Глава шестнадцатая
Возле дома Николку уже поджидал Иван.
Ну где тебя носит? – недовольно произнес мальчик вместо приветсвия, протягивая руку. – рацию чего не включил, договорились же? –
И точно! В пылу событий, Николка забыл о черной коробочке, лежащей в кармане. Наверное, Ваня все это время пытался вызвать мальчика – но безуспешно.
- Слушай, с тобой вообще, все в порядке? – встревоженно спросил Иван, приглядевшись, наконец, к гимназисту. А то что-то ты встрепаный какой-то….
– - Да я… там Кувшинов и еще двое… баллончик твой.. а они… - только и смог выговорить запыхавшийся Николка. Впрочем, Ване хватило и этого.
- Все ясно. Кто-то на тебя наехал, а ты угостил их аэрозолем. Так? – Николка кивнул. – Ну так и что теперь? Сами, олени, раз нарвались, тебе-то о чем париться? –
Опять Ваня перешел на свой невообразимый сленг! Николка с трудом понял только, что гость из будущего не видит в случившемся ничего дургого - и пустился в сбивчивые объяснения:
- Они так страшно кричали! И по земле катались! Я хотел скзалать, чтобы глаза не терли, а там, в переулке, люди, ну вот, я и побежал! Наверное, надо вернуться и помочь им, да? –
- Обойдутся. – отмахнулся Ваня. - А нечего понты колотить... ну, то есть, я хотел сказать – нападать втроем на одного.– поправился он, обратив, наконец, внимание на Николкино недоумение. – Да и ничего с ними не сделается, поорут-поорут и перестанут. Перцовый аэрозоль – штука злая, но глазам вред не наносит… вроде бы. –
_ Вроде бы? А если все же наносит? – Николка, отойдя от возбуждения, теперь не на шутку переживал за своих противников. – А если Кувшинов ослепнет? –
- Ни фига с ним не сделается. - отмахнулся Иван. – Ну, походит денек с красными глазами – подумаешь, беда! В другой раз умнее будет. –
- Да они, наверное, вообще ничего не поняли. – возразил Николка. Они только броситься на меня успели, а я сразу – из баллончика в глаза… -
- Ну и правильно! – отрубил Николка. Как говорят у нас, в Америке: - и мальчик заговорщицки подмигнул гимназисту, - если тебя ударили по щеке –подставь другую, а потом – уход под локоть и прямой в челюсть. -
Николку слегка задело то, с какой небрежностью Ваня обошелся с цитатой из Писания. В доме Овчинниковых хоть и не наблюдалось особого религиозного пыла, но, тем не менее, и отец мальчика, морской офицер, и тетя Оля, выпускница Института Благородных девиц, относились к Слову Божьему весьма серьезно - и успели внушить это отношение и Николке. Правда, Василий Петрович придерживался более «передовых», как он выражался, взглядов, и изредка подшучивал над нравоучительными цитатами из Писания, на которые не скупилась тетя Оля; но все же, столь смелых шуток не позволял себе и он.
Ваня тоже заметил Николкину реакцию. Накануне, по дороге домой, он имел долгий разговор с отцом. Тот все не мог забыть выходки Ивана в кофейне – той самой что окончилась скандалом с ревнителем гимназической дисциплины; и в наказание заставил сына выслушать длинную лекцию о том, как важно в их положении соблюдать обычаи 19-го века и ни в коем случае не злоупотреблять словечками и выражениями из века 21-го. Ваня обещал быть паинькой и следить за словами – но, похоже, хватило его ненадолго. Так что теперь, вспомнив отцовские наставления, мальчик смутился и постарался как-то сгладить ситуацию:
- Никол, ты не напрягайся.. то есть не переживай. Ты ведь имеешь право защищаться, верно? Ну, когда к тебе лезут? –
Николка с готовностью кивнул. Вообще-то, московские гимназисты не отличались мирным нравом. Скорее наоборот – в гимназиях постоянно дрались. И «один-на-один» и целыми класами. Не раз гимназист выбирался их схватки хлюпая разбитым носом и придерживая рукой с разбитыми в кровь костяшками оторванную полу шинели. Охотно и часто дрались пряжками форменных ремней. Случалось – мальчишки из старших классов притаскивали в гимназию свинчатки - и сворачивали ими чужие скулы. Жесткие, почти железной твердости ранцы с верхом из зеленоватой тюленьей шкуры, были излюбленными метательными снарядами: после очередной потасовки недавние противникам нередко приходилось ползать на карачках собирая карандаши, тетрадки, учебники и прочее расссыпанное на поле брани имущество.
