Глава 25

Жорка Устинов подключил часовой механизм, чуть ли не на ходу. В тот самый момент, когда, уже поднимаясь, дописывал последнюю строчку в своем прощальном привете. Старик продолжал разглагольствовать, а он незаметно замкнул контакты, все еще изображая почтительного подчиненного.
Когда глухари токуют, думал он, спускаясь по лестнице, они ничего не слышат. Какая теперь разница, войдет Инка, или нет? Решится, или что заподозрит? — Взрыв все равно будет!
Устинов не считал себя ни преступником, ни предателем. Его даже не мучили угрызения совести. Ведь жертва фигур, порой даже очень значительных, обыденное явление и в шахматах, и в политике. А шахматы покойничек очень любил!
Устинов усмехнулся: Нехорошо, братец, думать о еще живом человеке в прошедшем времени!
…То, что он написал на листе бумаги, было чистейшею правдой. С нее, с этой правды и надо бы начать сегодняшний разговор. Но обстоятельства позволили придержать лишний козырь. И все получилось очень даже удачно. — Никто ничего не услышит, и теперь уже вряд ли проверит. Бумага должна исчезнуть в огне, и снова стать играющим козырем!
Если все рассчитано правильно, а в этом Георгий Романович ни секунды не сомневался, информация вызовет шок. Даже у такого прожженного волка, как Мушкетов. Не зря учил Евгений Иванович: «Своевременно и точно смоделированный, и психологически выверенный момент — аксиома атаки!»
Содержимое конверта было традиционным. Все те же, поминутно расписанные инструкции. Пункт первый: «Ознакомившись, уничтожить». Жорка довольно хмыкнул. ─ Надо же, угадал!..  Тэ-экс, что таи у нас дальше? ─ Вот это попал!!! Получается, что машина, за рулем которой он так удобно расселся, тоже сегодня взлетит на воздух?! Он сам только что активировал взвод, захлопнув за собой дверь. Теперь, даже если случайно, раскроется любая из них, — долбанет так, что чертям тошно станет! Утопив стопора,  Устинов опять усмехнулся. А если за ним никто не поедет, кого же тогда взрывать?!

Он, как и все, знал, что на Момоновца готовится покушение. «Олухи из КГБ» работали очень топорно. Как сказала уборщица баба Рая, (капитан, между прочим, в отставке) «над ихней игрою в шпиены потешается весь коллектив». Потешались-то все, а на взрывное устройство в кабинете Мушкетова он вышел один. Произошло это совершенно случайно. Жорка копнул там, где никто и не думал копать.
Все началось с Инки. Правы французы — «шерше ля фам»! Он от нее дурел, как восьмиклассник. Нет, не любил, а именно дурел, истекая животной страстью. И жаждал, пуще наград и званий, «отодрать во всех мыслимых и не мыслимых, и особо циничных» формах. О таких, как она, хохлы говорят: «хапнешь в руки — и маешь вещь!» Не баба, а механизм для услады, машина для рожания детей. Так бывает, когда женщина, склонная к полноте, выходит на временной пик своей соблазнительности. Она еще не перешагнула роковую черту, за которой полнота портит. Инка знала про это. И ее, вечно покрытые томной поволокой, огромные, коровьи глаза…. Нет, они не шептали, они орали и требовали: «Мужики! Вот она я! Налетай! Обещаю седьмое небо!!!»
Да, у нее не было мужика. Как он это определил? — Элементарно. У этой женщины были очень длинные, красивые и ухоженные ногти. Даже на ногах. Но не было длинных ногтей на безымянном и указательном пальцах правой руки. Там, наоборот, ногти были стрижены очень коротко, и тщательно обработаны пилочкой. О чем это говорит понимающему человеку? — О многом! — Изнемогая в холодной постели, плача и ненавидя себя, ей приходится получать сексуальное удовлетворение, так сказать, собственноручно.
А мужики…. — Что мужики? Инка нравилась всем. И все ревниво следили друг за другом: «Если не мне, — лучше уж никому!» Все боялись. У каждой бомбы есть свой взрыватель, даже у сексуальной. А у Инки взрывателем был сам Момоновец. — Старый хрен!
