Пока я вот так невесело размышлял, к Унковскому бодро подкатил вестовой. Внимательно выслушав его, лейтенант обратился к нам со Светкой:
- Так, молодые люди, меня срочно требуют в рубку беспроволочного телеграфа - что-то у  них там случилось с катушкой  Румкорфа. Вечно она из меня кровь пьет... Если вы не против - сперва заглянем туда, а потом уж я вас доставлю в кают кампанию и сдам с рук на руки Лёвочке Шмидту. Вы не против?
- Так вы же, вроде бы, минёр? - удивился я. А беспроволочный телеграф - это ведь радио, разве нет?
- Верно, юноша, радио. А точнее - новая искровая станция системы Попова. Спасибо Степану Осиповичу - после того, как его назначили к нам командующим эскадрой, такиие станции получили почти все корабли первого ранга.  Он вообще большой энтузиаст беспроволочного телеграфа в управлении флотом - я слыхал, сейчас по его приказу сооружают цепь искровых станций по всему побережью Тихого океана. А в Петербурге формируют сразу две искровые роты, по восемь станций Маркони в каждой -  и вскорости эти роты отправятся к нам, на Дальний восток. И то сказать, давно пора...
Я задрал голову. В вышине, растянутые между верхушками мачт, едва виднелись ниточки проводов - антенна корабельной радиостанции.
- Пока, правда, поповских станций на всех не хватает - продолжал Унковский. - Так что на многих кораблях стоят пока германские искровики  «Слаби-Арко» производства фирмы «Телефункен», а кое-где и французские «Дюкрете». Техника это новая, вечно с ней какие-нибудь проблемы. А поскольку вся  гальваническая часть на корабле находится в ведении минных офицеров, то и возиться с этой треклятой катушкой предстоит вашему покорному слуге.
Мы поспешили вслед за Унковским. Радиорубка - то есть, простите, станция беспроволочного телеграфа - располагалась в кормовой надстройке броненосца, позади двух огромных дымовых труб, непрерывно извергавших в весеннее небо клубы жирной угольной копоти. Палуба броненосца - настоящий лабиринт из шлюпбалок, световых люков, лебёдок, площадок малокалиберных орудий так называемого «противоминного» калибра. Эти  сорокасемимиллиметровые револьверные пушки системы  Гочкис и тумбовые трёхдюймовки  предназначены для отражения атак неприятельских миноносцев.
То и дело мимо нас пробегали матросы - на ходу они приветствовали офицера и улетали куда-то по своим корабельным делам. Как я заметил - матросы на борту вообще не ходят нормальным шагом - либо бегут трусцой, либо несутся, сломя голову; стоит боцману или иному унтер-офицеру увидеть кого-то, непешедшего на неспешный аллюр, как немедленно следует окрик, а то и «поощрение» в виде удара длинной цепочкой боцманской дудки на ягодицам провинившегося нижнего чина. Но те, похоже, не обижаются - вид у матросиков бравый, и тиковая палуба гудит под их ногами не хуже иного барабана.
Рубка беспроволочного телеграфа оказалась загромождённой оборудованием самого что ни на есть стимпанковского облика. Медь, стекло, деревянные панели - и снова медь в виде проводов, катушек, торчащих из стен шин, металлических ободков приборов... стрелки, эбонитовые рукоятки, которые не всякая рука сумеет провернуть - и над всем этим устойчивый запах озона, горелого металла и горячей канифоли.
Катушка Румкорфа, из-за которой мы и заявились в радиорубку, и правда оказалась катушкой - здоровенной дурой на деревянной подставке: железный сердечник, обмотанный многими слоями тонкой медной проволоки. От обмотки тянуло теплом, да и горелым попахивало преизрядно; учуяв этот запашок, Унковский недовольно скривился. Стало ясно, что на быстрый ремонт надеяться не приходится - не похоже, что в этом царстве сумасшедшего изобретателя можно просто вытащить дефектный блок из прибора и заменить его на новый, запасной. Радиотелеграфист, гальванный специалист с унтер-офицерскими лычками, затравленно глядел на лейтенанта, предчувствуя свою нелёгкую судьбу.  Унковский покосился на Светлану, буркнул себе под нос нечто невнятное, но явно нецензурное, и предложил радиотелеграфисту «попробовать ещё разок». Тот послушно крутанул ручку на деревянном боку прибора; раздался треск, ещё сильнее запахло озоном, и между обмоток брызнуло фиолетово-слепящими электрическими искрами; остро завоняло горелым. По телу прошло неприятное шевеление - будто волосы, от паха до макушки, встали дыбом. Я попятился прочь от подозрительной электрической штуковины; Светка привычно спряталась за мою спину, вцепившись в рукав. Унковский  безнадёжно присвистнул и покачал головой.
- Да, брат, придётся нам повозиться. Давай, мухой на мостик и отрапортуй, что искровая станция раньше чем к вечеру не заработает.  Пускай пока  флажками семафорят, по старинке. А мы с вами - тут лейтенант обернулся к нам, - пойдёмте, наконец, в кают-кампанию.

