Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Там, вдали, за рекой...
(Туркестанская повесть в рассказах)
Приступ. «Тишина за Рогожской заставою...»
Москва, 23 февраля 1923 года.
«Приоткрыв с трудом покрытые коркой запекшейся крови глаза, и с трудом разлепив веки — сыщик Путилин остолбенел от ужаса!
Прямо на него, размахивая кривым мясницким ножом, в своём кожаном, заляпанном зловещими черными пятнами, мясницком переднике шёл резник Абрам Шниперсон и зловещим голосом бормотал : «Прибежали в избу дети, второпях зовут отца- тятя, тятя, на рассвете в магазине есть маца...»
Стоп, стоп... у вас тут повторяется два раза слово «с трудом»- лучше написать : «с усилием разлепив»... и слово «зловещий» - тоже два раза: лучше - « со страшными чёрными пятнами»... и вообще- это всё полная ерунда!- и Главный Редактор «Новой Еврейской Газеты» «похерил», перечеркнув крестообразно, принесённый мной выстраданный бессонными ночами текст. По моему, совершенно конгениальный... Но у главреда было свое мнение:
Нет, милостивый государь! Этот ваш пасквиль дурно попахивает антисемитизмом! Причем тут Шниперсон?
Так ведь на самом деле всё так и было... полицией пойман маньяк, который резал ...- жалобно заблеял я.
Я вас, милсударь, не собираюсь учить, как вам писать , наше издание исповедует полную свободу мнений и свобода слова- для нас Идеал, но? - угрожающе поднял вверх перст газетёр.- Причём тут Шниперсон? Почему именно Шниперсон? Зачем вообще упомянут Шниперсон? Разве вам нельзя написать просто — полицией пойман мясник? Или вот даже так — задержан мясник- охотнорядец? Или еще лучше: схвачен за кровавую руку мясник, маньяк-черносотенец?
А причем здесь тогда маца, раз он черносотенец?- резонно осведомился я.
Вот и я говорю, причём? И что, ви таки намекаете, что у нас мацу можно купить только на рассвете? Это же гнусная клевета на Центральный Московский Раввинат! Ви за это ответите...
Хлопнув в сердцах тяжелой, обитой дермантином кабинетной дверью, я вышел в высокий сводчатый коридор, сопровождаемый зловещим (дался же мне этот эпитет «зловещий»!) урчанием...
Зловеще урчал мой голодный желудок.
Здравствуйте. Меня зовут Измаил... впрочем , эти строки уже написал Джон Мелвилл, предваряя ими трагическое описание кругосветного путешествия дилетанта в погоне за зловещим (вот опять!) белым китом...
Нет! Дорогой читатель, мы с Вами будем преследовать не мифического Моби Дика- но искать жемчужины истины, совершая рискованное плавание по бурным водам подлинной действительности...
Потому что никакому сочинителю не измыслить таких сюжетов, которые закручивает порой обычная, ничем не примечательная жизнь...
Х-хе, Писатель, здорово!
Перед моим печальным взором (будешь тут печальным, когда живот к позвоночнику липнет) предстал мой именитый коллега, популярнейший репортёр, широко известный благодарным читателям (и особенно, благоговеющим до мокроты в трусах читательницам) восходящая звезда жёлтой как лимон газеты «Яуза», пишущий под загадочным псевдонимом Батька Махро...
Никак, Писатель, эта самка собаки Симанович тебя опять с гонорарием кинул? Это он любит... Проверено! Кроме него, братец ты мой, хуже будет разве, пожалуй, Крылов из «Мужского клюба»! ну, того самого, который такие откровенные парижские фотографии в стиле «ню» на обложке печатает, что даже своим подписчикам-извращенцам в запечатанном конверте доставляется. Этот хам вообще никому принципиально гонорары не платит- а недовольным авторам же отвечает, что, мол это вы мне платить должны! За честь быть у меня опубликованными! Так что ты еще легко отделался- потому как с ТЕБЯ денег не попросили!
Да уж, порадовал сегодня меня блудный сын Израилев...
Да куда же ты, милый, с такой рязанской мордой да полез в кувшинный ряд! Хоть бы обрезание сначала для порядка сделал... о! Кстати об обрезании...- загадочно понизил голос Махро- тебе, брат, деньги, часом, не нужны?
Не пойду.
Куда ты не пойдёшь?
