Все ожидали крика, но его не было. Побелевшие от невероятной муки глаза, мелкая дрожь по всему телу, едва слышный хрип — и поверх всего этого тихие слова десятилетнего мальчика:
— Пока я рядом, тебе не ускользнуть даже в смерть. Говори, скольких убили по твоему приказу?
— А-ахх! Две сотни… и еще семь десятков… может, кого и запямятовал.
— Женщины?
— Да.
— Дети?
— Не отпускать же их, сиротинок, было? Кх-ха, кхе-хе-хе!..
Тонкие пальцы сжались в кулаки, но атаман продолжил кашлять-смеяться, ничуть не чувствуя какой-либо боли.
«Что со мной? Зрение плывет, во рту металлический привкус, тошнит. Откуда у меня такая  ненависть? Она как будто моя, и не моя одновременно. Не стоило мне все это начинать…».
Вытерев отчего-то влажные губы, Дмитрий поднес руку ближе к глазам, недоуменно разглядывая мазки собственной крови. Все так же мерно и тяжело пульсировало средоточие, вот только сила его была отравлена впитанной из воздуха и стен болью…
— Твоя душа черна, и ей нет места ни в Свете, ни в Тьме.
Правая рука царственного отрока поднялась, и в два движения начертала на лбу разбойника крест. Затем он отвернулся, и успел отойти на несколько шагов — а за его спиной нелюдь выгнулась так, что затрещала кожа и кости, дернулась так, что звонко хрустнули, разлетаясь, колодки, и издав короткий рев, мягко осело навзничь.
— Батюшка.
Всем, кто находился в застенках Разбойного приказа, от катов в кожаных фартуках и до самих «постояльцев», было отчетливо видно, как сильно мутит десятилетнего мальчика.
— Мне бы в собор, помолиться. Надо. Очень.
— Да-да, идем сыно.
Немало впечатленный отец едва удержался от желания подхватить своего первенца на руки, и поскорее вынести из душного подзмелья на солнечный свет — но несмотря на крайнюю бледность и явную тошноту, его  наследник сам поднялся по стертым ступенькам узкой лестницы. Сделал несколько шагов, глубоко вздохнул. И склонился в жесточайшем приступе рвоты.
— Ну-ну-ну! Все будет хорошо, сынок, все будет славно. Легче тебе? В первые разы от таких страстей всегда тяжко, по себе знаю.
— Да, отец.
Правитель царства Московского и всея Руси, прижал к себе свою гордость, надежду и благословление, своего сына — а затем дошел с ним до Успенского собора, где они почти час бок о бок предавались тихой молитве.  На выходе же из храма Иоанн Васильевич внимательно вгляделся в сына, отмечая легкие тени под его глазами, так и не прошедшую бледность и все остальное, и повелел отменить все занятия своего первенца — вплоть до того момента, когда ему станет лучше.
— Полежи немного, или поспи. Сон, он многое лечит, сынок.
— Да, отец.
Медленно идя в свои покои, Дмитрий пытался понять, что такое с ним творится. Средоточие послушно как никогда, все, что он задумывал, получилось — отчего же его гложет ощущение допущенной ошибки? Что он не предусмотрел, не рассчитал?
«Не стоило мне затевать это представление».
Совсем было согласившись с таким выводом, он вспомнил одно из своих сокровищ, брата Федора. Теперь он сможет изменить его Узор, не опасаясь смертельных последствий, и сонные глаза пятилетнего мальчика налбются жизнью и интересом к окружающему его миру…
«Если такова была цена, то она будет уплачена!».

***

А я переделал...

**Сразу несколько катов услужливо осветили один из закутков своего рабочего места, проявив закованного в колодки плюгавенького мужичка самой что ни на есть рядовой внешности. **

Отредактировано Кулаков Алексей (09-03-2014 00:26:37)