Однако никуда она не ушла, как прежде не выстрелила во второй раз. Обдумала все по новой, вспоминая даже то, о чем старалась никогда не вспоминать, и решила остаться.  Допила коньяк, сколько там его ни оставалось, полстакана или треть, и заснула, но спала плохо и проснулась рано, чувствуя себя усталой, больной и выжатой, как лимон.
И еще, с утра - для тех, кто понимает, что это такое Петроградское хмурое утро поздней осенью - ее ощутимо потрясывало. Не физически - если верить зеркалу - но все внутри дрожало, как в лихорадке. Нервы в ознобе, холод и тяжесть внизу живота, и сердце тянет. "Тоскует, - говорят про такое. - Тоскует сердце, мается..." Однако чашку с чаем держала ровно. Темная жидкость не дрожала, волнами не шла. Лежала недвижная, как отливка темного стекла, и над ровной поверхностью поднимался ароматный пар.
- Что будешь делать? - подразумевалось, "что буду делать я?" 
Поднесла край чашки к губам, почувствовала волну жара, коснувшуюся губ и кончика носа, подула, вытянув губы трубочкой, и, решившись, наконец, сделала несколько быстрых мелких глотков. Было горячо, но ужасно хотелось пить. Рот пересох, в сухие глаза, словно бы, песком сыпанули.
- Сейчас восемь, - ответил Генрих после паузы, занятый, по-видимому, наблюдением за ее чаепитием, - ну, почти... - перевел он взгляд на часы. - С девяти до полудня у меня запланировано несколько дел. Так Ольге и скажи, мол, намекнул туманно, что имеет в Питере контакты и помимо Варламова и Карварского. Имен не назвал, и куда поехал, не сказал.
- Значит, я снова сама по себе?
- Выходит, что так, - кивнул Генрих. - К своим не ходи. Это не приказ, да и кто я такой, чтобы тебе приказывать?
- А ты попробуй, - предложила хмуро, - прикажи! Вдруг получится?
- Хорошо! - даже не улыбнулся, смотрел с прищуром, словно выцеливая мишень. - Я попробую... позже. А по поводу подполья, не приказ, совет. И учти еще, что за тобой кто только теперь не ходит. Толпа народа, никак не меньше.
- А за тобой?
- И за мной. Но мы сейчас говорим о тебе.
- Да, конечно! - Если осталась, то и спорить не о чем, и заедаться нет причин. А уйти никогда не поздно.
"Можно прямо сейчас... "
- Деньги у тебя еще остались?
- Да, кажется.
"Уйти?"
- Кажется или есть?
- Есть, - кивнула, сдаваясь. - На мои нужды хватит, и еще останется.
- Ну, вот и славно! Возьми, если хочешь, Кокер - он прямо около парадной стоит.
Кокер она заметила еще вчера вечером, когда возвращались от Нелидовых, но комментировать не стала, оставив на потом.
- Спасибо, возьму.
- Тогда встречаемся в полдень в Пнях, на Боровой улице, в той части, что ближе к Обводному каналу. Ориентир - дом 52 литера Аз. Это Дом епархиального братства церкви Покрова Пресвятой Богородицы, но нам не в него, а в смежный. У нас там назначена встреча с Карварским. Заодно и полдник себе устроим, Леонид Игнатьевич обещал угостить "чем-нибудь вкусненьким"...
- А если... - Но он не дал ей задать свой вопрос.
- Наташа! - чуть приподнял ладонь над столом. - Мы же договорились, будет бить - рассказывай все, что хочешь. Не изображай из себя Сцеволлу , не военная тайна. Но и бежать вприпрыжку к Ольге Федоровне не стоит тоже. Не шестери, ты же баронесса все-таки, а не шалава с Лиговки.
Когда он хотел, мог говорить и так. А где можно научиться так говорить по-русски, живя за границами империи, отдельный вопрос.
- Хорошо, - согласилась с очевидным, - в полдень Карварский.
- В три Добров - начальник штаба боевых дружин "Патриотического союза".
- Генрих, ты знаешь, кто эти люди?
- А ты помнишь, кто таков полковник Шершнев? Свояк свояка, как говорится. А ты что думала, меня в Россию шампанское в графских особняках пить пригласили? Отнюдь нет! - Наверное, разозлился, но ни голосом, ни взглядом чувств своих не открыл. Вот и думай теперь, что имел в виду и зачем сказал?
- Хорошо! - согласилась, уступая. - В три часа встреча с Добровым.
"Никуда я не уйду, вот в чем весь фокус. И он не прогонит... пока".

- Может быть, Шершнев закончил училище экстерном? - предположил Свирский. - Сдал экзамены... и...
- Спасибо! - улыбнулась Натали, ощущая растущую тревогу. Поведение Свирского было откровенно неправильным, но, убей бог, она не могла понять, отчего он врет. Какой в этом смысл? Какова цель? - Может быть, сможете еще что-нибудь узнать?
- Ну, конечно! - с видимым облегчением встрепенулся Свирский. - Отчего же, не узнать? Всенепременно! Обязательно!
