Шел четвертый год войны. Боевого и прочего опыта офицерам и солдатам Советской Армии хватало. Уже к вечеру были установлены виновные: командир взвода лейтенант Ковалев и механик-водитель младший сержант Егоров. Их взяли под стражу. Провели следствие. Утром должно было состояться заседание военного трибунала.
…Подсудимых заперли в каком-то погребе. За дверью, спешно укрепленной досками, ходил часовой. Где-то, в районе рембата, порыкивал на регулировке танковый движок, гавкали собаки, играла гармошка, какой-то командир грозил отдать под трибунал нерадивого «хозяйственника»: бригада жила обыденной жизнью большого воинского подразделения.
Звуки сюда в погреб доносились приглушёнными, смазанными расстоянием и стенами. В большую, шириной в целую ладонь, щель над дверями был виден черный бархат южного неба и яркие крупные звезды.
Через оставленное отверстие вливался аромат зреющего сада: яблок и тутовника, перебиваемый запахом  махорки и сгоревшей соляры. Все это смешивалось с запахом земли, картошки и мышей – собственным запахом подземной кладовки.
Лешка в одной гимнастерке, без ремней сидел, прислонившись спиной к деревянному столбику-опоре. Смотрел на звезды и старался ни о чем не думать. «Подельник» Мишка вытирал не прошеные  слёзы и предавался отчаянию. Лейтенанту было жалко без вины пострадавшего боевого друга и он как мог, старался того утешить:
– Мишка, кончай нюнится. Ни хрена тебе не сделают. Максимум дадут штрафбат. Там кровью искупишь, и все дела. На суде главное кайся и проси прощения. Вали всё на меня: мол, командир, и всё такое. Ты пытался меня остановить, но не успел.  В трибунале тоже люди, они будут разбираться, а не сразу выносить приговор. Так что не ссы, поживешь ещё…
Он говорил ещё какие-то слова, сочинял «случаи», про которые якобы слышал. Мишка затих, а потом утомленный переживаниями и окрыленный зародившейся надеждой, засопел во сне, свернувшись на земляном полу «калачиком».   
А Лешка смотрел на звезды и радовался, что «мех» уснул и можно смахивать влагу с глаз, не скрываясь, внутренне он почему-то был уверен: «штрафбат» ему не светит…
     Юра Изотов, замполит батальона, примчался к начальнику политотдела, едва рассвело. Подполковник ещё спал,  пришлось ждать. Потом был сначала тихий разговор за чаем: капитан рассказывал о письме лейтенанту из дома, о том какой Лешка Ковалев толковый командир, как его наметили на повышение…  Когда перечисление заслуг не помогло, разговор перешел в ор с отборным матом и угрозами поставить их рядом перед трибуналом. Офицеры едва не сорвались в рукоприкладство. Капитан вышел из палатки политотдела с багровым лицом, потирая левую сторону груди, и на деревянных ногах ничего не видя по сторонам, пошел в свой батальон.
Трибунал заседал в крестьянской избе. Маленькие, немытые тысячу лет окошки, почти на ладонь от края,  замазанные чем-то для тепла.  Тем не менее сквозь них ярко светит солнце, оставляя на земляном полу яркие теплые квадраты. Образа в углу с лампадкой, старинный сундук, приспособленный под скамью подсудимых. Стол со стульями военного трибунала бригады: председатель военюрист второго ранга Крашенинников, члены трибунала начальник политотдела подполковник Чимаев, начальник особого отдела «Смерш» подполковник Татауров.
За отдельным столом секретарь – начальник строевой части, черноволосый южанин из Евпатории  лейтенант ИгорьГаранин.
…– Подсудимый Ковалев – Вам предоставляется последнее слово.
Лешка встал, выпрямился, уверенным открытым взглядом обвел  сидящих перед ним:
