Подшагнув ближе к Колычеву, царственный отрок одним слитным движением вогнал уже свой подарок в старые, и немного великоватые для нового «постояльца» ножны.  Незаметно для остальных улыбнулся и прижал указательный палец к губам, тут же отшагнув обратно и равнодушно бросив, отворачиваясь:
— Владей.
На обратном пути к Теремному дворцу Дмитрий время от времени поглядывал на солнце, стараясь поточнее определить остаток свободного времени, а рядом с крыльцом и вовсе остановился в некотором сомнении, делая нелегкий выбор. На одной чаше весов лежал тяжеленный сундук из мореного дуба, для пущей надежности окованный железными полосами внахлест. Большой, очень вместительный — такой же, как и остальные восемь, в коих хранилась отцовская либерея, и единственный, которой он пока не успел распотрошить. Другую же чашу придавливало свинцовым грузом собственное обещание пятилетней Евдокие — о том, что он навестит ее еще до полудня, побаловав очередной игрушкой-диковинкой. Покопаться в старых фолиантах, написанных еще до падения Константинополя, было очень заманчиво… Но сестра все же явно важнее! Ничуть не опечаленный очередным поручением Салтыков побежал в его покои, забирать результат почти трехнедельных усилий вначале царского токаря (вообще-то, его основной специальностью было изготовление шахмат), затем ученика-иконописца, а любящий брат медленно зашагал к входу на женскую половину дворца. По пути он нет-нет да и вспоминал, как в первый раз его допустили до книжных сокровищ, какой волнительный огонь бушевал в его груди… И как велико было разочарование. Да, либерея была весьма большой — целых сто пятьдесят четыре книги самых разных размеров и толщины (дабы извлечь из сундуков некоторые инкунабулы, пришлось напрягаться сразу двум слугам), но! Из всего этого рукописного богатства только двенадцать томов не были церковными книгами. И то: пара летописей Византии, с обязательным восхвалением мудрости и справедливости  басилевсов из рода Палеологов, пяток трудов греческих философов (к сожалению, написанных на старогреческом, а посему непонятных), трехтомные «Жизнеописания двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла на старолатинском (судя по пометкам батюшки на полях, сей труд был им неоднократно читан) и «Стратегикон» непонятного авторства, решительно раскрывающий все тайны и малейшие мелочи военной тактики и стратегии как самих византийцев, так и их многочисленных врагов: персов, аваров, тюрков, франков, лангобардов, и (внимание!) славян. Причем деяния достославных предков занимали заметно больше страниц (особенно по сравнению со франками и лангобардами), да и общее количество ругательных эпитетов внушало их потомку определенную гордость. Жаль только что все эти «вести с полей» устарели как минимум на полтысячелетия…
Раскрасневшийся подручник не заставил себя долго ждать, догнав у входа в женское царство — правда, свертков на сей раз было двое. Взяв их себе, Дмитрий спокойно прошел мимо бдительных мамок, одним только взглядом остановивших двух постельничих сторожей и Михаила Салтыкова, миновал несколько переходов, пару горниц, еще один переход, невольно отмечая, сколько любопытных глаз скользит по его фигуре. И это при том, что сам он почти никого и не видел! Зато прекрасно чувствовал.
«Сколько же тут мамок, нянек, бабок, шептуний, потешниц и прочих приживал!..»
— Плисол?
Малолетняя царевна, несмотря на все свои невеликие года, старательно пыталась претворить в жизнь наставления взрослых женщин: спину держать прямо, ходить с достоинством, говорить без спешки. Вот только брату это категорически не нравилось.
— Пришел, красавица, пришел. А ну иди сюда!
— И-ии!!!
Откинув свертки на лавку и подхватив Дуню на руки, он несколько раз крутанулся вокруг своей оси, вызвав к жизни довольный девчоночьий визг. Опустил обратно на пол, по пути забрав у нее с головы небольшую шапочку, мимоходом дернул за одну из двух косичек и пощекотал за бока, получив в ответ новый взвизг и счастливую улыбку — нечасто, ой нечасто приходили гости к царевне Евдокии! В смысле, гости мужского пола. А с Федором играть… Во-первых, он на целый год ее младше! Во-вторых, вечно сонный да квелый, даже когда она забирает у него расписные кубики и пирамидки. Так что старший брат, разговаривающий с ней по-простому, с удовольствием играющий, обнимающий, и даже несколько раз рассказавший захватывающую сказку, практически сразу покорил ее маленькое сердечко.
— А подалки плинес?!
Строгое лицо в исполнении пятилетней «малявичны» смотрелось так комично, что Дмитрий с трудом не за хохотал. Чуть повернул голову, и никакого труда уже не потребовалось — а излишне любопытная нянька, увидев как переменилось лицо царевича, разом утратившее живость и налившееся высокомерным холодом, скрылась за вязанной занавеской, разделявшей «гостевую» светлицу на две части.
— Смотри.
Девочка плотно охватила ручками большую пузатую деревянную куклу и запыхтела.
— Тязолая!
— Ничего, мы вот так сделаем!
Чпок, чпок, чпок!
Непроизвольно открыв рот, изумленно-удивленная Дуня наблюдала, как одна расписная кукла под руками брата превращается в четыре.
— А это ее подружка.
Из второго свертка показалась на свет матрешка, раскрашенная в черно-красные цвета.
Чпок, чпок, чпок!
И там, где было недавно две куклы, разом стало восемь, схожих и в то же время абсолютно разных. Потом была веселая возня с новыми игрушками, требование новой сказки, и даже забота о старшем братике:
— Хосес, я заплету тебе касиську?
— Касиську?
Подслушивавшие (а заодно и подглядывавшие) мамки и няньки разглядели, как надулся и немного покраснел от еле сдерживаемого смеха старший царевич. Чуть отвернулся в сторону, успокоился, затем сел так, чтобы малолетней хозяйке было удобно, и даже сам снял свою шитую жемчугом тафью :
— Ну заплети, похвастайся своими умениями.
Хоть и мала была царевна, а наставниц своих не посрамила: аккуратно (ну, как могла) расчесала тяжелые длинные пряди и достаточно ловко и быстро заплела их в одну большую толстую косу, схваченную светло-зеленой атласной ленточкой чуть выше середины спины.
— Воть!
Сбегав за небольшим серебряным зеркальцем, Дуня торжественно вручила его брату. Подергав за косу уже себя, Дмитрий тихо фыркнул, подтянув ожидающую заслуженой похвалы девочку себе на колени:
— Ты моя красавица, ты моя умница!