если ты не солдат? Но служивые были еще далеко. Их агрессивные мысли были настроены на этаж ниже. Значит, еще две минуты запишем себе в актив.
И я стартовал в сторону лифта. Коридор был огромен и пуст. Если кто-то сейчас не спит, то, скорее всего, опасается за надежность казенных дверей.
Служебный лифт откликнулся сразу. Он медленно полз вверх, а где-то на этаже, за углом, отчаянно верещали протрезвевшие финны:
— Мафия!!!
В коридор выскочили двое в военной форме. Достали на ходу пистолеты. Наверное, тоже пришли по кровавому следу. Опоздали, братишки! Дверь древнего лифта со скрипом отошла в сторону. Погасла красная лампочка. Кабина застыла, качнулась, и пошла вниз.
Я выбрал третий этаж. — Хорошее число — три! — Сбежал  на пролет вниз, даже не представляя, куда приведет узкая служебная лестница. Все туда же! Но вход в ресторан был уже забран тяжелой решеткой. Но слева от него, за хлипкой застекленной дверью, почему-то закрытой на ключ, ласкали мой взгляд таблички гостиничных номеров. Совсем недалеко, — та самая, нужная мне. Шум за спиной нарастал. Сверху поджимали преследователи.  Я вышиб преграду вместе с дверным косяком.  Три шага вперед, — и я дома!
Номер был приоткрыт. Ключ торчал в замке изнутри. Спасибо тебе, Сашка! Ты сделал все в точности! Я дважды провернул ключ, и в ту же секунду дверь содрогнулась от напора тяжелого тела.
— Беги, отморозок, беги! — ревел голос с той стороны, — Беги, и не вздумай сдаваться!  Повинную не приму, убью при попытке к бегству! Кровь нужно смывать только кровью! Что ж ты стоишь? Беги!
Окно было распахнуто настежь, а выход на козырек искусственно задрапирован тяжелыми шторами. На подоконнике стояла «чекушка». На ее горлышко, как рецепт на склянку с лекарством, была нанизана бумажка с запиской. С чего это Сашка решил пошутить?! Не читая, я сунул ее в карман, резко раздвинул шторы и вышел на скользкий, загаженный козырек.
Вокруг были горы мусора. Что только сюда не бросали! Хорошо, хоть никто не додумался сходить по большому! Бутылку, на которой, скорее всего, остались отпечатки Мордана, я изо всех сил запустил в ночь. Где-то там, позади под прикладами автоматов трещала дверь.
На козырьке, как и в городе, хозяйкой была осень, — златовласая  леди с мерзким характером.  Меня окатило струей холодной воды, льющейся с крыши. И я побежал, оставляя на память преследователям следы своего грязного прошлого. В тусклом электрическом свете, вспыхнувшем в окне за спиной, они казались, очень уж черными.