3. Камо грядеши?

Вот уже прошла неделя, как я живу в «Спас Прогнанье» у отца Никодима. Читая интернет-новости, стараюсь быть в курсе всех событий в мире, а, получив связь с господином Лейбницем, продолжаю время от времени подбрасывать ему новые идеи по преодолению возникающих проблем.
Саныч пропал, и лишь раз в два дня ко мне на коммуникатор от него приходят короткие месседжи, состоящие из одного только слова: «работаю».

А ведь тут хорошо, леший меня забери! Работа есть, хавки хватает, опять же воздух свежий. На пятый день начал посещать церковные службы и почувствовал, что легче становится на душе. Но одно мучило меня – отсутствие Оли, моей милой Оленьки! Причем угнетало не столько ее отсутствие, сколько полная невозможность общаться  ней. Да!

Я уже успел оглядеться в храме у отца Никодима. Кроме меня тут были монашка, матушка Александра, ведавшая всеми хозяйственными вопросами, двое алтарных из послушников, Сергий и Василий, мой подручный Семен, тоже готовившийся стать послушником у батюшки, шестеро трудников и трое сирот. Это, если можно сказать, личный состав, внутреннее ядро батюшкиного прихода.

К исходу первой недели пребывания в Спас-Прогнанье, я уже поменял всю электрику в храме и жилом доме и приступил к «ферме», как ее здесь называли. В ней работы было не так много, но тоже хватало. Помимо общего освещения я решил сделать еще и местное, проложил шоковый контур от крыс. Уговорил отца Никодима сделать принудительную вентиляцию в звероферме и птичнике. Короче, каждый белый день только и делал, что крутился, как белка в колесе и лишь вечером, когда готов был упасть от усталости, ненадолго возвращался к «кроносу», программам и путешествиям во времени, хоть и заочному.

В тот день я протащил, наверное, метров триста провода в гофре, потом пришил гофру к стенам и потолку, и к сумеркам уже не только свет, но и прочие коммуникации  были почти готовы в рабочей части фермы, оставалось только расключить потребителей на щите. За день по жаре я измотался, как Устим Акимыч, и к вечерней трапезе мечтал лишь об одном – поскорее добраться до своей кельи и упасть без памяти. Но… Трапезная была переполнена, что вообще было явлением не частым. Наоборот, судя по рассказам старожилов, тут одновременно столовались редко когда десять человек. Однако в этот раз к четырем столам, каждый из которых легко вмещал шестерых, сюда доставили еще два и нельзя было сказать, что каждый обрел достаточное место для обеда. Было жутко тесно и шумно.

– Что случилось? У нас случилось библейское столпотворение, или Спас-Прогнанье сегодня временно замещает Сергиев посад ? – С таким вопросом я подошел к столу у окна, за которым сидели послушники батюшки, некоторые из которых постоянно носили подрясники.

– У нас такое иногда случается, Михаил! Не обращайте внимания! – неожиданно произнес сидящий с ближнего от меня края алтарный Василий мелодичным голосом, который показался мне очень знакомым. – Опять в университете какие-то Чебышовские чтения. Вот и приехали почтить место его погребения.

– Чебышевские, – машинально поправил я.

– Ну, в Москве может, он и Чебышев, а у нас тут отродясь Чебышов был, как и Левашов, а не Левашев, Кулешов, а не Кулешев и прочая, прочая.
  Произнеся эту фразу, Василий разгладил свою бороду и, подмигнув мне, как старому знакомому, поставил перед собой миску с окрошкой.
Я чуть не поперхнулся, когда до меня дошел смысл сказанного им чуть ранее:

– Какое еще место погребения? Он же в Петербурге умер!

– Умер-то, может, и там, а покоится аккурат здесь. Под нашей колокольней. Да и не один он там лежит, я с братьями.

– Вот это да! Полторы недели тут нахожусь, а об этом не только не знал, но даже и не подозревал.

