- Угол Малого проспекта и 15-й линии. Дом старый, но квартира хорошая. Лифт, кухня, то да се.
- Звучит соблазнительно, - усмехнулась Наталья.
- Людвиг плохого не предложит, - вздохнул Генрих. - Мне лишь бы где жить по чину не полагается, так что не бойтесь, Наталья Викторовна, будет вам, где душ принять и голову приклонить.

***
Квартира на Васильевском острове оказалась огромной. Семь больших комнат, длинный коридор и еще один покороче, кухня, две уборных и две ванных комнаты, не считая кладовок, стенных шкафов и встроенной гардеробной. И все это, как ни странно, обжитое. Посуда, мебель, постельное белье, полотенца и бутылка коньяка на тумбе трюмо. Не забыли и про ее вещи. Людвиг не соврал, их забрали из квартиры в Тарасовом проезде и аккуратно разложили в ящиках трюмо. Не сказать, чтобы ей нравилось, когда трогают ее белье, но, с другой стороны, имелось некое извращенное очарование в том, как дотошно выполняли люди Генриха его распоряжения.
"Весьма профессиональная команда, - отметила она, открывая шкаф. - Предусмотрительные и хорошо обученные люди".
Ее платья, юбки, брюки и жакеты были развешаны на плечиках и в зажимах. Все. И самым тщательным образом.   
- Наталья! - позвал из коридора Генрих. - Вы кушать будете или сразу на боковую?
- Еще не решила! - ответила она и вдруг поняла, что, и в самом деле, еще не решила. Вот только думала она сейчас отнюдь не о еде. И не о сне. - Выпьете со мной?
- С удовольствием! - дверь отворилась и он вошел.
- Без стука...
- Это что-то меняет?
- Я могла оказаться не одетой...
- На самом деле, я на это и рассчитывал.
- Разочарованы? - она стояла перед ним, смотрела в глаза, а руки сами собой расстегивали пуговицы и молнии.
- Напротив, полон предвкушения, - он подошел ближе. - Вам помочь?
- А как же ваши ребра? - дыхание сбилось, словно пробежала версту, и все по оврагам да буеракам.
- Мои ребра? - его руки оказались сильными и теплыми, почти горячими. Впрочем, чего-то в этом роде она и ожидала. - Да, бог с вами, Наташа! Разве же могу я думать о ребрах...
Еще мгновение или два Генрих балансировал на самом краю, а потом его "смыло волной", как говорил один петроградский поэт. И тут выяснилось, что она совсем не знала этого человека, потому что не ожидала от него ни такой силы, ни такого натиска. На мгновение ей показалось, что он хочет ее убить. Изломать, сокрушить, свернуть шею, чтобы услышать хруст ее позвонков. Но потом она поняла, что это не убийство, а нечто совсем-совсем другое, но додумать мысль до конца не смогла. Ее захватил ураган такой мощи, о какой она даже не мечтала, не подозревая, что так может быть. Страсть Генриха была сродни ярости и гневу, ненависти и безумию.
"Так не любят. Так убивают, но... Не останавливайся! Нет!"
И все. Остались только она и он. Все остальное смело кровавой волной, жаркой, терпкой, невыносимо-сладостной, когда боль дарит наслаждение, и желание не горит, а полыхает, обращая в пепел все прочие чувства. Ненасытное и неистощимое, как жизнь и смерть...