Отредактировано Ромей (03-07-2015 11:33:41)

Ну так ведь и воспоминаниях одного из "баянцев" есть указание на то, что Верещагин был на палубе в шубе и меховой шапке:

Как сейчас помню стоящего на мостике адмирала Макарова и его ласковые слова благодарности. Мы все знали, что он имеет нравственное право посылать нас в самые опасные операции, и шли совершенно спокойно, ибо знали, что в нужный момент он поможет и ни на минуту не забудет нас. На корме "Петропавловска" около башни с 12-дюймовыми орудиями стоял в шубе и меховой шапке художник В. В. Верещагин и что то зарисовывал. Через три часа он погиб. 

А вот из воспоминаний Иениша:

Я остался на месте, опираясь на раму люка. Несколько секунд, и поваленная по тревоге шлюпбалка поворачивается на оси и скользя по палубе, скашивает Волковича. Навзничь, на своем раскинутом пальто, с раскинутыми руками, бескровным лицом и закрытыми глазами, он проскальзывает по склону палубы. Протягиваю руку, чтобы удержать его за пальто, но могу только коснуться сукна.
Повернувшись для этого, вижу на вздымающемся крайнем юте группу человек в 30 матросов и благородную голову Верещагина, окаймленную барашком высокой шапки и воротника, как бы прикованных к борту звуком вращающегося винта.

Так что - холодно было, судари мои...

Отредактировано Ромей (03-07-2015 12:32:28)

Фиаско оказалось полным. Сперва Лёвочка Шмидт, изо всех сил пытающийся вести себя и учтиво и предупредительно (еще бы - как-никак, личные гости самого адмирала!)  выслушал мой сбивчивый монолог о судьбе, которая ожидает броненосец. Уж не знаю, к  какой минуте этого словоизвержения он прочно записал меня в буйно помешанные; во всяком случае, перебивать мичман не пытался, а только кивал и делал добрые глаза. Народу в кают-кампании прибавилось - после утомительной утренней тревоги, вызванной гибелью "Страшного" и боем "Баяна", ежеминутного ожидания возможной схватки с японской эскадрой, начальство, что называется, ослабило вожжи. Офицеры один за другим потянулись в кают-кампанию - перекусить и влить в себя чего-нибудь горячего. Так что слушателей у меня прибавилось: кресло возле минного аппарата батюшка уступил инженеру-механику Стейпелю, веселому малому, который немедленно принялся задавать нам со Светкой вопросы об учёбе в гимназии.  Пророчества мои о судьбе броненосца отскакивали от него как от стенки горох. Рядом со Шмидтом устроился другой мичман, разложивший на скатерти допотопный фотоаппарат-гармошку маркии «Фолдинг» , который он немедленно принялся расковыривать. Офицера представили нам, как мичмана Николая Иениша, коллегу Унковского по минно-гальваническому делу. Имя это показалось мне знакомым - то ли воспоминания его я встречал в сети, то ли наоборот, прочёл в чьих-то мемуарах о нём самом. В отличие от балагура Стейпеля, Иениш в разговоре не участвовал - только копался в нутре своей фотокамеры и поглядывал искоса. Через иллюминаторы, открытые для разгона возможных ядовитых газов шимозы (это взрывчатка такая, японская,  начинка их фугасных снарядов), прохладный сквознячок прогуливался по помещению.
Исчерпав аргументы, я потащил из рюкзака ноутбук. Кают -кампания заинтересовалась, господа мичмана даже привстали, разглядывая диковину. Но увы - футуршока не случилось, проклятый агрегат так и не пожелал работать.
Это был удар ниже пояса - я сидел, красный, как рак, и лихорадочно соображая, что теперь делать.  Ясно как день, что разговора с адмиралом теперь не получится - убойный аргумент в виде набитого бесценной информацией ноутбука рассеялся как дым; сам же адмирал, человек  крайне занятой, не сможет уделить ни минутки своего драгоценного времени странным  гимназистам. Лёвочка Шмидт наверняка постарается и в красках объяснит Макарову, что детишки от восторга помутились рассудком и теперь лепечут чушь. Остаётся сидеть здесь, в кают-кампании обречённого корабля и слушать воркование Светки.
А та времени не теряет!  Как ловко она переключила внимание мичманов на себя - вот уж не ожидал. После моего позорного провала ей хватило  парочки вопросов, чтобы и Шмидт и Стейпель забыли о неработающем ноуте и принялись наперебой излагать ей события последних дней. А мичман Иениш оставил своё фото-чудище и сходил куда-то за пачкой газет. Светлана рада стараться - хлопает длиннющими ресницами, брызгает на офицериков глазками... а голосок-то какой медовый! Всё, им уже не до меня - вон, Шмидт предупредительно пододвигает барышне чашечку чаю, а Иениш самолично устраивает распеканку вестовому за то, что в буфете не нашлось свежего лимона.

Отредактировано Ромей (03-07-2015 18:02:46)