Все повторилось: опасливое обнюхивание руки, ласковые прикосновения, поездка без седла… Успокоившиеся рынды ослабили натяжение тетив, а после того как мальчик вернулся в седло Черныша, и вовсе убрали свои составные луки в саадаки .
— Я выбрал, отец.
Вокруг царственного отрока словно сама собой появилась его охрана — четверо дюжих постельничих сторожей, разом перекрывших любые подходы. Немного помолчав, великий государь милостиво кивнул князю Черкасскому и коротко повелел гостям и свите:
— Веселитесь!
А сам вместе с сыном направился к митрополичьему подворью, время от времени непроизвольно хмурясь: предстоящая беседа одновременно и тяготила его своей неизвестностью, и искушала великой надеждой. Давно уже должен был состояться сей разговор, но сначала помешала поездка в обитель, затем свадьба, потом десятилетие Митеньки… В Чудовом монастыре их уже ждали — приняли скинутые шубы, поднесли чашу для омовения рук, проводили в жарко натопленные покои, где их уже давно ждал седовласый хозяин.
— Сынок. Садись-ко вот сюда, поближе.
В руках митрополита появились четки, очень похожие на подарок Зосимы, затем он медленно прошелся вдоль стены, возжигая свечные фитили и кратко помолился.
— С Божией помощью, начнем.
Иоанн Васильевич ласково растрепал длинные волосы первенца, и осторожно спросил:
— Митенька, скажи нам с отче Макарием. Что может твоя благодать?
Десятилетний мальчик немного помолчал, явственно косясь на архипастыря, а потом все же начал перечислять:
— Целить людские недуги. Наделять воду силой исцеления. Снимать и налагать родовые проклятия…
Великий князь ощутимо дернулся.
— Зреть грядущее, но очень зыбко. Вопрошать о незнаемом и получать полные ответы. Определять лжу.
Царевич немного поколебался, а потом все же закончил:
— Налагать незримую кару и… Испепелять грешные души.
Тут уж челюсть отпала и у Макария.
— Сынок. А… Как это, вопрошать о незнаемом?
Мальчик доверчиво улыбнулся, не видя как хмурится митрополит.
— Мне бумага для учения не нравилась. Я и загадал: вот бы мне такую бумагу, чтобы не рвалась, ровная да гладкая была, ну словно шелк! И перо такое, чтобы очинять не надобно было. Помолился в Крестовой, а наутро понял, что знаю как бумагу такую выделать. И про перо стальное тоже. Я потом много всего наспрашивал: как сталь добрую варить, как пищали справные ладить, об строении зданий, о травах целительных, как веницейское стекло делают, зеркала большие, фарфор китайский…
Увидев лица взрослых, отрок в то же мгновение замолк, а потом и положил руки на отцовские виски:
— Батюшка?..
— Нет-нет, сыно, все хорошо. Ты вон лучше отче Макария полечи, опять у него нога разболелась.
Руки царевич опустил, но с места двигаться и не подумал.
— Что же ты, Митя? Неужели не любишь архипастыря нашего?
— Люблю. Но целить не буду — он сам знает, за что.
Царь и митрополит не сговариваясь, переглянулись. Первый насмешливо поднял брови, а второй неопределенно дернул плечом.
— Ну что ж… Твоя правда, отрок, есть на мне вина. Ну так я за то попрощу у тебя прощения.
Сделав вид, что собирается встать и поклониться, Макарий закряхтел. А потом и в самом деле встал — вернее, пришлось стать, ибо мальчик тихо напомнил:
— Я вижу притворство.
И поклониться (немного, но все же) пришлось, и лишь тогда царевич поклонился в ответ, гораздо глубже, и положил правую руку на больное колено. А через десяток минут, заполненных вязкой тишиной, и на другое.
— Ох, хорошо! Благодарствую, Митрий.
Еще раз коротко поклонившись, наследник вернулся на свое место близ отца:
— Эта болесть, больше не вернется, отче.
— Даже так?.. Велика твоя благодать, отроче, велика. Позволь уж, раз такой случай, попечаловаться за твоего духовника Агапия — прояви милосердие сердца своего, сними с него свою кару.
— Бывшего духовника?
— Кхм? Верно, отроче, бывшего.
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