– Граждане судьи Военного трибунала! Я совершил преступление. Куда стрелял – не видел. Попал случайно. Даже не думал, что попаду. Но за свои действия несу полную ответственность. Как советский офицер и как бывший комсомолец. Снисхождения я не прошу. Что заслужил, то и получу.
И сел. Откуда-то во рту у него появилась сухая травинка. Была у него такая привычка, когда напряжен и сосредоточен – жевать стебелек.
Мишка встал с заплаканным лицом, он так волновался, что не всегда можно было понять отдельные слова:
– Простите меня, я не знаю, как это получилось! Я не хотел! Там всё так быстро закрутилось. Кто же знал, что так будет. Не расстреливайте меня, пожалуйста, я готов кровью искупить свою вину. Пожалуйста!
Он хотел говорить ещё и ещё, чтобы граждане судьи поняли, прониклись его горем, его случайной бедой, но по знаку председательствующего конвойный положил ему руку на плечо и принудил сесть. Мишка никак не мог успокоиться,  все порывался что-то добавить, но не сильный тычок в спину, заставил его замолчать и он смог только затравленным зверьком озираться по сторонам.
Приказ на построение бригады был отдан в пятнадцать тридцать. Девятьсот человек буквой «П» на лугу у околицы большого румынского села. Легкий ветерок сносит в сторону желтую, пыль поднятую сапогами идущих непривычных к строю танкистов. Кому-то повезло и их прикрывает слабенькая тень пирамидальных тополей, а подавляющему большинству офицеров и солдат в выгоревших и белесых от пота гимнастерках приходится стоически терпеть полуденный жар раскаленного солнца.
На «пустой» стороне стоят командир бригады, члены военного трибунала, шестеро конвойных из взвода охраны.
В паре метров от левого фланга прямой как жердь глава местной власти, с ним рядом пожилая пара –заплаканная женщина и мужчина с покрасневшими глазами, шмыгающий носом.
Настроение в шеренгах мрачное, угрюмое. Все уже знают причину столь редкого события – общего построения части.
– Равняйсь! Смирно! Равнение на средину! …
…Вольно!
Передним видно и слышно всё, задним шеренгам хуже. До них порывы ветерка доносят не все, хотя и так всё понятно.
– «Именем Союза Советских… Военным   трибуналом … рассмотрено … установлено…  В последнем слове обвиняемые … Постановляет: …»
Строй затаил дыхание, носящиеся в вышине ласточки своим «чвирканием» мешает слушать, на них посматривают с ненавистью.
«Младшего сержанта Егорова Михаила … лишить наград и воинских званий приговорить к двадцати пяти годам с заменой на … в штрафной …
«Штрафбат! Штрафбат!» – проносится вздох облегчения по неровным шеренгам, вытягивавшие головы, встававшие на цыпочки, облегченно опускаются, по строю проходит волна шепотков.
И снова окаменевшие ряды ловят каждый  звук:
«Лейтенанта Ковалева Алексея … приговорить к высшей мере наказания. Приговор привести в исполнение перед строем!»
Мишка без сил опустился на землю, по щекам текут слезы: «Жизнь!». Вспоминает о приятеле-командире и с испугом смотрит на него снизу вверх. Конвойный сильным движением вздергивает бывшего младшего сержанта на ноги и срывает с него погоны, второй в это время снимает погоны с бывшего лейтенанта.
Лешка стоит выпрямившись в струну. Бледный, с сжатыми губами, смотрит поверх голов, но есть в нем какая-то просветленность, как у человека с чистой совестью, честно выполнившим свой долг.
Все вдруг понимают – что  за маленький окоп вырыт на краю кукурузного поля. Его видели, на него смотрели, но старались убедить сами себя, что это просто так, совпадение. И вот теперь все осознанно смотрят на могилу, где через несколько длинных минут будет лежать вот этот небритый в светлой гимнастерке и  темных бриджах светловолосый мальчишка, жующий стебелек.
– Капитан Морозов! Привести приговор в исполнение!
