Стальные двери, сплошь покрытые золотой инкрустацией, изображающей топоры, клевцы, мечи и прочую арматуру, столь обильную, что отдельные предметы теряли свои очертания. Впрочем цверги всегда отличались не столько тонким вкусом сколько пристрастием к варварской роскоши. Среди блеска золота терялась маленькая, в ноготь мизинца - но важнейшая часть двери, замочная скважина. Перебрав ключи на кольце, я выбрал подходящий, и стальные створки открыли передо мной, то что цверги называют странным словом «шлюз». Квадратное помещение десяти шагов в длину и ширину казалось простым и даже бедноватым - стены, лавки у стен, простая, без украшений дверь точно напротив врат. Но внимательный взгляд ниспровергал это мнение ниже корней гор. Стены, потолок и даже пол - сплошь полированное дерево десятка сортов, лавки – сосновые, дверь – столетний мореный дуб. Ни грана метала или камня, кроме газовых рожков. По стоимости убранства со шлюзом мог сравниться разве что тронный зал, но и он уступал в строгом изяществе.
Замкнув за собой стальные врата, я на минуту присел на лавку, скользя глазами по окружающему великолепию. Когда еще доведётся увидеть такое? А впрочем, в случае удачи – каждый день. Тщательно осмотрев дубовую дверь я понял, что она не замкнута, просто прикрыта и для того чтобы идти дальше, достаточно лишь толкнуть круглую, отполированную сотнями кольчужных перчаток, ручку.
Стоя перед дверью, я запустил руку в сумку и извлек на свет плод своих усилий за последние три оборота, мой опус, а возможно шедевр, и пару перчаток. Надев вначале перчатки, я крепко зажмурил глаза и натянул извлеченное на голову. Даже сейчас я не мог не отметить как ласкает кожа ремней тело, привыкшее к шершавости асбестовых тканей. Протянув руку вперед нащупал дубовую дверь и толкнув её всем телом переступил порог, который не переступал ни один из нас, кроме цвергов.
Захлопнув дверь за собой, я навалился на неё всем телом, ручка уперлась чуть ниже лопаток. Отдышавшись, я открыл глаза.
Я. Видел. Вокруг серебрясь разливался солнечный свет, и несмотря на это я видел, он не сжег мои глаза, кожа не облезала клочьями, я не обрек себя своей глупостью на вечную тьму, я видел.
В течение тысяч лет, сколько помнил себя наш народ, этот свет был нашим проклятием, мы не могли выйти на Верх, мы не могли пахать землю и растить скот, мы не могли ничего на Верху. Почти все мы. Кроме цвергов. Но они платили, платили за всё, за гордую приставку фон в клановом имени, за три жены даже у рядового, за мясо на столе каждый день. И платили не только они, платили их семьи и кланы. Лишь один из десяти младенцев народа не умирал под лучами светила сразу, лишь один из четверых выживших не слеп потом. Далеко не каждый клан мог и хотел так рисковать своими детьми. И далеко не каждый из тех, кто хотел, мог позволить себе дальнейшее.
Будущего цверга надо кормить, чтобы свет не убил его и не выжег глаза, он должен есть в три, а то и в четыре раза больше чем любой другой ребенок. И мясо каждый день, и свежую зелень, не фрукты конечно, но хотя бы репу или капусту. Свет дарит ему прочные кости и высокий рост, силу троих и век четверых, но глаза остаются маленькими, почти как при рождении, и в городах народа он видит плохо. Он более или менее комфортно чувствует себя только там где газовые рожки через каждые пятнадцать шагов, или лампы с нефтью через пять, но отличить булат от дамаска он не сможет и там. Он никогда не станет мастером, только путь воина, и в старости купца открыт перед ним, а значит, он никогда не станет таном или королем. И главное все три, пять, а то и семь его жен своих детей вынесут под солнце, и наследник у него будет один. Если повезёт, то зрячий.
Но без цвергов народ умрет. Только в преданиях осталось то время когда нам хватало рыбы подземных рек, грибов растущих на том что эти реки принесли и том что получилось из рыб, да редких заблудившихся крыс. Народ растёт, растёт гораздо быстрее чем пещеры, да и в рукотворных отнорках рек нет. Уже не первую тысячу лет мы платим Верхним за возможность рожать детей своим трудом, но для этого кто-то должен выйти к ним, выйти с плодами работы и защитить эти плоды и полученное за них. Выходят они. Цверги. Великие Уроды. Дети Света.
А теперь я, гобл в девяти известных мне поколениях, стою  под этим светом и вижу. Вижу как струятся лучи солнца, проведенные с поверхности системой хитрых зеркал, и усиленные ими настолько, что здесь, в сотне локтей от земли зеленеет трава. Потом этот свет расходится по всему Дому Цвергов. Но трава только здесь, в зале собраний, в зале приема, в зале испытания.
Триста шагов в диаметре, по кругу трибуны для всех пяти сотен цвергов, а в центре кресло отца и колыбель в которую он кладёт своего сына под лучи светила.
Я достаю из сумки второй глухой кожаный капюшон с толстыми окулярами из обсидиана и кладу его в колыбель. Уселся в кресло. Скоро праздник закончится. Цверги вернутся из дворца короля в свой Дом. Первым Войдёт их ярл. Я жду.

Отредактировано Вольноопределяющийся (01-02-2011 12:13:39)