В Николкиной гимназии нравы были помягче; но все равно, драки, что на переменах, что после уроков, не считались чем-то из ряда вон выходящим. Здесь, как и в учебных заведениях по всей России, в ходу были неписаные правила честной схватки – так, запрещалось бить ниже пояса, а так же драться ногами. Ударить лежачего считалось особо позорным поступком; нарушителю могло достаться от всех участников драки, как от своих, так и от чужих.
- Ну ладно, - Ван, уже забыл и думать о проишествии, – тут у меня к тебе дело есть, важное. Отец прийти не смог, занят -вот я и один. Может, пошли к тебе, а то дворник этот ваш на меня уже минут десять как-то подозрительно косится… -
Ваня уже бывал у Овчинниковых, и даже ночевал у Николки в комнате - в ту незабываемую ночь первого визита в прошлое. Но тогда мальчик был как в чаду – он толком даже комнаты не рассмотрел – так, громадных размеров стол на львиных лапах да журнал «Вокруг света», с которого и началась легенда о приезжих из Русской Америки. Но на этот раз он мог оглядеться повнимательнее.
Пока Иван изучал книги и тетрадки на полках, Николка незаметно просочился на кухню. Там у него был свой тайник – наверху, у лепного потолочного бордюра. Обои слегка отошли – а за ними оказалась ниша размером в два кирпича. Бог знает, кому и зачем понадобилось когда-то оборудовать эдакое секретное местечко, да еще и маскировать его обоями, но факт оставался фактом – Николка нашел тайничок полгода назад, когда помогал Марьяне обметать паутину по верхним углам комнаты; но мальчик никому не сказал о находке, справедливо полагая ее своим секретом. Наоборот, при помощи мыла подклеил обои на прежнее место – чтобы никто, невзначай, не заметил , - и с тех пор изредка прятал в тайничке всякие ценные мелочи.
Вот и сейчас - Николка дождался, когда Марьяна выйдет из кухни и отправится на двор, где закипал к ужину самовар, - быстренько забрался на стул и спрятал в секретную нишу перцовый баллончик. Потом, послюнявив палец и смочив отставшие от стены обои, он тщательно пригладил их по краям.
Николка никак не мог забыть воплей Кувшинова и его приятелей, надышавшихся едкого перцового тумана. И, хотя, баллончик, безусловно доказал свою полезность, мальчик все же решил спрятать его подальше, с глаз долой – чтобы не поддаться соблазну, и, назавтра, отправляясь в гимназию, не сунуть опасный подарок из будущего в карман.
Когда покончив с секретными делами, Николка вернулся в комнату, его гость по-прежнему стоял у книжной полки. Иван закончил перебирать учебники и теперь рассматривал фотографический портрет молодой женщины, стоящий на свободном от книжек и тетрадей пространстве. Дама была сфотографирована по пояс - портрет был вписан в овал с размытыми краями, по нижнему краю шла надпись непонятными буквами. Тонкое лицо дамы на портрете было слегка грустным; на голове у нее была сложная шляпка с короткой вуалью, шею охватывал высокий, кружевной воротник. В руках дама держала нечто вроде хлыстика для верховой езды, небрежно зажав его рукоять между указательным и средним пальцами.
- Это моя мама - тихо произнес подошедший сзади Николка. - Это она в Афинах сфотографировалась – когда папа ее там встретил и взял в жены. Видишь, надписано по-гречески? Он тогда был мичманом на клипере «Крейсер», на Балтике – они еще ходили в Мраморное море, и в Афинах были с визитом. Это как раз перед турецкой войной было. А три года назад мама умерла. От чахотки. –
Ваня почувствовал неловкость – видимо от того, как просто, с едва уловимой горечью, звучал голос Николки . Ему сразу захотелось сказать про его маму что-нибудь хорошее.