***
"Вот уж, воистину! Седина в бороду, бес в ребро!" – Генрих лежал на спине и старался не шевелиться. Болела грудь, ныло, словно в предвкушении дождя, правое плечо, болезненные спазмы короткой волной прокатывались по бедрам и икрам. Ничего выдающегося, но и на нирвану не похоже. И, тем не менее, он был счастлив. Опустошен, выпотрошен, выжат, как лимон, и одновременно полон света, счастья и ожидания, чего не случалось с ним так давно, что он успел забыть, как это бывает и на что похоже. А еще – где-то на краю сознания, за болью и довольством – пряталось, как если бы стыдилось самого себя, чувство удивления. На самом деле Генрих был не просто удивлен. Он был изумлен, ошеломлен, обескуражен. Ему все еще не верилось, что случившееся с ним не сон, не пьяный бред, а правда, какая она есть. И дело было не в Наталье, хотя и в ней тоже, наверное, а в силе чувства, что испытал Генрих, едва его руки коснулись ее тела. Такой страсти он от себя, признаться, не ожидал. И более того, безумное вожделение, вспыхнувшее в нем, - как пожар или мятеж - охватившее его, захватившее, словно поток, испугало Генриха. Его жажда была лютой как боевое безумие. Страсть походила на ярость, желание – на гнев. Оставалось надеяться, что Наталия, которую и саму, как ни странно, "накрыло с головой", не вспомнит утром некоторых наиболее впечатляющих подробностей их ночной "битвы". Во всяком случае, вспоминая теперь, как и что он делал с ее телом, Генрих испытывал не столько гордость, сколько оторопь, и опасался, что женщина ему этого не простит. И вот это – последнее – было, пожалуй, самым странным в мешанине переживаемых им чувств. Генрих не мог понять, отчего так дорожит мнением Натальи. Вернее, не хотел этого знать.
- Шершнев...
Он повернул голову. Наталья смотрела на него, подняв глаза над краем шелковой простыни. 
- Генрих Шершнев... - ее дыхание колебало тонкий шелк цвета слоновой кости.
- Я... - он колебался. Что можно сказать в подобной ситуации? Что должно говорить?
- Шершень, с ударением на второе "Е".
- Так точно! - он не отвел глаза. Смотрел в бездонную синь и пытался поймать нить беседы.
- По-немецки шершень - Хорниссе, с ударением на "и", переходящим на последнее "е".
- Все-таки университет, - кивнул Генрих.
- Романо-германская филология.
- От твоего голоса...
- Что, в самом деле? - это была первая улыбка Натальи на его памяти.
- В самом деле.
- Ты меня удивил, полковник Хорн.
- По-хорошему или по-плохому?
- Об этом я сейчас и думала. Решала, обидеться или наоборот.
- Что решила?
- Решила, что если повторишь такое еще раз, я или прибью тебя на месте, или буду целовать руки.

- Что ж, - пожала плечами, - девятый час, говоришь? Давай позавтракаем, и я ей позвоню. Здесь есть телефон?
- Обязательно есть. Как же в наше время и без телефона?
- Я могу им воспользоваться?
- Ни в чем себе не отказывай! – он прошел на кухню и стал варить кофе. Ему было любопытно, кому сейчас звонит Наталья, но не настолько, чтобы подслушивать. В конце концов, об этом и о многом другом ему чуть позже доложит Людвиг. А пока…
"Кофе и сандвич с ветчиной! Могу я позволить себе съесть, наконец, что-нибудь человеческое?"
Под "человеческим", как и всегда, понималась простая сытная пища. Не то, чтобы Генрих не понимал гурманов. Понимал. И под настроение мог составить им вполне компетентную компанию. И все-таки, если речь заходила о еде, которая ему по-настоящему не надоедала, то это совсем о другом. Отварной картофель, печеная кукуруза, тушенная с перцем и томатами фасоль. Макароны по-флотски, гороховый суп на копченых свиных ребрах, холодец…

***
Все-таки, хочешь или нет, но положение обязывает, и по счетам попробуй не заплати. Натали прошлась по квартире, нашла телефонный аппарат, закурила папироску и начала накручивать диск.  Первым делом – а начинать всегда следует с самого паскудного – набрала номер телефона конспиративной квартиры Годуна. Юрий Львович Павловский, известный в леворадикальном подполье под псевдо Годун, жил, практически не скрываясь. Он являлся - и не по легенде, а на самом деле - успешным и состоятельным частным поверенным, вполне официально вел в императорских уголовных судах дела анархистов, коммунистов и социалистов, со всеми был знаком и встречался открыто даже с теми из "этих всех", кто находился на нелегальном положении.  Такое сложное существование между двумя взаимно отрицающими один другой мирами позволяло, среди прочего, эффективно маскировать активное участие в работе боевой группы. Но вот об этом уже знали совсем немногие, и Натали, - как раз по случаю – была одной тех, кто знал это наверняка. Павловский являлся ее непосредственным командиром, насколько это вообще возможно в анархистской среде. Ну, а на конспиративной квартире – во всяком случае, той, о которой знала Натали - Годун содержал любовницу, что было, ужас, как практично. Во всех смыслах, если быть искренним. Ну, а в случае провала всегда можно было покаяться в меньшем грехе. Перед женой, вот в чем смысл, а не перед жандармскими дознавателями.
Итак, она позвонила Годуну и сухо – то есть, без эмоций – доложила, что операцию пришлось отменить, так как "буквально в последний момент" стало известно, что "мы ошиблись" и это не Кейн.
Павловский не удивился и "не осерчал". Похоже, он знал в подробностях, как именно она "отменяла операцию". Выслушал, хмыкнул в трубку, сказал, молодец, конечно, но - напомнил отеческим тоном - дисциплину никто не отменял. И далее в том же роде, типа, если вышел приказ "стрелять", то сначала выстрели, а потом уже уточняй.
- Ну, да! – сказал он почти весело. - Не Генрих Кейн, а Генрих Шершнев. Не Мясник, а Шершень. Оба полковники. Оба наемники. В чем разница?
- Наверное, в том, - осторожно возразила Натали, - что, когда Кейн рвался к Соломанке, защищал ее Шершнев.