Стоящий на правом флаге вместе с офицерами своего, второго батальона, «смершевец» не понимает прозвучавшую команду, он в недоумении смотрит на начальника особого отдела.
Тот, видя это, повторяет:
– Капитан Морозов! Привести приговор в исполнение!
Офицеры качнулись в стороны, образовав в плотном строю прогалину и с испугом, с жалостью, изумлением смотрят на высокого широкоплечего москвича. Наконец до капитана начинает «доходить» поставленная задача. Он оглядывается на соседей, смотрит на начальника и не двигается с места, словно надеясь, что про него забудут и поручат исполнение другому.
Широким стремительным шагом Татауров идет к строю. За руку выдергивает Морозова:
–Капитан Морозов! … … … ты что …, …совсем? Я ПРИКАЗЫВАЮ! … … За невыполнение в боевой обстановке сам встанешь рядом! ……!
Русский «матерный» мешается с «командным».
Как механическая кукла идет «палач» под взглядом девятисот пар глаз. Приказ свят!
Лешка Ковалев выплюнул травинку. Снял гимнастерку, и подошел к краю могилы. Обвел строй глазами, посмотрел на вьющихся ласточек и стрижей.
– Простите меня братцы! – как-то по-старорежимному, но с подкупающей искренностью поклонился бригаде в пояс.
Душная вязкая тишина навалилась выгон. Казалось, никто не дышит. До самой последней шеренги донеслось это негромкое: «Простите меня братцы!».
Подошедший Морозов скомандовал:
–Кру-гом! На колени!
И когда Лешка опустился – выстрелил.
В оглушающей тишине бригада смотрела на идущего вслепую назад в строй  капитана Морозова и скребущего по земле в агонии Лешку.
Кричал Татауров:
– Добей! Добей! – его некому было услышать. Тогда подполковник сам подскочил к умирающему, парой выстрелов прекратил мучения и носком сапога столкнул тело в могилу.
Очнувшийся комбриг бросил:
–Разойдись! – и первый, не оглядываясь летящим шагом, пошел в село.
Теплая свежесть южной ночи легла на хатки и домики. Мятежное спокойствие потрясенных танкистов. Собаки, чувствуя смертельный страх хозяев, позабивались в  будки и молчали. Иногда прорывалось мычание и звяканье подойника, казавшееся громче выстрела.
…К вечеру капитан  Василий Федорович Морозов был мертвецки пьян. Друзья упоили его, сохраняя для дальнейшей службы и жизни хорошего человека.
Не смотря на то, что во втором эшелоне «фронтовые сто грамм» были не положены, к вечеру у всех «было». Пили, молча, не чокаясь. За кого? А надо ли пояснять?
В пять сорок две поступил приказ на выдвижение. Танки шли кратчайшим путем: заборы, сады, виноградники – все ранее оберегаемое – стало пустым местом. Люди и животные не пострадали.

Капитан Морозов Василий Федорович, тридцати двух лет, русский, уроженец города Москвы верный воинской присяге был убит в бою в районе озера Балатон, вместе с пятью солдатами оставшись прикрывать отход ремонтного батальона при прорыве танков и пехоты противника.
Через много лет Павел Пантелеевич, заслуженный чекист, внутри себя перефразирует известную песню:

Белеет ли в поле пороша, пороша, пороша.
Иль летнее солнце печет
Лежит под землёю АЛЁША.
В Румынии. Русский солдат.

Отредактировано Грустный русофил (03-08-2013 11:36:03)

Сам эпизод мне понравился. Война ведь, это не только победы, но и сломанные судьбы. Но с драйвом это да, есть проблема. Может вынести этот эпизод как рассказик и вывесить на СИ? После рихтовки его и на конкурс какой послать не стыдно.

Грустный русофил
Так в том и проблема, что все Ваши вставки, нравятся! Они открывают малоизвестную сторону войны и действительно задевают за живое. Но основное произведение от этого тяжелеет.   Как уже писал, решать безусловно Вам, но возможно стоит послушать совет Анатолия Фёдоровича и сделать цикл отдельных рассказов.

Я не про вас писал. Ссылку - выслал.