- А она у тебя очень красивая…. – Ваня вовремя подавился словом «была». – Наверное, верхом хорошо ездила? –
- Да, она же в родстве с Обреновичами, - это сербская королевская фамилия. Правда - в очень далеком! – гордо сообщил Николка. Было видно, что это составляет предмет его гордости – мальчик сразу оживился. – Мама не гречанка, она из Сербии. Только ее семья бежала оттуда, потому что турки убить их грозили – еще давно, лет двести назад. А с тех пор мамины предки жили в Италии. А потом, когда Греция освободилась – перебрались в Афины. Она хотела ехать, в Сербию - но тут в Афины пришел русский клипер, и они познакомились с папой. Видишь. Ему ведь жениться нельзя было – на флоте браки до 23-х лет не положены , - но для папы сделали исключение. Сам Государь повелел разрешить, когда ему доложили, вот как! -
- Ух ты! Ну прямо Санта-Барбара! – восхитился Ваня. - Так ты у нас, выходит, потерянный принц?
- Это почему потеряный? – возмутился Николка.- никуда меня не теряли, все время с родителями жил. И не принц никакой – мама говорила, что она с Обреновичами этими так, седьмая вода на киселе, золовка собаке вашего дворника. Так в Москве говорят… -
- Ну, все равно, аристократия, - не согласился с другом Иван. - Сразу видно – вон, как хлыстик держит … –
Мальчики помолчали, разглядывая фотокарточку. Николке казалось, что мама улыбается ему – одними уголками губ, сквозь печально-надменную аристократическую вуаль. «Ничего, сынок», - говорила она, -«вот и началась у тебя взрослая жизнь, смотри, только не подведи меня, надеюсь, что смогу тобой гордиться.»
Это ощущение было таким острым, что у Николки запершило в горле и предательски намокли глаза. Он украдкой, (только бы Ваня не видел!) мазнул рукавом по лицу и поспешил сменить тему:
- А ты вот тоже о своей маме не рассказывал. Ни разу. Она что. Когда мы у вас были, ее дома не было, уехала куда-то? За покупками, наверное?
- Ага, - подтвердил Ваня. – еще как уехала. В Америку.-
- Как – в Америку? - поразился Николка. -Так вы с Олег Иванычем, и правда, оттуда? А я-то решил, что вы это так, нарочно придумали… -
- Да нет, мы-то москвичи. – снисходительно объяснил Иван. - Это она уехала в Америку, после развода с папой. Сейчас живет в Милуоки, у нее новый муж и две дочки – год и три . Я к ней езжу каждое лето –
- После развода? А как же… - продолжал недоумевать гимназист. Он, конечно, слыхал о разводах, но большая часть поддданных Российской империи вступали в брак по православному обычаю; так что разрешение на развод давалось лишь в самых крайних случаях. С реди знакомых Николкиной семьи не было никого, кто состоял бы в разводе.
- А что? Удивился Николкиному недоумению Ваня. - Дело обычное, подумаешь – характерами не сошлись. Ты мне лучше вот что скажи…. –
- Паныч, Ольга Георгиевна обедать зовут! – раздался за дверью голос Марьяны. – - Поскорей, щи стынут! –
- Ладно, потом договорим. – махнул рукой Ваня, и мальчики отправились в столовую, где за большим овальным столом собиралось к трапезе все семейство Овчинниковых.
Обед, протекавший, как и положено, под непринужденную, светскую беседу (Василий Петрович расспрашивал Ваню об отце и о том, «гости из Америки» находят Московскую жизнь), был прерван самым бесцеремонным образом. Не успела Марьяна подать горячее, как в дверь постучали - и в прихожую вторглись два незваных гостя: хорошо знакомый Овчинниковым квартальный надзиратель в белой летней форме и при сабле, а с ним – казенного облика господин, держащий под мыщкой казенного же вида тощий портфель.
Николка отлично знал пришельца – это был надзираетель их гимназии, Кондратий Елистратович Важин, по прозвижу «Пруссак». Внешность этого почтенного наставника юношества, и правда, наводила на мысль о чем-то сугубо германском – остые, закрученные вверх, жестяные усы и непроницаемо-казенное, высокомерное выражение лица заставляли вспомнить о Бисмарке и прусском ордрунге. Но прозвище надзиратель получил не только за характерную внешность. Он обладал удивительной спсообностью появляться неизвестно откуда, и в самые неподходящие с точки зрения его подопечных моменты – например, сразу после того, как брошенный преступной рукой ранец с звоном выносил стекло. Или же когда группа злоумышленников, озираясь по сторонам, кралась к выходу из гимназии, дабы неправедно прогулять очередной урок. Гимназисты младших классов до дрожи боялись Пруссака; старшие относились к нему со сдержанной ненавистью и неприязненным уважением – как к достойному и опасному противнику. История противостояния надзирателя и старшекласснников насчитывала уже много лет и составляла целый пласт легенд 5-й казенной московской классической гимназии.