***
Второй "рабочий" день в Петрограде начался со встречи с начальником штаба Отдельного корпуса жандармов Генерального штаба генерал-майором Бекмуратовым.  Впрочем, по такому случаю Айдар Расимович облачился в партикулярное платье, носить которое, как выяснилось, умел не хуже формы. Одним словом, не сапог, и вел себя соответственно.
- Рад знакомству! - он энергично, но без ажитации пожал Генриху руку, вежливо кивнул Наталье и жестом указал на столик в углу ресторанного зала. - Прошу вас!
Ни одного лишнего слова, но Генрих заметил, столик накрыт на троих. Следовательно, Бекмуратов решил говорить при свидетеле.
"Любопытный поворот, - отметил Генрих, предлагая Наташе руку. - Посмотрим!"
- Должен отметить, вам удалось меня удивить! - начал генерал, едва они расселись вокруг стола. Больше в зале никого не было, даже охраны. А ресторан, судя по всему, еще даже не открывался.
"Простенько, но со вкусом. И вполне в духе нашей родной жандармерии".
- Имеете в виду вчерашний инцидент?
- И его тоже! К слову, примите мое искреннее восхищение, мадмуазель, стреляете вы безупречно. Да, и вообще...  - Бекмуратов улыбнулся и изобразил рукой нечто замысловатое, словно бы вязью арабской расписался в воздухе. Однако Генриха заинтересовало не это, а та интонация, с которой генерал произнес слово "мадемуазель".
- Спасибо, генерал! - Наталья снова надела маску сумрачной жестокости. Холодное, оставляющее неприятное чувство лицо, взгляд, не выражающий ровным счетом никаких эмоций. - Ведь вы, господин Бекмуратов, не так ли?
Друг другу они представлены не были - одно из условий игры - но у Генриха возникла сейчас стойкая уверенность, что не только Наталья знает, кто таков их визави, но и Айдар Расимович знает о Тате кое-что из того, отчего не отказался бы и сам Генрих. Оставалось держать лицо. Пусть оба думают, что он умнее чем есть.
- Так точно, Наталья Викторовна! Честь имею, Генерального штаба генерал-майор князь Бекмуратов!
- Рада знакомству! - хриплый неторопливый выдох, то ли ветер ставней скрипит, то ли повешенный на веревке раскачивается.
"Ну, просто Комиссаржевская, ей богу! - мысленно покачал головой Генрих. - Но что если это не актерство?"
- Знаете анекдот про Петра Константиновича и королеву Голландии? - неожиданно спросил Бекмуратов и потянулся к графинчику. - Позволите? Арманьяк Шабо... Четверть века в строю...
- Наливайте, - согласился Генрих. - Наташа, ты будешь?
- Да, спасибо.
- Так вот, - разливая арманьяк, начал рассказывать Бекмуратов. - Приезжает как-то к нашему императору в гости тетка. То есть, правящая монархиня королевства Нидерланды Беатрикс. Ну, как водится, приемы, балы, верховые прогулки. Охота в Пуще, балет в Ковно. И вот как-то, предлагает Петр Константинович тетушке Беатрикс проехаться на его новом автомобиле. Вы, верно, читали в газетах об этом чуде технического прогресса? Говорят, инженеры господина Захарченко создали для императора нечто невероятное. Лучше Роллс-ройса, ей богу! Ваше здоровье!
Генрих предпочел промолчать. Выпил, молча, слушал с "рассеянным интересом". Слушала ли генерала Наташа, сказать было сложно, но выпила она вместе с остальными.
- Так вот-с, император наш, надо отдать ему должное, известный спортсмен. И автомобили водит виртуозно, а главное - любит это дело, даже больше, чем... Ну, вы понимаете, - усмешка в седые усы. - Вот он, стало быть, за руль и сел.  Выехали из замка, едут по Новогрудку. И с ветерком, как вы понимаете. А в это время выходят из корчмы два литвина, стоят, покачиваясь, закуривают. И вдруг мимо них проносится со свистом огромный черный автомобиль.
- Это кто? - оторопело спрашивает один.
- Кто не знаю, - с ужасом отвечает другой, - но водилой у него сам государь-император!
- Можно смеяться? - Наталья взяла со стола серебряный портсигар Бекмуратова, щелкнула, открывая, вынула папиросу и выжидающе посмотрела на Генриха.
- Вот и мне, представьте, стало не до смеху, - генерал говорил ровным голосом, смотрел на Генриха, прямо ему в глаза. - Разбудили в час ночи, докладывают. Так, мол, и так. Ввечеру на приеме в доме Ростовцевых появился сам ... ну, скажем ... полковник Шершнев, а телохранителем у него баронесса Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель...