А если Карпухин говорил от себя лично, а не как особист? Предположим, мечтал сам перейти куда-нибудь повыше, но не получилось. А тут летчик вдруг отказался от карьерного роста?   

- Слыхали? - Кто бы это мог быть? Ни за что не догадаетесь! Григорий мученически вздохнул и продолжил чесать за ухом блаженствующего Шварца.
        - Что опять случилось? - лениво осведомился Малахов у запыхавшегося от быстрой ходьбы Прорвы. - Да отдышись ты, черт, говори толком.
        Погода вот уже несколько дней, как прочно привязала летчиков к земле. Пилоты изнывали от безделья, встречая каждое новое утро с затаенной надеждой на то, что тучи развиднеются и позволят, наконец, штурмовикам подняться в небо. Обидно было до слез — наземные войска окружили в Великих Луках несколько дивизий гитлеровцев, пытались их добить, а советская авиация бездействовала.   
        Рыжков послушно сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, потом присел на топчан рядом с комэском и с таинственным видом сказал:
        - Случайно узнал из надежного источника, - экспат не выдержал и громко фыркнул. Знаем мы этот источник, опять повариха сплетни собрала. - Да, из надежного! - оскорбился Прорва. - И нечего ржать!
        - Я тебе сейчас в лоб закатаю, - очень спокойно пообещал капитан. - Либо говори, либо мотай отсюда. - Летчики эскадрильи подошли поближе, ожидая развлечение.
        - Говорят, после Нового Года в армии вводят погоны! - опасливо косясь на дверь землянки, выпалил Рыжков. - А еще церкви откроют, разрешат частную торговлишку и колхозы разгонят, представляете?!
        - Ты говори, да не заговаривайся! - вскинулся Малахов. - А то я тебя за такие речи быстро к Карпухину определю, понял?!
        - А я то здесь при чем? - заныл Прорва. - Что услышал, то и пересказал.
        - «Что услышал», - передразнил его комэск. - Головой думать надо, а не задницей. А вы чего уши развесили? - напустился он на других летчиков, которые собрались вокруг и бурно обсуждали неожиданные новости. - Один дурак ляпнул, а вы и рады. Дел других нет? Так сейчас враз займу всех – пойдете у меня строевой на морозе заниматься. Заодно мозги проветрите.
        Пилоты мигом разошлись. Маршировать по аэродрому никому не хотелось. Рыжков тоже под шумок незаметно слинял, не желая огрести под горячую руку наказание.
        - Вот зараза, - негодовал капитан. - Язык, как помело — несет всякую дрянь! Это ж надо такое придумать, а? У меня дядька в гражданскую у Буденного в Первой Конной воевал, золотопогонников рубил. А я, выходит, теперь эти самые погоны нацеплю? А колхозы? Да как язык у него только повернулся!
        - Не кипятись раньше времени, Леша, - мягко посоветовал ему экспат. - Что ты, Прорву не знаешь — все его басни нужно делить на шестнадцать. Ты мне скажи лучше, мы Новый Год праздновать в эскадрилье будем или всем полком в столовой?
        - Чего? - непонимающе уставился на него комэск. - Да отстань ты от меня с этим Новым Годом! - он раздраженно махнул рукой, вскочил на ноги, накинул на плечи куртку и вышел на улицу, доставая на ходу папиросу.   
        Григорий проводил друга долгим взглядом. Подумаешь, погоны, что в них такого особенного? Нет, лично ему очень даже нравилась нынешняя форма с петлицами — был в ней какой-то неуловимый шик. Особенно в парадной. Но погоны тоже должны были смотреться, как минимум, не хуже.
        - Да, морда? - спросил Дивин у кота и потрепал его по загривку. Шварц недовольно зыркнул на него, вырвался, спрыгнул на пол и, подумав немного, направился к миске с водой.
        - Слыхал, капитана Шумилкина на У-2 привезли, - подсел к нему Валера Катункин. Командира первой эскадрильи несколько дней назад подбили «мессеры» и он сел на вынужденную на аэродроме подскока истребителей. К нему туда отправились техники в надежде подлатать «ил», но, судя по всему, сделать это не получилось.