И в этот раз Пруссак подтвердил свою зловещую репутацию, появившись тогда, когда его ждали меньше всего; при виде на надзирателя, уши Николки похолодели, а сердце стремительно провалилось куда-то в желудок. Ваня же, державшийся за спиной товарища, наоборот, был встревожен, скорее, явлением городового – после вчерашнего инцидента в кафе Иван относился к гимназическим чинам без особого почтения.
- С нашим почтением, Василь Петрович, - доброжелательно прогудел квартальный. Овчинников, как домовладелдец и человек, безусловно, благонадежный, хотя и «тилигент», пользовался у полицейских чинов самой лучшей репутацией.
– Так что вот, из гимназии, насчет вашего племянника пожаловали. – и квартальный кивнул на своего спутника. –
- Точно так, господин Овчинников. – сухо произнес Пруссак. - Простите, что вынужден потревожить вас в столь неурочный час... –и надзиратель покосился на застывшую в дверях столовой Марьяну, с блюдом, на котором исходило ароматами жаркое с тушеной картошкой.
- Прошу извинить за то, что пришлось оторвать вас и ваше семейство от трапезы, но дело, ради которого мы явились, не терпит ни малейшего отлагательства. –
- Что ж, господа, проходите, прошу вас – Василий Петрович посторонился, пропуская незваных гостей в столовую. Пруссак, кивнув хозяйке дома, прошел мимо замершей со своим блюдом Марьяны; Николку с Ваней он демонстративно проигнорировал. Квартальный, потоптавшись в прихожей, проследовал за надзирателем. В столовой сразу сделалось тесно; ароматы супа и жаркого оказались заглушены ядрёным запахом дегтя, исходящего от сапог квартального. Тетя Оля, не меньше Марьяны перепуганная вторжением официальных чинов, зашутшала юбками, вытуривая из комнаты малоленнюю Настю и изнемогающую от любопытства Марину.
Сам Василий Петрович, пропустив в гостиную визитеров, вошел вслед за ними :
– Что ж, господа, чем обязан? – голос Николкиного дяди звучал так же сухо-официально, как и речь Пруссака. Василий Петрович, безусловно, узнал надзирателя и догадывался, что неприятный визит связан с какими-то проделками племянника. А то, что гимназического служителя сопровождал еще и городовой, говорило о крайней серьезности проишествия.
- Около часа назад в переулке, возле нашей гимназии, - голос надзирателя был сух и бесцветен; он будто пересыпал из ладони в ладонь горсть шелестящих осенних листьев, - чином полиции были найдены трое учеников в весьма плачевном состоянии. Все трое заливались слезами и жаловались на сильнейшее жжение в глазах. –
- Да орали они, как оглашенные. – вставил квартальный. Я ажно решил что гимназёры с глузду сдвинулись. А один, так и вовсе, по земле катался, и вставать не хотел – кричал что ему глаза выжгли! –
- Это очень прискорбно, милостивые государи, - недоуменно заметил Василий Петрович. – Но я, право, не понимаю, при чем здесь… -
- Все трое пострадавших, - Пруссак продолжал, будто и не расслышал слов хозяина дома, - указали на вашего племянника, как на виновника сего проишествия. Так что я счел своим долгом явиться, дабы прояснить приизошедшеее в присутствии лица, уполномоченного на то законом. – И надзиратель кивнул на квартального, давая понять, что уступает бразды правления полиции.
- Вот что, малый, - квартальный поскреб подбородок кулаком. – ты лучше, того, повинись. Потому – нету такого закона, чтобы гимназистам в глаза кислотой плескать! Я понимаю, когда барышня малохольная своего полюбовника царской водкой, или там эссенцией уксусной обольет, – нам вот, как раз, господин околоточный бумагу зачитывали, о том, что таких случаев много. Так с нее, дуры, какой спрос? Баба-она баба и есть… прощения прошу, барыня, - поправился квартальный, только заметив стоящую в дверях тетю Олю.