Вестимо, куда! На Солянку, в Хоральную Синагогу... Я знаю, что у них особая программа есть. Я тут проходил мимо давеча, и вдруг внезапно захотелось мне по-большому... на улице морозец трещит, разве в парадное, думаю, зайти присесть? Дворник-татарин увидит, заругает. Стыдно! Заскочил на минуточку к ним, в вестибюле дорогу в ватерклозет спросил... и не успел я с облегчением встать, как тут ко мне и они пристали: ах, да ох, да почему ви еще не, да пойдемте, да бесплатно, да ми вам еще и заплатим, да держите его!... еле ведь отбился! А то быть бы мне чуток покороче.
Ха-ха. Смешно.- мрачно произнес Батька - Нет, Валера- я тебе предлагаю написать, как ты умеешь, трогательно- обстоятельную статью... я сам буду твоим редактором!
Согласен! Только деньги — вперед!- гордо заявил я...- Меня — не обманешь. Я сам себя обману!
(Еще раз , здравствуйте... Меня зовут... впрочем, я об этом уже говорил? «Номина сунт одиоза!»
Можно звать меня Валерием, что значит бодрый, весёлый, здоровый — то есть хорошо так контуженный, изрядно отравленный английскими газами на только что закончившейся Второй Мировой, которая продолжалась, в отличие от Первой, называемой еще по привычке «Великой Молниеносной» - немыслимо долго, целых два безумных года...
Ужасная война! перекроившая карту старушки Европы, стершая с её лица Двуединую Монархию и трагически разделившая нашу Верную Союзницу на два враждующих немецких государства — в одном из которых воцарился чудовищный социЯлистический режим, прикармливаемый недобитыми бриттами... Чья бесчеловечная сущность так великолепно отражена в замечательной серии картин горячо любимого мною немецкого художника-реалиста Дольфа Шилькгрубера... Замечательный мастер, прямо за душу берёт, не находите?
Особенно эта его, последняя работа : «Моя борьба»- ведь это же истинный шедевр.
Представьте, на переднем плане изображен полузасыпанный, обвалившийся окоп, где-то во Фландрии, из которого видно изрытое воронками, перечеркнутое поваленными столбами с бессильно повисшими лохмами проволочного заграждения... По полю боя стелется мертвящее зеленоватое облако ядовитого газа.
В окопе сидят немецкий гренадёр в фельдграу и русский солдатик в серой шинели, простая махра- обнявшись, как родные братья, они гордо и бесстрашно смотрят в лицо надвигающейся со стороны английских позиций неминуемой смерти ... Говорят, с Дольфом всё так и было.
Наш он брат, тоже окопник... брат по пролитой совместно крови! Показал в своих замечательных батальных полотнах всю жестокость, всю грязь новой мировой бойни, учиненной французскими реваншистами и английскими филистерами...
Но- всё кончается... однажды кончилась и эта — хочется думать, последняя в истории Человечества война.
Потому что две мировые катастрофы, с разницей в пятнадцать лет- это слишком много... Закончилась, наконец.
Однако- вернувшись домой, выжившие победители вдруг осознали, что не были дома слишком долго... их уже успели позабыть!
Потому что здесь, в столице, вдалеке от линии фронта, все эти долгие месяцы шла обычная мирная жизнь. Люди ходили в театры, танцевали, влюблялись... замуж выходили, да.
И кому я здесь оказался нужен, со своими кровью добытыми крестами, включая «Eiserne Kreuz Erster Klasse »? Эх, мать ... мать... мать...
С горя однажды, крепко выпив, сел и написал ( по-моему, весьма дрянной!) рассказишко «Покаяние Имперца», да и отнёс сразу в «Ниву» ... а они, к моему немалому удивлению, взяли, да и напечатали!
С тех пор и прилепилась ко мне кличка в репортёрской среде - Писатель.)
Знамо дело, деньги, разумеется, заплачу тебе вперед!- утешил меня добрый Махро. - Вот, Валера, тебе пятачок аванса ... что, мало? Какой же ты брат, стал корыстный! - осуждающе покачал головой мэтр на мою черную алчность и неблагодарность.- Ладно, я сегодня временно при деньгах... на вот, держи аж целую полтину. И не благодари меня, не надо... не люблю я этого. Знаю сам, что мягок я и нежен душой, и от этого сам постоянно страдаю... а писать тебе надо вот про что...
... Пообедав ( а заодно и позавтракав, да чего там! заодно и поужинав, за минувший натощак вчерашний день!) в трактире у Тестова (щи, да гречневая каша, да чай и всего только полфунта ржаного хлеба — целый пятиалтынный! Ужас. Гиперинфляция. До войны — это ведь всего пятак стоило...) я направился пешком, чтобы поразмять свои ломанные ноги полезным для моих травленных люизитом лёгких моционом по Чистопрудному Бульвару к Покровским воротам...
Кроме того, так мною экономился весьма нелишний гривенничек на «Аннушку», которая, весело дребезжа и рассыпая из-под дуги искры, задорно звенела ребордами колёс на крутом повороте, легко обгоняя застрявшие в вечной пробке у Покровских недовольно фырчащие частные моторы и отчаянно клаксонящие таксо, которые нам совсем уж были не по дырявому карману старенькой офицерской шинели со споротыми не так уж давно потертыми погонами ...
День сегодня явно распогодился!
Над Меньшиковской башней яростно, по-весеннему, галдели московские галки. Жирные голуби сосредоточенно клевали конские яблоки, щедро наваленные лихачами (под сетчатыми шелковыми попонами) напротив синематографа «Колизей»- у цветастых, как юбки циганок, афиш которого («Кiно-фабрика Ханжонкова, «Томленья страсти роковыя»- новая звуковая фильма». В главной роли- Вера Голодная!) толпились, сосредоточенно подсчитывая на розовых ладошках скудные, выделенные строгими маман аккурат только школьный на завтрак депансы, румяные, очевидно сбежавшие с уроков гимназистки, такие туго налитые, эх! как спелые вишенки ...(«А ну-ка! Отвернись быстро, проклятый педофил!»- строго приказал себе я. Однако мой дергающийся из-за плохо залеченной контузии левый глаз все равно как-то машинально на них продолжал коситься...)
Плохо было только то, что мой левый сапог (давно, еще с Вердена, требующий починки) быстро промокал в мокром московском снегу, который не успевали убирать дворники, старательные новогиреевские татары ... «Эх, уехать бы отсюда, из вечной московской слякоти, туда, где потеплее!»- печально подумал я.
Господа! Бойтесь своих искренних желаний, они имеют тенденцию исполняться!
... Пригородный поезд до Обираловки, коротко свистнув, неслышно тронулся со станции «Москва-Третья» Курской железной дороги.
Я остался стоять один на пустынном асфальтированном перроне, с тоской разглядывая уходящую вдаль путаницу железнодорожных путей и, на фоне сиреневого заката, беспокойно дымящие трубы металлургического завода Гужона - там, позади, у самой московской околицы...
Там была какая-никакая, но жизнь.
Здесь же, за дальней Рогожской заставой, стояла глухая, тревожная тишина...
Безлюдье вокруг, полная глухомань...
Только где-то вдалеке, возле самого раскольничьего кладбища, протяжно провыла собака... или не собака?
Я машинально сунул руку в карман своей старой, прожженной у фронтовых костров, офицерской шинели со споротыми погонами (на которых во времена оны тускло светились три маленьких звездочки), нащупал там рифлёные щечки рукояти злой пародии на Браунинг FN — semi-автоматического 6.35-мм пистолетика системы «Тульский- Коровин».
Конечно, оружие у меня было так себе, да и то- верно, явно краденное, я ведь его не в ружейном магазине, а на Сухаревке всего за три рубля купил, когда после госпиталя был временно при деньгах ... Но застрелиться из него вполне возможно. И от бродячих собак, говорят, помогает... всё же с ним как-то спокойнее!
Смеркалось.
Я спрыгнул с перрона, пренебрегши открытым со всех сторон для обозрения недоброму взгляду переходным мостом- не люблю, знаете... весь как на юру! Все тебя видят... а ты их нет. Паранойя, да?
Скользя по мокрому снегу, я спустился с высокой насыпи.
Прямо передо мной закрывала полнеба «часовенка»- колокольня старообрядцев в Рогожской Слободе...
Та, что ниже Ивана Великого. Ровно на ДВА ВЕРШКА.
Добредя, проваливаясь, почитай, что по самое колено, в отливающий сизым сквозь наливающиеся густо- синим сумерки, подтаявший мокрый снег до церковной ограды, я осторожно подёргал решетчатую, узорную кованую калитку.
Она была заперта. И, судя по-всему, не открывалась последние полвека ...
Ну, и паркуа меня этот пар- блё Махро сюда пригнал, кошон этакий ? Чего мне здесь искать?
Мудрости взыскиваешь ли, сыне?- словно отвечая моим мыслям, спросил меня дискантом старческий дребезжащий голосок, донесшийся откуда-то сверху.
Нет, отче, не мудрости, а токмо покоя!- как инструктировал меня мэтр криминальной журналистики, бодро ответствовал я невидимому собеседнику .
Инда будет тебе ужо покой! Да вниде, алчущий, во храм! - меленько задребезжал противненький смешок.
«Вниду, вниду, куда я денусь...» - обреченно подумал я.
Потянув на себя калитку, которая на этот раз- чудеса! - отворилась без малейшего скрипа, легко, как в кошмарном сне - я не без трепета прошёл в церковный двор.
Крохотные оконца на белой, почти крепостной стене, перекрещенные толстенными коваными прутьями, зловеще светились багрово-красным.
Перед моим носом, опять неслышно, открылась маленькая дверца в толстенной, будто крепостная, стене... нагнувшись пониже, я решительно шагнул в неё... и тут же удар по затылку погрузил меня во тьму...
... С трудом пришёл я в себя... моя бедная, контуженная голова трещала, как после знатной офицерской пирушки.
Чего это со мною случилось?- задал я себе вопрос, оставшийся покамест без ответа.
Я огляделся округ заплывшими глазами и увидел, что я сижу — уже без, пардон, брюк, которые вместе с моим стареньким, неумело заштопанным в известных местах нижним бельишком были спущены до щиколоток, на высоком деревянном кресле.
Руки и ноги мои были крепко привязаны к подлокотникам и ножкам кресла широкими кожаными ремнями.
Вокруг- низкие каменные своды. Горят жарко свечи в высоких шандалах... и тишина...
Вдруг, откуда-то ни возьмись передо мною появляется человек в черном подряснике, держащий в руках острую даже на вид опасную бритву...
- Э, что за шутки? Я так не играю!!- возопил я.
А черный человек с бритвой неторопливо достает старый сыромятный ремень и начинает на нём бритву тщательно править... и точит, и точит, и точит- прямо перед моим носом!
Мерзавец такой.
И на все мои увещевания- отвечает только обещающей щедрой улыбкой.. Господи, вот я попал... ну, Леша, милый друг, погоди.
Дай Бог, вырвусь, я тебе ... да куда там вырвусь!
Оскопят сейчас меня большой печатью — то есть, отрежут всё под самый корень... да и выбросят на задворки рогожских боен кровью истекать. Как не раз уже с излишне любопытными и бывало!
Ну Махро... Ну мэтр...
Напиши, говорит, простую трогательную заметку о секте рогожских скопцов... публике это будет крайне интересно. А уж мне-то как интересно! И трогательно. Уже сейчас!!
... Дверь с грохотом слетела с петель. Первым в подземелье ворвался король криминального репортажа- держа в левой руке топор, которым он дверь высаживал, в правой же руке, наготове — у него было верное вечное золотое перо! Не иначе, системы «Monblanc».
Отлично! Сиди вот так! Валера! Не двигайся!! Не порть композицию! Мы тебя щас сфоткаем...
Хотел бы я сейчас двинуться, Лёша... ох, как бы я хотел.
... - А ведь вам действительно двигаться отсюда надо!- пояснил мне чуть позже жандармский ротмистр фон Артов. - Потому как сектанты вас теперь в покое не оставят... Подстерегут, поймают, и — того-с. Будете петь тоненьким голоском, как теноры в папской капелле ...
Куда же мне деваться? Чем мне жить? - схватился я за голову.
А вот, на юга податься не желаете? - участливо отвечал совершенно по-еврейски, вопросом на вопрос, добрый, как все жандармы, остзеец.- У меня брат в Ташкенте служит, в управлении Генерал-Губернаторства... не угодно ли? Дам вам рекомендацию! Там культурные люди всегда нужны!
И совсем скоро очень скорый поезд стремительно уносил меня далеко на Восток... Щедрого гонорара из «Яузы» как раз хватило на билет в вагоне третьего класса.