Все мужики конторы сходился во мнении, что с бабами Мушкетов — лох, и дуб дубом. Однажды, ради спортивного интереса, но с общего согласия, Инке запустили в прическу импортного «жука» и слушали, затаив дыхание. Минут через десять Мушкетов вызвал ее к себе в кабинет, под самым приличным предлогом. Там угощал шифровальщицу чаем, кормил шоколадом. На закуску предложил грустную музыку, и читал ей стихи. То есть вел себя, как утюг. — Не трахал, а только гладил.
Мысль проследить за предметом своих вожделений пришла к Устинову совершенно спонтанно. После одного случая.
Инка шла по служебному коридору. Он, по привычке, пристроился метрах в пяти сзади. Шел, и кушал ее глазами, примерял под себя. И тут она неожиданно встала «в позу». — Решила что-то подправить в своей обувке. А может быть, просто дразнила, сучка такая? И ему, обалдевшему и чуть не потерявшему голову, был с размаху предъявлен весь ее шикарный интим! — Ажурные черные трусики, складочки да оборочки, шелковые чулочки…. —  Мама моя! — Там же курчавились и волосики, подбритые со знанием дела! — Дотронься рукой — искры посыпятся! А платьице было тоненьким, летним, очень коротким….
Устинов так и не понял, где в тот момент была у него голова? — Глаза затуманило, как после первого поцелуя! И жажда физической близости. (До боли, до крика, до изнеможения!!!) начисто вышибла все прочие мысли. Он, за малым, не обхватил ее поперек талии…. Со всеми вытекающими последствиями.
И, что его тогда остановило? Возможно, воспоминание о судьбе сирого лейтенанта, что приехал с острова Русский.  Как его звали? — Сейчас и не вспомнишь! С ним мало кто успел познакомиться. Так вот, этот хмырь начал работу с того, что хотел показать «всем стоптанным сапогам» как «флотские берут крепостя». И ляпнул Инке недвусмысленный комплимент в присутствии самого Момоновца. Наверное, у него была только одна извилина, та, что делит задницу пополам. Господи, как он смотрел! Как Мушкетов смотрел на него!!!
Куда потом делся тот лейтенант, никто и не понял. На следующий же день его в конторе никто не видел. Дай Бог, чтобы все у него обошлось без Кривича!
Да, Устинов тогда чудом сдержался! И даже спокойно прошел мимо. Но мысль проследить за Инессой Сергеевной пришла именно в тот момент. Нет, это не потому, что возникли какие-то подозрения. Просто подумалось, что, прихватив молодуху на чем-то «горячем», можно будет, после тривиального шантажа, держать ее на коротком аркане. И драть, не опасаясь огласки, гнева Момоновца и зависти сослуживцев. Трахать по мере надобности. Когда душа пожелает. Во всех мыслимых и не мыслимых. И покуда не надоест.
Мысль пришла и ушла. Но дорожку в подсознании протоптала. Потом замордовали дела, и в долгой командировке, об Инке он ни разу не вспомнил. Думал даже, что совсем позабыл. Но вернувшись домой из Швеции, он снова увидел ее. Увидел совершенно другой, какой-то умиротворенно-счастливой, без признаков поволоки в глазах. А ногти, на ее шаловливых пальчиках, не только уже отросли, но сравнялись со всеми другими.
Сердце оборвалось и заныло. Как будто где-то внутри него вдруг разболелся зуб. Эта боль была посильнее той, юношеской, которую он испытал при крушении первой любви.
К его удивлению, никто из соперников-сослуживцев особых изменений в поведении, и в облике Инки даже не замечал. Момоновец, естественно, тоже. Увы, в разведшколах такому не учат! Для этого просто необходимо пропустить через «кость любви» два-три автобуса самых разнокалиберных баб. И если автобусы будут за сотню посадочных мест, дойдешь до всего постепенно. И верхним, и нижним умом.
Кто? — возмутился Устинов, — Кто посмел?! Если кто-нибудь из «конторских» — вычислить стервеца и сдать с потрохами Момоновцу!
В свободное от работы время, приняв все меры предосторожности, он вдоль — поперек истоптал район Останкинской телебашни, где, как он знал, жила шифровальщица. Но только безрезультатно! Счастливый соперник тоже не топором брился. Тогда это точно свои! — утвердился Устинов в мыслях. Это все больше подстегивало и спортивный азарт, и профессиональную гордость. А потом и вовсе «заклинило».