– Я к тому, что у барышень этих один ветер в голове, и от них не пойми чего ждать. А молодому барину такими выходками баловаться не пристало. Что ж вы так опростоволосились-то? – сочувственно покачав головой, обратился квартальный к Николке. – Может те трое вас забижали, или что еще? Вы уж скажите, мы люди понимающие, все разберем, по справедливости. –
- Я настаиваю, чтобы ваш, господин Овчинников, племянник, дал объяснения по существу. – влез Пруссак. Он был явно недоволен примирительным тоном квартального. – А уж какую оценку давать этому проступку – будет решать гимназический совет. –
- Что все это значит, Никлолай? – дядя обернулся к Николке. Это был плохой знак – Василий Петрович называл мальчика «Николаем» лишь в минуты сильнейшего недовольства. – Ты и правда сделал то, о чем говорят эти господа? –
На Николку было жалко смотреть. Мальчик побелел, как бумага, губы его дрожали, глаза стремительно наливались слезами. Мальчик едва-едва сумел выдавить из себя несколько бессвязных звуков, как вдруг в дело вступил Иван.
- Да ерунда все это, Василь Петрович! – безапелляционно заявил гость из 21-го века. – Я сам видел – эти трое домотались… то есть, простите, напали на Нико́ла, а тот побежал от них по переулку. Я был в другом конце, как увидел – сразу к нему. Ну, те трое, как меня углядели – живо сделали ноги… то есть, убежали. А мы с Николкой пошли домой - вот и все! –
- Так и было, Николай? - строго спросил Василий Петрович. Мальчик нашел в себе силы только на то, чтобы, судорожно всхлипнув, кивнуть.
- Вот видите, как эти трое его напугали? Он, пока сюда шел, вообще ни слова не мог выговорить, только икал, да слезы утирал. – напирал Ваня. - Нашли, понимаешь, слабого – втроем на одного!
- А как же тогда кислота? – недоуменно спросил квартальный. – Ее-то они не выдумали? –
- Вот что, миилостивые господа, - неожиданно вступила в разговор Николкина тетка, - а что, лица мальчиков сильно обожены? Глаза пострадали? Он видят? –
- Да все с ними хорошо, барыня, - поморщился квартальный. Что им сделается, обормотам? Глаза только красные, как у кроликов, да морды… то есть лица в грязи перемазаны, и всех делов. А чтобы ожоги – так нет ничего, господь милостив... –
- Прово же, это какая-то erreur . Может быть, дело вовсе не в кислоте?– спросила тетя. - Если кожа на лицах не обожжена – значит, никакой кислоты не было. Возможно, мальчики просто шалили - запорошили друг другу глаза? А потом, когда подошел городовой – с испуга стали наговаривать на Николя́? –
- Да и как мог мой племянник плеснуть в глаза кислотой всем троим? - поддержал супругу Василий Петрович. – Я еще понимаю – одному; достал из кармана склянку, вынул пробку – и пожалуйста, готово. Но – троим? Нет, воля ваша, господа, но рассказ этих ваших… гимназистов решительно не вызывает у меня доверия. Могу я лично расспросить их об этом проишествии? –
После этих слов Николка, было воспрянувший духом, снова обмер – он представил себе, чем может закончиться такая беседа. Но, к счастью, квартальный пресек надвигающуюся угрозу:
- Да не утруждайте себя, ваше благородие, Василь Петрович. Тех шелопутов я по домам отправил, пущай рожи от грязи отмоют. – Я же вам говорил, сударь (это уже надзирателю), - те сорванцы сами все и удумали, а на племянника господина Овчиннникова зря наговаривают. Мы-то знаем – оченно приличный молодой человек, и никогда за ним никаких безобразиев не замечено. –
- Не знаю, не знаю…- Пруссак все не хотел признавать поражения. – Я, право, удивляюсь, господин квартальный, вашему благодушию. Ясно ведь, что раз о проступке Овчинникова сходно свидетельсвтую те трое мальчиков – это не может не иметь под собой основания. –
- Да сговорились эти паршивцы, вот вам и основания! – немедленно отвел аргументы квартальный. Повторяю вам, сударь – племянник Василь Петровича нам хорошо известный. Вполне положительного поведения юноша, не то что те трое охломонов. Вы уж, у себя, в гимназии, сами разбирайтесь, а полицию в ваши дела без нужды не впутывайте. Так что – счастливо оставаться, господа хорошие! –с этими словами городовой поднес руку к козырьку и покинул театр боевых действий.
Надзиратель, лишившись поддержки стража порядка, тоже счел за лучшее удалиться. Сухо попрощавшись с Василием Петровичем и тетей Олей, извинившись за испорченнный обед, Пруссак проследовал к выходу. Напоследок он обернулся и выпустил парфянскую стрелу:
-А с вами, Овчинников, мы поговорим в гимназии. И не думайте, что эта выходка сойдет вам с рук! -
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
