Они неторопливо, маленьким глотками допили бурбон, и командующий армией распрощался с комдивом, решив по пути заехать в госпиталь, чтобы самому взглянуть на новоявленного героя. К его сожалению, переговорить с раненым Томпсоном не удалось, его только что увезли на очередные процедуры. Тогда Паттон просто прошелся по палатам в сопровождении принимающего офицера, майора Чарльза Эттера. Все шло как обычно, быстрые беседы с некоторыми из лежачих раненых, грубоватые шутки генерала, столь нравившиеся солдатам. Задавая вопросы, Паттон перемещался вдоль ряда коек. В ответ на его вопрос о том, как дела, четвёртый пациент, рядовой Пол Беннетт заявил.
- Нервы у меня шалят. Как снаряды летят, слышу, а взрывы – нет.
Повернувшись в раздражении к Эттеру, Паттон спросил.
- О чем говорит этот человек? Что у него? Может, ничего?
Не дождавшись ответа от Эттера, который хотел посмотреть карту Беннетта, Паттон закричал на солдата
- Ах ты, ни на что не годный сукин сын! Ах ты, трусливый ублюдок! Ты - позор для армии и немедленно отправишься на передовую драться, хотя это слишком хорошо для тебя. Тебя следовало бы поставить к стенке и расстрелять, хотя и это тоже. Слишком хорошо для тебя. Я сейчас сам пристрелю тебя, будь ты проклят!
Сказав это, Паттон потянулся за револьвером, выхватил его из кобуры и принялся размахивать перед носом Беннетта. Ударив Беннетта наотмашь по лицу, Паттон приказал явившемуся на шум начальнику госпиталя полковнику Карриеру.
- Я требую, чтобы вы немедленно убрали отсюда этого типа. Я не хочу, чтобы остальные ребята, которые сражались, не жалея жизни, сидели тут вместе с ним и видели, как с ним нянькаются.
Паттон уже стоял у выхода, когда повернулся и заметил, что Беннетт сидит на краю койки и плачет. Быстро вернувшись, он ударил Беннетта с такой силой, что каска слетела с его головы и выкатилась наружу. К этому моменту в палатку, привлеченные шумом, сбежались сестры и санитары, с ними и Том. Они видели эту «вторую оплеуху».
Заметив развоевавшегося дебошира, Толик не выдержал и, подскочив, свалил его с ног, заломив руку «на прием».
- Отпусти, ублюдок! – заорал недовольно Паттон.
- Простите, сэр, но вы ведете себя не по-джентльменски, - неожиданно даже для себя хладнокровно, словно во время разборок со шпаной, ответил Толик-Том. – Драться с больными, да еще с оружием…- он ловко выдернул и отбросил к ногам Карриера оба револьвера. После чего отпустил ругающегося, словно ковбой на перегоне скота, генерала.
- Кто такой?! – потирая ноющую руку, заорал генерал.
- Сержант Томпсон, сэр! – попытавшись  вытянуться, но тут же скривившись от боли и присев на койку, ответил Том.
- Томпсон? Хм…, - генерал явно смутился, словно что-то припомнив. – Здорово дерешься, парень. С немцами также не церемонишься?
- Им хуже, сэр! – хладнокровно улыбнулся Том, стараясь не показывать навалившуюся слабость и боль в ранах. – Они же меня наказать не могут, сэр!
- Молодец, сержант, - невольно усмехнулся в ответ Паттон. – Но следующий раз будь осторожнее. И не защищай трусливых сачков.
И сразу вышел, вместе с полковником Карриером.
- Я ничего не могу с собой поделать, - громко признался он Карриеру. Так громко, что слышал, наверное, весь госпиталь, - у меня кровь закипает в жилах, когда я вижу, как тут нянчатся с проклятыми сачками.
Садясь в машину, Паттон повторил Карриеру.
- Я не шутил насчет того, что надо убрать отсюда этих трусов. Мне не нужно, чтобы трусливые ублюдки отсиживались в госпиталях. Их, наверное, придется все-таки когда-нибудь ставить к стенке, или мы разведем целые стаи мерзавцев. А сержанта не наказывайте. Настоящий американский герой.
Журналисты, бывшие в это время в госпитале, посоветовавшись, решили не упоминать о произошедшем в газетах. Однако врачи госпиталя использовали свои собственные связи в командовании и новость дошла до Эйзенхауэра.
Скандал разгорался, но для Тома, к его удивлению, все обошлось без последствий…
А за много тысяч километров от Сицилии, по советской Средней Азии путешествовал вице-президент США Уоллес. В этот день он как раз посетил только недавно отстроенный авиазавод.
«Паккард» неспешно катил по дороге. Сидящий на переднем сиденье, рядом с водителем, начальник охраны Джим Олсоп разглядывал окрестности. Водитель, заметив в зеркале заднего вида, что перегородка, отделяющая пассажирское сиденье закрыта, пошутил.
- Что, босс, старушку ищешь? – и оба они негромко засмеялись, вспоминая…
Выехав из ворот завода, Уоллес вдруг попросил остановить машину: сразу за проходной раскинулись огороды, на которых сажали картошку. Старуха в старой плюшевой кофте, разбитых кирзовых сапогах копала лопатой землю. Она была одна на этом большом поле. Уоллес подошел к ней и, вежливо поздоровавшись, спросил.
- Что ж вы одна, бабушка? Почему никто не помогает?
Старуха удивленно посмотрела на него.
- Да ты что, мил человек, с луны свалился? Все уже посадили, а я малость прихворнула... А помогать-то некому. Людям в заводе работать надо, а картошечку я как-нибудь сама, чай, не помру.
