Переделал и немного переписал текст:

                       Глава 4

— Отчего же, сыне мой Уар , ты не даешь себя остричь? Ведь сказано святым апостолом Павлом: не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него?
Вместо ответа довольно рослый для своих девяти (уже три месяца как) лет мальчик повернулся к небольшой книжной полке, что была до этого у него за спиной, уверенно подхватил средних размеров том, и раскрыл его на одной из многочисленных закладок. Затем отошел немного в сторону, оставив указательный палец на нужном месте.
— Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый. Гм. Что же, сыне, хвалю за знания твои и усердие. Отрадно мне видеть…
Но вслед за первой книгой пришел черед и второй. Тихонько зашуршали листы желтоватой пергаментной велени, вновь коснулся строчек древнего устава палец, и духовник царевича Дмитрия слегка упавшим голосом прочитал:
— Притча о Самсоне и Далиле.
Новое движение страниц, и легкое движение руки, слегка чиркнувшее кончиками ухоженных ногтей по красочной, и (к некоторому сожалению священника) очень четкой миниатюре, изображающей трех апостолов. К сожалению — потому что у всех троих, как на грех, были как раз длинные волосы.
— Ээ?... М-да.
Отец Агапий отчетливо вздохнул, и в очередной раз вспомнил того милого и послушного мальчика, коим был его духовный сын всего какой-то год назад.
— Хорошо, оставим это, до времени.
Подойдя к массивной подставке для книг и коснувшись лежащего на ней громадного фолианта, он ненадолго задумался, затем рассеяно перекинул с десяток страниц.
— Чти, отрок. Отсель и до самого конца.
Царевич тут же согласно кивнул, и удивительно быстро заскользил специальной резной костяной указкой по ровным наклонным строчкам младшего полуустава .
— Вслух?..
Движение указки даже не замедлилось. Да и вообще было незаметно, что царственный ученик услышал своего наставника, что последнего весьма и весьма огорчало.
— Ммдам...
Через довольно короткое время костяной кинжальчик замер на последней строке «Сказания о десной руке святого Иоанна Предтечи, крестившей Господа», а внимательный взгляд насыщенно-синих глаз приобрел явственный вопросительный оттенок. Агапий на это лишь беззвучно вздохнул, в который уже раз сокрушаясь упрямству царевича. А заодно, поражаясь его же умению донести до остальных все свои желания. Вот как сейчас, например — даже и малого звука не сорвалось с юных губ, а духовнику стало понятно, что от него ждут новых заданий, или поучений.
— На сем ныне и закончим. Уроком  же твоим будет переписать до дня субботнего кафисм  осьмнадцатый из Псалтири. Все ли понял, отрок?
Увидев согласный кивок, святой отец еще раз тихонечко вздохнул, одним слитным движением перекрестил ученика, после чего и убыл из Комнаты. Оставив дальнейшую заботу о тяжеленном фолианте с интригующей надписью «Жития святых» на девятилетнем хозяине покоев.
«Вот интересно, и с кого это такую толстую кожу содрали на обложку, а? Листы-то понятно, безвозмездный дар от новорожденных телят на богоугодное дело».
Быстро подсчитав общее количество страниц из белого полупрозрачного пергамента, переплетенных в большущую книжищу с потемневшими от времени серебряными застежками (если честно, в закрытом виде «Жития…» больше всего напоминали ему маленький сундучок), Дмитрий уважительно качнул головой. Чуть больше пятисот листков!.. Учитывая же тот факт, что из одной телячьей шкурки при всем желании получалось не больше двух страниц… Можно было смело утверждать, что перед ним лежало целое стадо. Только, так сказать, в очень концентрированном виде.
— И-иуф!
Бум.
Сборник биографий и мемуаров высокочтимых православной церковью святых, заметно прогнул совсем не тоненькую книжную полку с учебными пособиями царевича.
«Тяжеленный какой! В следующий раз пусть этот Купидон  сам свои книжки таскает. Хм, а с другой стороны, ее можно использовать в качестве штанги, что тоже очень даже неплохо».
Достав с той же полки новехонький томик Псалтири, прилежный ученик повертел его в руке и задумался — сейчас переписать порядком поднадоевший уже кафисм, или заняться чем-нибудь поинтереснее?
«Мне эти псалмы скоро уже сниться начнут. Такое впечатление, что меня в монахи готовят, или писцы!».
Потыкав пальцем в тоненькую кипу желтовато-сероватой рыхлой бумаги с неровными краями и презрительно покривив губы (какое убожество!), он перевел взгляд на три гусиных пера. И тут же понял, что весь его трудовой порыв бесследно испарился. Одна только мысль, что перед упражнениями в каллиграфии ему придется вдосталь потренироваться еще и в очинке  перьев… Фу! Одна из немногих премудростей, кою он так и не смог освоить. Пока. Может, мелкая моторика пальцев хромала, а может просто отсутствовало должное желание — но на одну удачную попытку заострить и расщепить перо так, чтобы им можно было писать, приходилось самое малое три неудачных. Особую же пикантность его мучениям придавало невысокое (и это еще ОЧЕНЬ мягко сказано!) качество бумаги. Слабо надавишь острием, так перо не пишет. Сильно надавишь — тут же рвет рыхлую бумажную гладь, вдобавок щедро окропляя ее брызгами и кляксами. Кругом одно расстройство…
«Эх, сейчас бы мне сюда десяток листиков собственного производства!».
Дмитрий мечтательно прикрыл глаза, вспоминая, какие шедевры порой выходили из-под его рук. С орнаментом из живых цветов, с узорами из трав, оттенками самого разного, но неизменно сочного цвета, затейливо обрезанными краями!.. Лепота, одним словом.

Спасибо, будет время, почитаю. Насчет историчности - с Марией Нагой он жил совершенно открыто,  никто ему поперек не бухтел.
Насчет остальных его деяний, я так понимаю, возражений нет?
А насчет порядков -- да, ошибся. Штук 100, ну может двести... кто их там считал?