        - Ага, - вяло отозвался Дивин. - Сходить что-ли к синоптикам, поинтересоваться, когда зима над нами смилостивится? Надоело до чертиков без дела прохлаждаться.
        Но нелетная погода упрямо держала свои позиции еще два дня. А тридцать первого — прямо в канун Нового Года — облака неожиданно разошлись и летчики вместо подготовки праздничного ужина спешно стали готовиться к вылету. Командование требовало в срочном порядке ударить по засевшим в Великих Луках фрицам. Ходили слухи, что кто-то из больших генералов самонадеянно пообещал лично товарищу Сталину, что город очистят от врага еще в 1942 году. Поторопились, бывает. Немецкий гарнизон, численностью около четырех тысяч человек, категорически был не согласен с такой постановкой вопроса и отчаянно сопротивлялся.
         Вылетели всем полком. Точнее, тем десятком с небольшим «илов», что оставались еще в строю. Вражеских истребителей, что удивительно, в воздухе не было. Равно как и зениток. Впрочем, если исходить из того, как сильно пострадал город во время боев — почти все здания превратились в руины — может быть их у осажденных уже попросту не осталось? Нет, работали, конечно, несколько «эрликонов», но их практически сразу заставили замолчать.
         Тем более, что над Великими Луками оказалось видимо-невидимо наших самолетов. Одних только Ил-2 и «пешек» Григорий с огромным удивлением насчитал не меньше сотни. Да, кто-то явно не желал прослыть в глазах товарища Сталина болтуном. Но обратной стороной этой кутерьмы оказалась полнейшая неразбериха. Эфир традиционно забили наглухо, пехота указывала цели как придется, фрицы, не будь дураками, тоже вовсю палили разноцветными ракетами в разные стороны, усиливая хаос.
        В итоге отбомбились всей оравой едва ли не по одной единственной улице, разнеся ее в щепки. Дивин больше всего опасался, что они ударят по своим. Но вроде обошлось. На аэродром вернулись без потерь. Все ждали, что поступит команда на повторный вылет, но почему-то этого не случилось. Поэтому прождав в блиндаже около аэродрома до темноты, летчики, получив отмашку от комполка, дружно направились в столовую.
        Идущие первыми открыли дверь и оторопели от удивления: посреди ярко освещенного помещения красовалась пушистая елочка, украшенная разноцветными флажками, серпантином и самодельными игрушками.  Столы накрыты праздничными скатертями, заставлены многочисленными блюдами, графинами и кувшинами с соками и морсами. На стенах развешаны огромные плакаты: «Гитлеру — капут!», «Враг будет разбит!» и, разумеется, праздничное «С Новым Годом!».
        Официантки, празднично одетые, веселые, встречали у входа, приглашали проходить внутрь. А на всех вдруг напала странная боязнь. Летчики и техники жались на пороге, не решаясь ступать по надраенному до блеска полу. Всем было ужасно стыдно за свой, мягко говоря, непрезентабельный внешний вид: поношенные комбинезоны, замасленные куртки и грязные валенки и унты.
        - Чего столпились? - недовольно поинтересовался Хромов, подошедший к столовой в компании Багдасаряна, Зотова и Карпухина. - А ну, дайте пройти! - Пилоты торопливо расступились перед командирами, майор зашел в столовую и... - Вот это да! - невольно вырвалось у него. - Ты посмотри, комиссар, какой нам праздник сорганизовали? Молодцы! Не то, что вы, мокрые курицы! - с насмешкой повернулся Хромов к летчикам. - Опозорили меня, дармоеды.
        - Перестань, Николай Дмитриевич, - вмешался Багдасарян. - Люди ведь не с гулянки пришли, а с боевого задания. И стыдиться им нечего. Проходите, товарищи!
        Преодолев невольную робость, пилоты гурьбой ввалились следом за командиром. Расселись за столами и вновь замерли в ожидании.
        - Надо бы проводить старый год, прежде чем встречать Новый, - заметил Багдасарян. - Товарищ майор, полагается так, - и протянул комполка кружку. Тот засмеялся, но взял. Сказал несколько простых слов, пожелал удачи, а потом произнес те заветные слова, которых все так ждали: - За Победу!