– А вы о нем что-то кроме фамилии знали?

– Еще бы…

Я взял с подоконника миску с окрошкой и присел на край лавки возле Василия. Меня подмывало рассказать этому бородачу про великого математика и механика Чебышева, и я уже открыл было рот, чтобы поделиться своими знаниями с собеседником, но неожиданно мое внимание отвлек один из приезжих, что с улыбкой подошел к нашему алтарному и, поздоровался с ним, как со старым знакомым, неожиданно назвав его Константином.

Вот это да! Оказывается не только я тут живу инкогнито… Хотя, может быть, тут так принято. Кстати, этот Василий, или Константин, явно знаком мне, правда, никак не могу вспомнить, когда и где мы с ним встречались?

Я вновь и вновь украдкой поглядывал на него, пытаясь узнать, но память упорно не желала мне в этом содействовать.

* * *

После обеда, или, если более угодно, после ужина, я открыл «мидисайз» и начал ковырять блок, отвечающий за диспетчеризацию задач.  Сколько времени я уже убил на него прежде, чем он начал отзываться моим попыткам внедрения? Не сосчитать. Правда, сейчас он пропускал уже и те решения, которые завершились до установившегося процесса, благодаря чему в дальнейшую обработку пропускались временами и парадоксальные решения. Но этого было мало, ведь все их последствия нивелировались очень быстро.  Надо было любым способом закрепить эти последствия, присвоить им более высокий приоритет, но все попытки сделать это, наталкивались на неудачу.

Тут нужен какой-то модуль, сортирующий их по нужным мне критериям. Кстати, по каким? Надо подумать.

Глянул на часы. Можно бы уже попробовать отойти ко сну, но сон, как на зло, куда-то улетучился. Мозг, перегруженный логикой работы всяческих программных процедур и операторов, не желал освобождаться от заброшенной туда информации. Надо было прерваться.
Кстати, а что там говорил этот Василий-Константин о месте погребения Чебышева? Может, сходить?

Действуя, словно на автомате, я набросил на себя рабочую одежду и вбил ноги в разношенные кроссовки, которые использовал, на манер тапочек, на все случаи жизни.

Не спеша подошел к храму и удивился, что дверь в него открыта, а внутри, несмотря на довольно поздний час, горят свечи.
Интересно!

Тихонько проскользнул внутрь и в полумраке увидел коленопреклоненных молящихся. Откуда-то доносился голос отца Никодима:

– Отврати лице твое от грех моих и вся беззакония моя очисти…

Понятно! Покаянный псалом. Не иначе, как правило перед причастием вычитывать собираются. Но, несмотря на то, что первым побуждением было тихонько дать задний ход и убраться восвояси, взгляд мой упал на Василия, молящегося справа от меня, низко склонившего свою голову, и я вдруг узнал его. Узнал сразу и без сомнений. Узнал, несмотря на то, что в этом виде он еще меньше был похож на себя в своей прежней жизни! Узнал, несмотря на сумерки и косматую бороду, закрывшую половину его лица. Все сразу стало на свои места. И его подмигивания мне и имя Константин и то, что он внезапно исчез от всех и отовсюду примерно год назад. Куда же прежде смотрели мои глаза?

Это был Константин Шохин, один из ведущих историков России, что существовали в современности. Историк от Бога, который относился к истории, как «к точной науке, не терпящей никакого сослагательного наклонения».

Отредактировано Дьяк (22-05-2013 20:52:18)

Пораженный этим открытием, я некоторое время стоял, как завороженный глядел на Константина, не решаясь даже двинуться с места.

Вот это да! Я ведь больше недели рассматривал его при дневном свете, а узнал только теперь, в сумраке храма, слабо освещенного восковыми свечами.
Что же он делает тут?

– А это что у нас тут за явление? – как гром раздался голос прямо у меня над ухом. Я вздрогнул и обернулся. Передо мной стоял отец Никодим.