- А муж, дети у вас есть?
- Старика-то я схоронила, а сынков двое, на фронте... Где ж им еще быть... Вот ты, мил человек, по виду начальник, скажи, скоро ль мериканцы второй фронт откроют? Талдычат, талдычат, а сами ни с места. Глядишь, и детки мои вернутся быстрее.
Вряд ли Уоллес знал значение русского слова «талдычат», но смысл его понял. Он повернулся и подозвал Олсопа. Тихо, чтобы не слышала старуха, что-то сказал ему. Тот подошел к своим офицерам и пригласил их сесть в машину. Заводские ворота открылись. Минут через десять машина вернулась, и офицеры вытащили из нее лопаты. Уоллес, ни слова не говоря, взял одну и стал копать бабкин огород. Что было делать остальным? Они тоже взялись за лопаты…
- Нет, сейчас задерживаться не будем, - отсмеявшись, ответил охранник. – Тебе что, не довели?
- Довели, что едем на аэродром. – усмехнулся шофер. – А там опять другую машину дадут.
- Скорее отдыхать отправят, - ответил охранник. – В Москву летим, на встречу с Дядюшкой Джо.
- Ничего себе! – удивился шофер, крутя руль и разворачивая машину поближе к стоящему на бетонированной площадке серебристому четырехмоторному «Дугласу»…
Том ждал, чем же закончится его столкновение с генералом. И удивлялся, что в госпитале об этом не говорили только совсем тяжелые пациенты, а сверху царило полное молчание. Но на следующий день Томпсона вызвали в канцелярию и вручили направление на госпитальное судно «Сан Клементе» и ему стало совсем не до госпитальных слухов.
Окрашенный в безупречно-белый цвет, с нарисованными на бортах огромными красными крестами, пароход стоял в гавани Агридженто. Само название городка что-то смутно напоминало Толику, но чем это место славилось в будущем, он так и не припомнил. Радовало сержанта то, что он уплывал подальше от разборок из-за инцидента в госпитале, так и не столкнувшись с местной мафией.
А в это время в Москве…
В знаменитом на весь мир кабинете Генри Эдгар Уоллес, вице-президент США, оказался весьма неожиданно для себя. Вообще, его назначение было неким компромиссом с либеральными кругами демократов и республиканцев, на которое пошел Рузвельт, чтобы получить дополнительные голоса из этого лагеря. Ну и для того, чтобы иметь в правительстве человека, способного дружески разговаривать с русскими коммунистами. Причем он великолепно понимал, что при столь знаменитом и энергичном президенте, его роль была чисто декоративной. Не зря в разгар наступлений на всех фронтах, президент отправил его в Советский Союз. И уж тем более, это должен был понимать хозяин кабинета, правитель одной шестой части суши. Поэтому Генри никогда и не рассчитывал на такую встречу.
- Здравствуйте, господин Уоллес, - поднявшись и сделав несколько шагов насвстречу, поздоровался через переводчика Сталин.
- Здраствуйте, товарисч Сталин, - поздоровался по-русски Уоллес. Сталин, пожимавший ему в этот момент руку, внешне воспринял это совершенно спокойно, только в желтоватого оттенка глазах полыхнуло что-то непонятное.
- Вы хорошо говорите по-русски, - заметил он. – У Рериха обучались?
- Да, у него, - подтвердил Генри, не удержавшись и слегка нахмурившись. На выборах сорокового года ему та дружба и переписка с Гуру (так Уоллес называл Ририха), едва не стали причиной политического скандала. Негласно удалось договорится, обменяв обещпние не публиковать эти письма на неразглашение сведений об Уилки, кандидате от республиканцев, прелюбодействующим с писательницей Ириной Ван Дорен. Но эта угроза продолжала висеть над его политической карьерой как дамоклов меч, хотя Генри и предпочитал не вспоминать об этом.
Видимо уловив состояние американца, Сталин не стал углубляться в эту тему, а перевел разговор на проблемы снабжения фронта и ленд-лиз. Разговор шел весьма доброжелательный, Сталин улыбался, шутил, угощал Уоллеса кофе и коньяком. Последний Генри похвалил и сделал удивленное лицо, узнав, что этот коньяк производится в Грузии.
После разговора о текущих делах, Сталин, поднявшись, привычно прошелся вдоль стола и вдруг спросил вице-президента.
- Скажите, а как вы видите наши будущие, послевоенные отношения?
- Я, - слегка растерялся от неожиданности Генри, - думаю, что мы можем сохранить накопленный нашими странами дружеский потенциал, - после чего слегка замявшись, добавил.- Полагаю, что наше и ваше общество будет идти в сторону конвергенции, усваивая лучшие черты американского образа жизни, европейского социализма, в частности шведского  вашего коммунизма.
- Вы думаете, что такое…, - Сталин подошел к столу и взяв в руки трубку, принялся ее методично набивать табаком, доставая из лежащей рядом пачки папиросы и ломая их. Уоллес с с интересом наблюдал за этим действом. – такой гибрид возможен? – набив трубку, продолжил Сталин. – Это же все равно, что скрестить ужа и ежа.
- Ужа и ежа, как я думаю, скретить невозможно, - улыбнулся Генри, - а человеческое общество, по-моему, куда более гибко устроено, чем системы размножения разных видов животных.
- Интересная мысль, - жестом попросив разрешения закурить, Сталин разжег трубку и на несколько секунд окутался клубами дыма. – А не получится результат таким же, как от скрещения этих двух зверей?
- А что - может получится? – удивился Уоллес.
- Как шутят наши солдаты – полтора метра колючей проволоки, - улыбнулся Сталин в усы.