Удача улыбнулась Устинову, когда сама того пожелала. Однажды, зайдя в женский отдел ЦУМа, чтобы договориться с одной из запасных пассий насчет вечернего «гормонального сброса», он обнаружил там Инку. Она стояла перед казенным зеркалом и подбирала кофточку под цвет старинной серебряной броши с тремя рубинами.
Брошь он узнал сразу. Такие вещи — штучный товар из спецлаборатории. Он, возможно, не знал бы этого, но только что, в минувшей командировке, с помощью аналогичной серебряной бижутерии, отправил к праотцам одного шведского дипломата.
Дело было простым и приятным. Устинов побывал в будуаре смазливой певички, к которой они со Свеном «ныряли» по очереди, и заложил там «последний привет» своему молочному брату. После чего, преподнес Ингрид «фамильную драгоценность».
Вечно счастливая дурочка растаяла от умиления. А когда он еще сказал:
— Это не только старинное украшение. При помощи этой штучки можно включать скрытую видеокамеру. Нужно только слегка надавить на средний рубиновый камушек перед тем, как шикарный блондин будет тебя любить.
Восторгу Ингрид не было предела. Она даже не спросила, зачем это нужно.
— Для того, дорогая, — пришлось самому растолковывать ей, — чтобы с помощью полученной видеозаписи шантажировать Свена, и заставить его на тебе жениться.
За шведского дипломата ему дали орден. И первую большую звездочку. А сколько же, интересно стоит Момоновец? Без сложных раскладов было понятно, что Мушкетов почти обречен. Уверенность эта выросла на порядок, когда внизу на автостоянке он вычислил хахаля. Он всего на секунду вынырнул из машины, открывая дверцу для своей ненаглядной. Этого оказалось более чем достаточно: Устинов сразу его узнал. Да и как не узнать инструктора подрывного дела Академии ГРУ Генштаба, влепившего ему на экзамене «удочку»?!

Глава 26

…Повисла неловкая пауза. Судя по всему, аудиенция завершилась. Старик, кряхтя, выбирался из-за стола.
            — Помоги мужикам, Кот! — в свою очередь, попросил я. — Помоги! И я отвечу на те два вопроса, которые мешают тебе сосредоточиться.
— Даже так? — он вскинул на меня колючие глаза. — Тогда говори, какие это вопросы.
— Насчет «сходняка» и железа.
— Достаточно, — перебил он, — рассказывай про сходняк.
— Не стоит тебе ехать в Орехово-Зуево, — ответил я его неспокойным мыслям. — Грохнут. Там будет облава.
— Ты тоже так думаешь? Почему?
— Это продолжение московского беспредела. Охота на законников не закончилась. Менты не взбесились, они просто выполняют приказ.
— Чей приказ?
— Кто у «царя Бориса» в упряжке коренником? С кем, когда в опалу попали, бегали по ночам, ожидая ареста?
— Много их было, — задумался Кот, — но больше всего подходит Руслан.
— А Руслан по национальности кто?
— Кажется, чех…
— Правильно, чех. Кому бы ты, будь на его месте, доверил свою охрану? Не сейчас, а тогда, когда за шкуру твою ломаного гроша не давали?
— Я бы, лично, чехам доверил, — вмешался Мордан, который до этой минуты, больше молчал, да слушал.  Кажется, он тоже начал кое-что понимать.
— Чехам по фигу! — объяснил свой выбор Мордан, — Они и гранату себе под ноги кинут, чтобы врага за собой на тот свет утащить.
— Сейчас Борис и Руслан на коне, — продолжал я расклад пасьянса, — один царюет, другой — законы под него пишет. Чехов рядом держать западло, международная общественность не поймет, та, которая деньгами снабжает. Да и не очень это солидно для главы великого государства. Кто их сейчас охраняет?
— Менты! — снова ответил Мордан. — Менты и эти… — как его? —  «Альфа»…
Кот молчал. Молчал и мотал на ус.
— А чехов куда девать? Спасибо, — сказать, — ребята, но вы нам уже не нужны? Разбегайтесь скорей по своим тейпам? И это после того, как они красивой жизнью пожили, русских девчонок потрахали, денежки большие понюхали? Зеленые денежки! А, чехам, как Мордан говорил, — «по фигу», они ведь могут под ноги, да гранатой! Да и закон есть такой: После захвата чужой столицы ее всегда отдают солдатам на разграбление.
— Кого там сейчас грабить? — усмехнулся Валерка. — С такими ценами, и в Москве народ обнищал.
— Они это лучше нас с тобой знают. Зачем им народ? Народ свое место знает! Между черным прошлым и светлым будущим должны быть серые будни! У них другой интерес. — Все государственные деньги крутятся в Москве. Частные банки растут, как грибы. Заходи, разгоняй охрану, бей директору морду, и входи в долю. А потом подгребай под себя капиталы и собственность, пока никто другой вперед тебя не успел! А ведь нельзя! Криминальный пирог очень давно поделен. Сферы влияния установлены. И пошли земляки к Руслану: «Мы тебе помогали? И ты помоги!» И пошла родная милиция, дорогу лаврушникам расчищать! И пошла, прессовать московских авторитетов! Кому оружие подбросили, кому наркоту. — Да в зону, в зону, в зону! Умным порекомендовали в Штаты слинять. Даже денег на первое время дали. А тех дураков, кто в лакомые куски зубами вцепились, — тех просто так замочили.
Кот понял все с полуслова. Мордан продолжал задавать вопросы.
— Неужели они не могли по-хорошему с братвой добазариться?
— Может быть, они и хотели. Да только, кто же им разрешит?! Приедут на «стрелку», а там такой же Мордан. Ты ему слово, — а он тебе в морду! Ты — человек южный, горячий — и за гранату! Мочилово пойдет, покойники, кровная месть. Милиция приедет, а за ними газетчики. У нас ведь покуда гласность! А вдруг раскопают, да в газете напишут, что это бывшие охранники главного демократа с матерыми уголовниками деньги не поделили?! К тому же, любому, кто на халявных деньгах крутится, что всегда в уме держать надо?
— Зону?
— Ее родную. Если на зоне такие факты всплывут, будет правилово: «Что ж ты, гад, руками ментов? Где твое воровское братство?» — И на нож! А знаешь, Мордан, что такое воровское братство? Это когда национальности нет, но она вроде бы есть. Все мы одной крови, когда нужно колымских старателей контролировать. А когда речь идет о чеченской нефти, — тут уж дудки!  Они и в зоне тесною кучкой клубятся. — Один за всех, все за одного! Ты встречал хоть одного петуха-чеха? Или видел, чтоб кто-нибудь предложил чеху «на просто так» в картишки сыграть?
— Хватит! — отрезал Кот, — агитацию, подрывающую основы, я запрещаю. Мы еще дело до конца не перетерли.
Все замолчали.
— Кое-что посоветовать я могу, — продолжил старик. — У нас, в Евразии, продолжают писать европейские законы, а сами живут по азиатским понятиям. Это когда то, что справедливо — незаконно, а то, что законно — несправедливо. Вот почему иногда не в падлу к ментам обратиться. Если знаешь, к каким ментам. Я так думаю, тех петухов надо бы сдать с потрохами. Мордан вам поможет написать заявление. Я ему лично назову человека, к которому можно его отнести. Чтоб не замылилось не затерялось в ментовке. Он же найдет надежных свидетелей. До суда, и уже на суде, обеспечит вашу и их защиту.
За то, что имя мое языками помоили, «петухи» ответят на киче. Иной за неделю предвариловки горя больше хлебнет, чем нормальный мужик за годы лесоповала. А там, пусть их хоть выпускают. Потому что, как я предполагаю, должен всплыть и хозяин этого петушатника. Человек он, по моим прикидкам, благоразумный, зажиточный и с мохеровой лапой на два с половиной кресла. С него мы и взыщем. И разберемся на толковище, как он собирается жить дальше.
Опять зазвонил телефон. Наконец-то нашелся Лепила.
Мордан покивал и погукал в трубку, повеселел:
— На приличный банкет не хватило. Но будет полулегальный столик на четверых, с обслуживающим персоналом. Номер тоже заказан. Как ты и просил, — двухместный на одного, на втором этаже, с телефоном и козырьком.
