***

— Говори.
Подъячий Печатного приказа, официально приставленный к наследнику с целью облекать все его желания в правильные словеса для мастеровых людишек, а неофициально — глядеть, слушать и запоминать, послушно согнулся, одновременно снимая обвязку с небольшого свитка:
— Первым делом было указано изготовить клиновую давильню  общим весом в  тридцать три пуда, из свиного железа . Исполнено мастерами Бронного приказа по рисункам Димитрия Иоанновича. Вторым — особливые бумазейные мельницы и иную ремесленную утварь, по рисункам его же руки. Сей урок исполнили в царских мастерских. Так же было приказано доставить мела, рыбьего клея и пеньки, а из Аптечного приказа…
Повинуясь небрежному взмаху руки великого государя, подъячий понятливо опустил неинтересные мелочи:
— Уроки мастеровым людишкам задавал сам, на скудоумных не серчал, а с немалым терпением наставлял их в новом деле. Иной раз, примера для, и своими ручками белыми марался. А перед тем как бумазейное тесто в лотки лить, тако же сам все перещупал и проверил. Да и потом что-то непонятное делал, перед тем как шелковые платы с листами в давильню закладывали.
— Угум. И что, хороша ли бумага вышла?
— Про то мне неведомо, великий государь — Димитрий Иоаннович указал без него листы не вынимать, а пуще того рядом с давильней охрану учинить, чтобы его труды кто по недомыслию не испортил.
— Свободен.
Небрежно шевельнув пальцами, властитель Московского царства отослал прочь верного слугу, и позволил себе немного помечтать. Если у сына получится с этой его новой бумагой (дай-то Бог!), то значит!.. Значит, получится и остальное. Драгоценный фарфор, чья стоимость равна его же двойному весу в серебре — а зачастую и в золоте! Стекло, большие зеркала, добрая сталь… Представив, как наполниться его казна, великий князь не удержался и вскочил на ноги, нервно заходив в Приемной комнате своих покоев. Полная казна — это скорое завершение строящихся засечных черт на границе с Большой ногайской ордой и крымчаками, и начало строительства новых. А так же малых крепостиц и острогов. Появится добрая земля для испомещения верных служилых людей, меньше будут угонять в полон черносошный люд, легче станет стеречь окраины державы…  Много хорошей стали дадут много добрых сабель, пищалей, фузей и доспехов. А значит, битвы с литвинами и поляками будут меньше забирать православной крови! Да и воеводы перестанут постоянно жалиться, что вороги-де лучше вооружены и защищены доспешной бронью. Одна мысль цепляла другую, разум десятками перебирал самые соблазнительные идеи — пока Иоанн Васильевич не выдержал, и едва ли не бегом отправился в домашнюю часовенку молиться и успокаивать свой дух. Сколько пролетело времени за этим занятием, он не считал, а личная челядь и ближные бояре беспокоить своего повелителя не осмелились, вполне разумно опасаясь вызвать на себя его гнев…
— Отец!
Что не осмелились сделать родовитые бояре, с легкостью сотворил юный наследник, буквально светящийся от радости и удовольствия — а следом за ним в святая святых Теремного дворца, царский Кабинет, с заметной робостью и смущением ступил и его подручник, Мишка Салтыков.
— Батюшка?..
— Здесь я, Митя, здесь. Никак похвалиться пришел, разумник мой?
— Да!
Глядя, как его вечно сдержанный сын открыто улыбается, по-доброму усмехнулся и сам государь.
— Ну и?..
Не дожидаясь иных понуканий, отпрыск оружничего поспешно положил на стол большой тряпичный сверток. Развязал несколько узлов, едва удерживаясь, чтобы не помочь себе зубами, разметал в стороны неказистую посконь…
— О как!
В унизанных перстнями пальцах появился первый лист новой бумаги. Снежно-белый, плотный и одновременно гладкий, с удивительно ровными краями. А ко всему еще и гораздо прочнее обычного — ибо рвался гораздо хуже и с большей неохотой, чем обычная бумазея. Первый лист сменил второй, почти во всем повторяющие первый. Кроме нежно-лилового цвета. Третий отдавал зеленью, четвертый был явственного золотистого оттенка. Пятый опять был белым, зато в него узенькой дорожкой (по самому краешку) впечатались цветочные лепестки. На шестом, отливающим красным, в правом верхнем углу обнаружилась небольшая ромашка, удивительным образом ставшая одним целым с бумажным листом.
— По десятку листов каждого цвета, батюшка, и три дюжины белых.