Натали расцеловалась с Куклой, подхватила свою "скрипочку" и ушла гулять по городу. Погода лучше не стала - сыро, холодно - но ветра не было, и дождь перестал. Отличная возможность, побродить в одиночестве, подышать детством, "подумать" ногами.
"Что за случай? - размышляла она, медленно бредя по знакомым с детства улицам и переулкам. - "Отчего Свирский так нервничает? Из-за Шершнева? Или из-за меня?"
Она вдруг вспомнила, как отреагировал Свирский на ее приход. Она тогда подумала, что это от неожиданности. От того, что Архивариус не знал о ее знакомстве с Куклой. Или от стеснения, ведь она ненароком узнала о том, что он с Куклой спит. Однако сейчас все это не казалось ей настолько очевидным. Как раз наоборот.
"Темна вода во облацех..."
И тут Натали увидела свою гимназию, и у нее при виде старого краснокирпичного здания в голове неожиданным образом прояснилось, словно прозрение снизошло, и мысли пошли совсем в ином направлении.
"Господи, вот же я дура какая!"
Натали перешла улицу, едва не бегом миновала короткий переулок и снова оказалась на Кирочной, как раз метрах в полутораста от желтого трехэтажного флигеля, принадлежащего к ансамблю "Казармы Первого Шляхетского полка". Разумеется, на территорию воинской части ее никто не пустит. Да и не надо. Потому что полковой музей - не есть часть военной базы, а исторический объект общегражданского значения.
"Только бы он был открыт!"
Но, разумеется, в десять часов утра музеи обычно открыты, открыт оказался и музей Первого Шляхетского.
- А списочный состав? - спросила она старика-архивариуса, на этот раз самого настоящего, работающего в музее.
- Но это тысячи младших чинов и сотни офицеров! - ужаснулся старик.
- Мне нужен один - Шершнев Генрих Романович, штабс-капитан, он в тысяча девятьсот тридцать шестом был переведен в Генеральный Штаб или, скорее, поступил в Академию Генерального Штаба.
- Нонсенс! - архивариус откинулся на спинку стула и покачал головой. - Не сходится.
- Что именно? - насторожилась Натали.
- Видите ли, мадемуазель в тридцать шестом штабс-капитаном в Первом Шляхетском мог быть только природный аристократ. Дворянин с родословной из Бархатной книги. И Шершневы именно таковы - древний боярский род, одна беда - род этот пресекся в тысяча восемьсот сорок седьмом году, когда умер майор Аристарх Шершнев.
- А откуда вы это знаете? - насторожилась Натали, не верившая в такого рода совпадения.
- Да, забавный случай! - улыбнулся архивариус, обнажив в улыбке крупные прокуренные до коричневатой желтизны зубы. - Я и то удивился. Приходит девушка и н с того, ни с сего начинает о Шершневых расспрашивать! А дело простое. Я сам родом из Смоленской губернии. Из-под Ельни. Наше родовое сельцо - ну, не наше, как вы понимаете, а бывшее когда-то в собственности моей семьи - называется Хотиево. А соседнее, как раз и есть Шершнево. Так я по юности лет все фамилии соседские на зубок знал, с родословными и прочим всем. Оттого позже и поехал в Петроград учиться в университет. Влюблен был, знаете ли, в Клио  до безумия! Такая история! А вас, смею спросить, милостивая государыня, отчего Шершневы заинтересовали и почему вы решили, что кто-то из них мог служить в полку аж в тридцать шестом году?
- А давайте, я вам потом объясню, - ответно улыбнулась Натали. - Вы просто посмотрите списочный состав офицеров за 1936 год, вдруг там все-таки найдется какой-нибудь Шершнев!

***
Под утро приснился сон. Памятный, но давний, много лет не возвращавшийся и не тревоживший покой. И вот опять. Снова те же дурные подробности и невероятный реализм в ощущениях.
Зима, плац, батальоны в строю. Облачка пара колышутся над головами солдат, поднимаются перед лицами, стирая черты, уравнивая, окончательно превращая строй в безликую, бездушную, но хорошо организованную массу...
- Слууууушааймоюкаааманду! - голос генерала Ишеева взвивается к низкому небу, гулко отражается от краснокирпичных стен. - Раавняааайсь! Смиирна!
Копыта княжеского коня бьют в брусчатку плаца, генерал тяжело поворачивается, привстав на стременах и обозревая строй.
И сразу же начинают бить барабаны.
"Чертовы барабаны..."
Барабанная дробь, воронье карканье, мелкий редкий снег, срывающийся с низкого серого неба, словно бы выплавленного из скверного чугуна, и комендантский взвод, печатая шаг, приближается откуда-то справа. Сжимает горло, будто в предчувствии петли, и Генрих ощущает, как холодный - с запахом мороза и студеного моря - воздух режет мелкими острыми льдинками горло и легкие.
"Это жизнь, - вдруг понимает он. - И это то, что они собираются у меня отнять!"
