Увы, но его планы вздремнуть "часок - два", пока "все не началось", шли прахом. И еще раз "увы", совсем не по той причине, по какой следовало бы. 
- Но только чур! - Генрих споро вкрутил штопор и потянул пробку на себя. - Выпиваем по чуть-чуть и объявляем перерыв на два часа. Всем надо отдохнуть, день, Бог даст, будет длинный и суматошный... 
- Итак, - он разлил водку цвета крепко заваренного чая и взял в руку свой стаканчик, - мы все еще едем, и это отрадный факт. Во-первых, потому что железные дороги до сих пор функционируют, а, во-вторых, нас не смогли остановить. Некоторое количество регулярных частей так или иначе дали знать, что поддерживают Ивана Константиновича. Оно конечно, поддержка бывает разной: от испуганного нейтралитета и до проведения активных операций. Кстати вам это будет, наверное, интересно, Ольга Федоровна, но Первая бригада морской пехоты выдвигается с балтийских баз, как раз чтобы нас прикрыть. - Он выпил старку, она, и впрямь, была хороша. Закурил. - Один пример, но многозначительный. И так сейчас на всей территории от Балтики и до Черного моря.
- А в глубину? - Ольга тоже выпила и смотрела на него с выражением, в котором, если пробиться сквозь сволочную "корку льда", оставленную профессией, можно было различить нечто вроде "ужаса и восхищения".  У нее, не у Натальи.
- Что происходит в Сибирском ханстве, - Генрих старался оставаться в рамках жанра: усталый скептицизм с элементами циничной отстраненности, профессорский тон, - Хазарии или Севером Приитилье, не говоря уже о самых отдаленных окраинах, мы пока не знаем. Все сложно. И интересы у разных групп населения не совпадают, но мы над этим работаем. - Он нарочито выделил слово "мы", чтобы у Ольги на этот счет не оставалось ни малейших сомнений. Вернее, чтобы их не было у Натальи. - Впрочем, жизнь прожить - не поле перейти, не правда ли? Так что поживем, увидим. Отбой!

- Не все! - Странное дело! Эта женщина едва не отправила его к праотцам, а он всего лишь несколько дней спустя рассказывает ей о страшных тайнах своей жизни, словно так и надо. Превратности судьбы, одним словом.
- Тогда, спрашивай, - предложил он. Оказалось, что верные вопросы, заданные правильным человеком в подходящий момент, интересны сами по себе. Не то, чтобы Генрих этого не знал раньше, но сейчас многие вещи начинали открываться ему с самой неожиданной стороны.
- Иван... Иван Константинович, - поправилась Наталья, - он тоже был арестован?
- Нет.
Этот вопрос занимал Генриха долгие годы, хотя ответ лежал на поверхности, но, как говорится, человек задним умом крепок.
- Нет, он остался на свободе. Аресту подверглись семьдесят шесть офицеров столичного гарнизона. Гвардия, Генеральный Штаб, штаб округа... Три генерала, восемь полковников... Но Ивана среди них не было, хотя заговор, как утверждалось, составился именно в его пользу.
- Не понимаю... - Наталья нахмурилась, тронула пальцами переносицу. Получилось на редкость элегантно. - Такое крупное дело и нигде ни строчки. Я даже и не слышала никогда...
- Не крупное, - покачал головой Генрих. Ему казалось, он видит себя со стороны. Старый, усталый, израсходованный.
- В том-то и дело, Наташа, что дельце-то вышло мелким, если правду сказать.  Да и ужасов особых не случилось. Иван провел три дня взаперти - под домашним арестом, а не в крепости, - и вскорости вышел в отставку. - Звучало дико, но так все и случилось тогда, в тридцать девятом году. Впрочем...
"Вышел в отставку... Тогда казалось - катастрофа!"
- Большинство проходивших по делу офицеров… - Генрих закурил и чуть прикрыл глаза, он смотрел сейчас в прошлое. Все прочее отвлекало от рассказа.
- Большинство проходивших по делу офицеров, освободились из заключения в течение следующего месяца и тоже покинули армию. Без суда и без объяснений. Просто вышли в отставку после вдумчивых бесед с начальником Тайной Канцелярии Акинфовым, - тогда Канцелярия существовала еще на самом деле, - и все, собственно. Суду подверглись четыре молодых офицера, - три поручика и штабс-капитан - обвиненные в "умысле на покушение и физическое устранение монарха". Их разжаловали и осудили на сроки от трех до десяти лет. Все они живы, Наташа. Вышли из тюрьмы досрочно по различным амнистиям или даже по личному помилованию, как Еровицкий. И при этом, ни тогда, ни после никаких официальных сообщений о следствии, суде, и поспешном выходе в отставку нескольких десятков столичных офицеров сделано не было. Разве что про осужденных имеется несколько кратких публикаций в прессе, я это позже выяснял, но ты же знаешь, подобного рода дел и всегда хватает. Никакого особого общественного интереса они не представляют, хотя об этом случае слухи, разумеется, ходили. Все-таки в деле участвовали сплошь отпрыски хороших фамилий. Понимаешь, о чем я?
- Нет, не понимаю! - Наталья достала, было, папиросу, но закуривать не стала, отложила в сторону. - Все это я и без тебя узнала.
- Циркуляр за номером 273/44? - Ну, что ж, этого и следовало ожидать, коли уж они с Ольгой "закопали томагавки".
- Да, Ольга меня просветила, хотя там и пожестче все изложено. Не понимаю одного, если все так ужасно, отчего всех остальных отпустили?

- Ну, какое там родство! - отмахнулся Генрих. Ему показалось на мгновение, что Наталья знает даже больше, чем он подумал мгновение назад. Но фамилия Ягеллон удивила ее не на шутку, так что, скорее всего, на такую глубину она еще не копнула. Да, если бы и копнула, что с того? Есть и есть, только ленивый не знает! Но, как говорил Александр Сергеевич, "мы ленивы и нелюбопытны".
"Что есть, то есть..." - Генрих посмотрел на Наталью и развел руками, словно извиняясь за историю, которую рассказал.
- Глупая история, если разобраться. Кровавая, жестокая и глупая. Но одно другому не помеха.
- Что же произошло на самом деле?
- Ты хочешь услышать еще одну версию событий? Изволь! - Генрих решил плюнуть на доводы разума и выпить. - Тебе налить?
- Даже и не знаю...
- Значит, налить, - он плеснул им обоим по чуть-чуть и снова обернулся к Наталье. - Понимаешь, Тата, какое дело, я ведь тебе рассказываю все, как было. Так я это все видел, так понимал. И не я один. Месяца не прошло - я еще и до Сибири не  добрался, этап только-только Заитилья достиг - а мне уже сообщают... - Он вздохнул, вспомнив тот день в холодной степи, впервые за весь разговор ощутив приступ гнева. Этот гнев... Генрих был уверен, что все давным-давно перегорело, угасло. Костер превратился в кострище, и все такое. Однако ничего не умерло, оказывается. И огонь лишь дремал под пеплом и золой. Ждал своего часа. Дождался. Полыхнул неярко, пробуя силу, когда Генрих просматривал содержимое двух картонных коробок, заполыхал, едва ли не в полную силу, сейчас, едва вспомнились те горестные дни.

- Здравствуйте, Генрих! Вася просил кланяться!

- Генрих!
Похоже, он надолго задумался, вспоминая тот день, переживая его по новой.
- Извини!
- У тебя было такое лицо...
- Плохие воспоминания, знаешь ли, - извинился он. - Думал, забылось уже, не болит, а оно вдруг разом, как полыхнет! -  Генрих залпом выпил старку, налил еще и выпил почти без паузы, не успев даже по-человечески вздохнуть. - Извини! Так о чем я говорил? Про степь? Про Заитилье весной сорокового?
- Оставь! - она встала, шагнула навстречу. - Забудь! Неважно! То есть, нет! Ну, что я горожу! Важно! Но...
- Я понял, - кивнул Генрих, и поднял руку ладонью вперед, останавливая порыв женщины. - Но давай уж, я тебе эту историю расскажу до конца. - Он налил себе еще, в висках стучало, и в горле то ли ком встал, то ли спазмом сдавило. - Сейчас...
Взял еще одну папиросу, закурил, вдохнул дым, показавшийся вдруг сухим и горьким, как вкус пустыни, задержал дыхание и не дышал, пока не повело голову.