— Вам помощь, друзья, не нужна? — вежливо поинтересовался Кот. — А то, ребятишек моих прихватите. Пусть разомнутся!
— Да нет! — в мыслях своих я был уже далеко. — Наверное, меня раком зачали. Оттого и такая судьба, — всю жизнь самому уродоваться.  Ты, Сашка, поезжай в ресторан. А я буду позже. Ровно без пятнадцати два встретишь меня на парадном крыльце. За стол я садиться не буду. Проводишь меня до служебного лифта и, лучше, если будешь свободен. Не исключаю, что в гостинице будет очень шумно.
— До «Арктики» мы тебя на машине подбросим, — сказал Валерка, обращаясь к Мордану. — А сейчас не будем мешать. Завтра приедем с ответом.
Мы с Котом остались одни. Смотрели вослед отъезжающей «Ниве». «Ребятишек» своих он тоже куда-то отправил.
— Я что-то не понял, о каком железе ты давеча говорил? — нарушил молчание Кот.
— Ты не боишься смерти, — сказал я ему. — Потому, что понял и примирился. Теперь вот считаешь, что не боишься совсем ничего. Но скрежет железа по стеклу заставил тебя содрогнуться. И ты в очередной раз спросил самого себя: что это если не страх?
— Наверное, глупо старому человеку размышлять о подобных вещах?
— Глупо совсем ни о чем не размышлять. Чувство, которое ты хотел бы понять, — это общая память человечества о своем детстве. Все люди когда-то были амфибиями, могли существовать на суше и под водой. Потому что земли тогда было очень мало. Звук, который заставил тебя содрогнуться, — слышимая часть ультразвукового сигнала атакующего кита-убийцы. Это значит, через мгновение — смерть. И поздно даже думать о чем-то другом.
На лишенном эмоций морщинистом лице появилось подобие улыбки:
— Теперь я, кажется, знаю, почему тебя, как никого, ищут. И Бог тебя сохрани!
По дороге в гостиницу, я никого не встретил. Осенняя морось распугала запоздалых прохожих. Давила непроницаемой пеленой на фары патрульных машин. Их было очень мало. Погоня выдохлась, или потеряла азарт.

Давным-давно, будучи курсантом пятого курса питерской мореходки, я стоически нес вахту «помдежа». На другой стороне стола дремал капитан Замчалов, которого все почему-то звали «Леня Фантом». Мощный кулак крепко сжимал граненый стакан. Была ранняя осень. Начиналась пора приемных экзаменов. На проходную с разных концов страны стекались многочисленные абитуриенты. Почти у всех «с собой было». — От изъятого при досмотрах спиртного прогибался пол КПП. Поэтому я без сожаления спаивал все излишки своему непосредственному начальнику.
И тут зазвонил телефон. Ну, конечно, что еще может быть срочное в поздний воскресный вечер?
— В «Крупской» наших бьют! — раздался задыхающийся голос нашего «старшинского прихвостня».
— Кого бьют? — решил уточнить я, уже догадавшись «кого». Чуть было не брякнул: «Так вам и надо!».
Трубка на том конце провода грохнулась обо что-то железное. С моей стороны в ней угадывались отдаленные, но хлесткие щелчки по «хлебалу».
И тут я нарвался на трезвый взгляд дежурного офицера:
— Сказано тебе «наших»! Какая разница, кого лично? Пусть он дерьмо, но форма-то у всех одинакова?! Созывай ребятишек! Я ничего не слышал. Находился в жилом корпусе. Принимал увольнение.
Тогда я наглядно понял, что такое «честь флага».
Моих бывших коллег, усталых и обозленных, атаковали по подлому, со спины, когда они освобождались от верхней одежды.
Простите меня, братцы! Я пошарил в осиротевших карманах камуфлированных бушлатов, и уже в ближайшем из них обнаружил раскрытую пачку «Мальборо». Насколько я помню, этот сорт курил только Психолог. Я достал его сигарету, щелкнул его зажигалкой, вдохнул в себя легкий дым ароматного табака. И только теперь до меня дошло:  я ведь пришел сюда, чтобы его убить!