Кадфаэль
Думаю, Вы правы. Сейчас поправлю цвет.

Коллега, не сбивайте мне картинку

Глава 2.

Это было бы смешно. Серьезно, было бы. И даже, наверное, было – для стороннего наблюдателя. Рис Хаузер не смеялся, даже над собой и даже втихомолку. Сегодняшние события начисто отрубили ему чувство юмора.
Из зеркала на него мрачно глядел лохматый полуголый тип с внушающей уважение мускулатурой, натягивающей золотистую кожу на напряженных плечах и скрещенных на груди руках. Еще одна особенность Аделаиды: оттенок кожи был один на всех. Не считая новичков, конечно, но даже у них рождались дети с тем, что когда-то на Старой Земле называли «голливудским загаром».
Тип в зеркале расцепил, наконец, руки, дернул себя за кончик небольшой бородки клинышком, поджал губы, зачем-то оттянул в сторону уголок правого глаза и зло раздул ноздри тонко очерченного носа. Даже сейчас общее впечатление рокового красавца портили только глубоко посаженные глаза: накрепко запертая внутри ярость наполнила их черненым серебром. Зрачки были похожи на два дула.
Так, что у нас в активе? В активе у нас то, что Рис Хаузер все еще жив, несмотря на серьезные усилия в противоположном направлении, предпринятые неким неизвестным или неизвестными. Правда, заслуги самого Риса в этом не так много, как хотелось бы. Если бы не джокер, даже не вынутый, а выдранный из рукава Мелиссой Тевиан, сейчас отдельные части мистера Хаузера вылавливали бы ниже по течению Стикса. Или не вылавливали. Тот самый случай, когда закрасить проще, чем отскрести. И это, пожалуй, уже пассив.
Также (и даже в первую очередь) в пассив следовало записать саму попытку разобрать его на составляющие. А тут еще Поуп, черти бы его драли, не соизволил проявиться.
Хотя встреча все равно не состоялась бы. Не тот человечек Поуп, чтобы афишировать знакомство с ним. А сам Рис был сейчас под колпаком таким плотным, что это почти мешало дышать. На всем пути из клиники в номер его, не особенно скрываясь, передавали от одного сотрудника службы безопасности другому. И можно было нисколько не сомневаться: все его контакты будут рассмотрены в такой микроскоп, что ну его нафиг. И чем прикажете заниматься при таком раскладе? Впрочем, кое-что есть. Или будет, как только сообразятся некоторые нюансы.
Отражение повеселело, глаза заискрились синевой. А то, что рубашки без рукавов (регенерационный комплекс на бицепсе теоретически можно засунуть в рукав, но видок будет еще тот) в его гардеробе нет – так на то и служба доставки. И не просто доставки. Побеспокоим-ка мы Младшего.
Полчаса спустя один из лифтов внешнего кольца номеров четвертого яруса открыл двери и выпустил в коридор целую процессию. Впереди, с вычурной корзинкой «хрустальных» бегоний в правой руке, шествовал мистер Хаузер собственной персоной. Полурасстегнутая белоснежная рубашка без рукавов являла миру грудь, в меру заросшую жестким курчавым волосом.
Чуть позади скользил охранник. Еще один пристально наблюдал за каждым движением съежившегося, обильно потеющего официанта, направляющего движение тяжело нагруженного сервировочного столика. Заполняющие его яства на скорую руку собрал личный повар Хельгенбергеров, задачу которому Младший поставил лично.
Рис отдавал себе отчет в том, что его образ мыслей и действий ощутимо отдает паранойей, но предпочитал перестраховаться. Что характерно, Младший ничуть не удивился просьбе. А если и решил, что постоялец поехал крышей, то мнение свое засунул так глубоко, что справедливо гордящийся своим умением читать по лицам Хаузер ничего не заметил.
Третий секьюрити, неспешно прогуливающийся по коридору, спокойно кивнул и прикоснулся к сенсору рядом с дверью номера 4169.
- Да! – произнес слегка искаженный динамиком голос Мелиссы.
- Обслуживание в номер, мисс Тевиан! – отозвался Рис, становясь так, чтобы с гарантией попасть в поле зрения камеры.
Замок пискнул, и дверь отъехала в сторону.

Официанта и охранников Рис не пустил дальше порога. Незачем кому-то видеть, как он принюхивается к окружающему пространству. Принюхаться, кстати, было к чему.
Все время знакомства ему не давал покоя тонкий аромат, исходивший от волос Мелиссы. Было в нем что-то очень знакомое, связанное с лучшими воспоминаниями. Понять бы только, с какими.
В номере аромат ощущался отчетливее, и Рис вспомнил. Тетушка (точнее, двоюродная бабушка) Клодия, единственная в семье, кто не только одобрял его представления о жизни, но и всячески развивал и поддерживал их, любила добавлять в чай разнообразные травки. В частности, лимонную мяту. Мелисса … ну конечно!
- Я на террасе, Рис. Проходи.
Хаузер пересек номер, небольшой по сравнению с его собственным, но очень уютный, и вышел на террасу, заполненную цветами в горшках и деревьями в кадках. Все номера внешнего кольца, на каком бы ярусе они не располагались, имели такую, оправдывая название отеля .
Четвертый ярус считался уже фешенебельным. И пусть номер состоял из всего одной, хоть и очень просторной комнаты, постоялец внешнего кольца четвертого яруса мог выбрать время года для террасы. Мелисса предпочла весну. Фрезии и нарциссы, тюльпаны и гиацинты заполняли терракотовые чаши, а над всем этим великолепием царили цветущие апельсиновые и лимонные деревца. Жаркое солнце нагрело пол, выложенный узорными плитками. Сонно гудели пчелы.
Принесенная корзинка с бегониями вдруг показалась Рису неуместной, но Мелисса… Мелисса пришла в почти детский восторг и даже попыталась привстать с шезлонга. Пришлось, отставив корзинку, собственноручно пресекать непотребство: вставать девушке явно не стоило. По сравнению с массивным агрегатом на колене вытянутой правой ноги, комплекс на его бицепсе сошел бы разве что за банальный пластырь.
Девушка была одета странно. Просторные шорты – почти новые и довольно дорогие – совершенно не сочетались с мужской рубахой, дешевой и сильно поношенной. В паре мест Рис заметил аккуратную штопку.
Верно истолковав его взгляд, Мелисса мягко улыбнулась:
- Я везде вожу с собой папину рубашку. И надеваю, когда мне плохо или больно. Помогает. И настроение поднимается, и заживает быстрее.
Рису оставалось только надеяться, что его ответная улыбка была такой же мягкой и в меру понимающей. Рубашки его собственного отца годились исключительно на то, чтобы непоправимо испортить настроение и растравить любую, самую зажившую, рану. Не говоря уж о том, что Руперта Хаузера ни один из его детей не называл «папой». Даже за глаза.
Он уже совсем собрался завести разговор ни о чем, большим мастером которого являлся, вылавливая необходимые сведения из невинных ответов на невинные вопросы, но не успел. Кольцо коммуникатора сыграло мелодию, установленную сигналом вызова на строго определенного абонента. Взгляд на дисплей браслета подтвердил то, что уже слышало ухо. Пришлось спешно извиняться («Дедушке попробуй не ответь!»), уходить в комнату и подключать поле отражения.
Для этого номера не существовало запретов на входящие. Человек, которому он принадлежал, имел право побеспокоить Риса Хаузера в любое время. И то, что он пользовался этим правом крайне редко, ничего не меняло.