Перед глазами проходит все действо по порядку. Зачитывание приговора, срывание погон и орденов, ломание шпаги, гнусный спектакль с расстрелом, остановленным в последнее мгновение отмашкой генерал-адъютанта Засекина, кандалы...
- Покайтесь, Генрих Романович! - предлагает Засекин. - Государь проявил милость, а вам, сударь, стоило бы проявить благоразумие. Не тогда, так сейчас!
- Передайте, что он зря оставил меня в живых...
А потом, как и всегда в этом сне, шум, громкие невнятные голоса, и кровавый туман, застилающий взгляд...

***
Сон этот обычно ни к чему хорошему не приводил - проверено практикой.  Дела шли неважно, и настроения, что-то менять, не было, хоть убей. Возможно, правда, что причина крылась не в самих делах, а именно в состоянии души, которое и провоцировало все остальное, но, как говорят в России, что в лоб, что по лбу, особой разницы нет.
Расставшись с Натальей, Генрих первым делом оторвался от всех приставленных к нему хвостов, вернее парни Людвига отсекли наружное наблюдение, не сильно заботясь о том, чьи это были топтуны и зачем, и вывели командира к старенькому, ушедшему в топкую землю едва ли не до середины окон, неприметному трактиру на Солдатской улице в Гавани. Там Генрих провел следующие два с половиной часа утреннего времени, подгадав так, чтобы успеть на такси на Боровую улицу ровно в полдень. Но до встречи с Карварским и Натали было еще далеко, и Генрих заказал яичницу по-малоросски с жаренным салом, помидорами, луком и сладким перцем.
Он вышел из квартиры на Малом проспекте, толком не позавтракав, если только чашка крепкого чая и пятьдесят граммов коньяка с папиросой не заменяют полноценный завтрак. Жизненный опыт подсказывал, что не заменяют, и даже более того, пустой желудок легко провоцирует депрессию, тогда как полный - склоняет к благодушию.
"И ко сну клонит, но спать мне нынче не досуг!"
- Итак! - Генрих взялся за яичницу и посмотрел на Людвига, устроившегося напротив с точно такой же порцией. - Приступай, но не торопись. Говорят, все дело в тщательно прожеванной пище!
- Это точно, - согласился Людвиг. Он неторопливо намазал масло на ломоть белого пшеничного хлеба, положил сверху кусок ветчины и, поколебавшись мгновение, добавил пластик жирного швейцарского сыра. - Совершенно не успеваю нормально поесть, командир. Все какой-то, прости господи, перекус: пирожки да вариации на тему. С чего начнем?
- А какие есть предложения?
- Пункт первый: инцидент на Крюковом канале, - начал перечислять Людвиг, одновременно, приступая к еде. Одно другому, в его случае, отнюдь не мешало. - Пункт второй: баронесса, ну это как бы взаимосвязанные дела, но вот вопрос об Ольге Федоровне Берг я бы предложил вывести в отдельное производство.
- Хорошо, - согласился Генрих, - пусть флотская контрразведка будет у нас третьим пунктом программы. Дальше!
- Карварский и Варламов.
- Как один пункта или два разных?
- Я бы их объединил в производстве, и по логике вещей, да и с практической точки зрения.
- Принято, дальше!
- Бекмуратов.
- Хорошо.
- Остается только Профессор.
- Вот с профессора и начнем, - предложил Генрих и стал сооружать себе бутерброд на манер Людвигова шедевра. - И не забудь, времени у тебя час с четвертью. Потом я с Комаровским встречаюсь, у меня, знаешь ли, чем дальше, тем больше недоумений образовывается. Это же надо так засрать огород!
- Кстати об огороде! Я позволил себе вызвать в город еще пару звеньев, чтобы усилить группировку, а то, простите за грубость, командир, чем дальше в лес, тем больше дров!
- Пару звеньев?
- Три звена и группу огневой поддержки.
- А связь, транспорт, логистика?
- Так точно! - "поник повинной головой" Людвиг. - Штабная группа и весь третий отдел в полном составе.
- Полагаешь, все так плохо? - спросил Генрих и с удивлением посмотрел на кулинарное чудо, созданное им между делом.
- Напротив, командир! - улыбнулся довольный собой Людвиг. - Полагаю, что все просто замечательно, но кашу маслом не испортишь, ведь так?
Людвигу хорошо за тридцать. Не мальчик, а серьезный мужик, прошедший долгий путь от полевого разведчика до начальника Особого Отдела "Цюрихских шершней". Среднего роста, крепкий, но не выделяющийся в толпе, спокойный и уверенный в себе мужчина. Майор Людвиг - в соответствие с прижившейся в "Цюрихском ковене" традицией носить немецкие имена. И дело тут не столько в дислокации штаба - немецкоязычный кантон, все-таки, - сколько в том, что полковника Хорна зовут Генрих. Так и повелось, что, вне зависимости от происхождения, всех окружающих Генриха офицеров звали на немецкий лад Конрадами и Германами. Однако Людвигу менять имя практически не пришлось. Он родился в Праге, и звали его Людек.