Эти комментарии можно свести к двум ключевым направлениям: «однако же профессор лечил людей» и «если избавиться от него, то кто же будет лечить людей?».

Для ответа на эти комментарии сошлюсь на текст произведения, где подробно описаны следующие пациенты профессора Преображенского:

– престарелый аристократ (по фильму похожий на Кису Воробьянинова, таки отыскавшего бриллианты покойной тёщи и решившего на старости лет вкусить жизни по полной программе), которому профессор, являющийся «звездой мирового значения благодаря мужским половым железам» (по тексту), «поднял» эту самую «половую железу», болтавшуюся мёртвым грузом лет двадцать;

– молодящаяся дамочка «бальзаковского возраста», которая ради желания понравиться известному жиголо, не моргнув глазом, выкладывает на одну операцию по омоложению аж 50 червонцев – сумму, равную годовой зарплате «офисного менеджера» того времени;

– некто знаменитый (или просто высокопоставленный), который пришёл просить сделать аборт совращённой им несовершеннолетней.

Во избежание недопонимания воспроизведу эпизод, который Бортко «забыл» отобразить в своём фильме:

– Я слишком известен в Москве, профессор. Что же мне делать?
– Господа, – возмущённо кричал Филипп Филиппович, – нельзя же так. Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
– Четырнадцать, профессор… Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.
– Да ведь я же не юрист, голубчик… Ну, подождите два года и женитесь на ней.
– Женат я, профессор.
– Ах, господа, господа!

Попутно на первых страницах автор «даёт слово» новому вороватому чиновнику, дорвавшемуся до кормушки, от которой Революция отогнала старых вороватых чиновников. «Надоела мне моя Матрёна, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло моё времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – всё на женское тело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо». А женское тело в свою очередь требует мужской силы (см. пункт 1).

Единственным общественно-полезным пациентом из описанных был начальник «кровавой гэбни» – и по совпадению он был единственным, у которого когда-то что-то действительно болело, создавая угрозу жизни, а не «висело», делая недоступными некоторые развлечения.