       
        Григорий вышел на улицу. Однополчане веселились, поднимали тосты за боевую дружбу, за Новый Год, пели под баян песни, заводили патефон и танцевали, а ему в какой-то момент вдруг стало очень тоскливо. Ни танцы, ни песни, ни выпитое вино — ничто не смогло снять с души тяжелый камень, прочно угнездившийся внутри.
        Он встречает уже второй Новый Год в этом странном мире. А чего он добился за это время? Здесь принято подводить в конце года итоги, может и ему стоит попробовать? Или плюнуть и просто попытаться выжить?
        Будни военного летчика достаточно однообразны. Вылеты на боевые задания, схватки с противником в воздухе, преодоление заградительного огня зениток, неудачные посадки по той или иной причине, прыжок с парашютом из подбитой горящей машины.
        Что-то забыл. Ах да, возможный плен или же, если повезет, возвращение в родной полк. Учеба непростому летному ремеслу или же, наоборот, безалаберность, расчет на привычное авось.
        А потом вылет. И снова вылет. И опять...
        Что в перерывах? Выпивка, вечеринки, девушки, какие-то незатейливые бытовые мелочи. И так день за днем. Сюжет повторяется снова и снова, будто запись, поставленная на воспроизведение по кругу.
        Рутина? Может и так. Вот только каждый день кто-то из твоих товарищей горит в самолете, разбивается во время аварийной посадки, гибнет от огня «мессеров». И ты плачешь в кустах, чтобы никто не видел тебя таким слабым и беспомощным.
        Говорят, что пилот не видит настоящую войну с ее кровью, грязью, страданиями, холодом и голодом. Мол, все происходит с летчиками как бы на расстоянии, через своеобразный фильтр — товарищ просто не возвращается, в воздухе горит не человек, а машина. И отсюда делается вывод, что, якобы, для пилотов война — это всего лишь состязание, в котором просто нужно продемонстрировать свое превосходство над противником в скорости реакции, лучшем глазомере, более точном расчете. И все. Никакой схватки ни на жизнь, а на смерть. Быстрее, выше, сильнее. Спорт. 
        Идиоты!
        Попробуйте подождать на аэродроме несколько часов, пока группа находится на задании. А потом вглядывайтесь в небо до рези в глазах и считайте, считайте черные точки. Все или нет?
        Послушайте, как кричит ваш товарищ, сгорая в кабине своего «ила». Послушайте. А потом стисните зубы и пикируйте, пытаясь прорваться через огненную завесу, ожидая каждую секунду что следующий снаряд ударит уже в твою машину. И это у тебя будет ничтожная доля секунды, чтобы сделать выбор — попробовать отвернуть и уйти, или рвануть ручку от себя и врезаться живым снарядом во вражеские позиции.
        Повисите в небе под таким жалким и ненадежным куполом, глядя на то, как пара «мессеров» заходит на тебя, чтобы расстрелять беспомощную живую мишень. Поглядите в глаза хохочущему гитлеровскому асу.
        - Гришка, ты чего зубами скрипишь, случилось что?
        Экспат с трудом сфокусировал взгляд на стоящем рядом человек. Почему так сильно бьется сердце, а в висках стучат молоточки? Откуда этот привкус крови на губах? Ух ты, а когда, интересно, он умудрился сломать перила крыльца?
        - Все нормально, Леша. Все нормально.
        - Ух, с души отлегло, - засмеялся Малахов. - А то ко мне молодые прибежали, глаза как блюдца, верещат дурными голосами: «Товарищ командир, там Кощей с ума сбрендил!» Честное слово, как дети малые. - Наклонился поближе и дыхнув в лицо табачно-водочным перегаром, заговорщически сказал: - Не вешай нос, дружище, живы будем — не помрем. Пошли лучше по коньячку вдарим?
        Григорий невольно улыбнулся, подумал секунду-другую, а потом решительно рубанул воздух ладонью:
        - Наливай!
**********************************************************************************************
                                                          Конец первой книги