– Если пришел молиться, то вставай на молитву, а если любопытства ради, то иди отсель и отдыхай. – Несмотря на строгий тон, в глазах его светилась добрая искорка. – Так что принимай решение и действуй в соответствии с ним! Но быстрей.

Он развернулся на каблуках и пошел к алтарю, тогда как псаломцик Сергий (или как там его звали на самом деле?) начал читать новый канон:

– Грядите, людие, поим песнь Христу Богу, раздельшему море, и наставльшему люди, яже изведе из работы египетския, яко прославися…

И тут же все присутствующие хором подхватили:

– Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей! 

Нет, что бы там не говорили сторонники обновления Церкви, уже полвека всеми правдами и неправдами упорно продвигающие службу на современном русском языке, ни по красоте, ни по силе восприятия новые молитвы не сравнятся со старыми, читаемыми на церковно-славянском. Я с удовольствием дослушал канон до конца, потом соответствующие молитвы и вышел из храма только когда последование было завершено.

– Максим, – вдруг услышал я сзади и увидел Шохина, – ой, простите, Михаил, забылся! Так вы тоже решили уйти от мира?

Он не спеша пошел рядом со мной сияя своей знаменитой немного виноватой улыбкой. Я пожал плечами:

– Да, нет, пока еще не решил. Пока только потрудиться захотелось.

– Да, потрудиться во славу Божию – тоже благодать. Я тоже с этого начинал. Но вот вас я никак не ожидал увидеть здесь.

– Что, неужто настолько грешен для этого? 

– Да не в грешности дело. Может, присядем? – он указал рукой на скамеечку возле маленького пруда, в котором батюшка любил удить рыбу.

– Давайте! – Мне, в самом деле, захотелось присесть в тени толстых лип.

– Просто вы, по-моему, слишком привязаны были к удобствам этой жизни, – произнес Константин присаживаясь на край скамейки и показывая мне место подле себя.

– Наверное, вы правы. Очень привязан. Но и я встретить вас тут никак не ожидал.  Кстати, я ведь искал вас как-то год назад. Нужны были консультации по Алексею Михайловичу Тишайшему, но мои поиски были тщетны. Никто, даже самые близкие ваши друзья и самые закадычные враги, не смог сказать о вас ни слова. Тем неожиданнее было услышать из уст иностранца ваши добрые слова обо мне.

– От иностранца?

– Ну да. От немца, представителя компании Фри Джи. Он сказал, что вы назвали меня, авторитетным и объективным автором по истории России ХХ века и считаете меня вашим учителем!

– Ах да! Был такой разговор года три назад. Они спросили у меня мнение о вас… Я ответил... А что вам в этом не понравилось?

– Какой же я для вас учитель?

– Самый прямой. Это ведь вы устраивали еще давно настоящие сражения в интернете и на ТиВи, против наступления сторонников различных прозападных неоязыческих теорий и в защиту традиционной исторической науки...

– Было такое, но ведь вы, насколько я знаю, в то время уже имели научную степень. О каком же ученичестве вы им говорили? 

– Знаете, именно с тех самых баталий и родился мой настоящий интерес к истории России в связке с Русской православной церковью. Я стал по-другому воспринимать те документы, что читал раньше. Изменилось и мое отношение к великому историку Боханову, которого я прежде считал фанатичным приверженцем православия. А теперь вот сам почти ушел от мира.

– Зачем ушел? А как же ваши исторические изыскания?

– Знаете, во-первых, надо не только прошлым жить, но и самому делать что-то.

– Молиться?

– Так молитва тоже делание. И делание большое и трудное. Поверьте! Хотя… Я понимаю, что сделать это непросто для … недостаточно верующего.
Шохин вздохнул, потом грустно улыбнулся.

– Простите, Максим, или вернее, Михаил, мне сегодня надо еще поклоны перед сном… Давайте завтра продолжим этот разговор, вместо послеобеденного отдыха… А то… Вы ведь тоже в пять поднимаетесь?

* * *