Окончание текущего абзаца:

— Весьма образованный и достойный шляхтич, Ваше величество. С самых юных лет проявил стремление к знаниям, учился в Краковском университете, затем Вене и Риме, и весьма преуспел во многих науках. Имеет кое-какой опыт по части обустройства богаделен и оказания благотворительности...
Отвечая, каноник явно держал в уме некоторые не совсем обычные способности своего государя. Посему — правда, только правда, и ничего кроме правды! Епископа ведь не спрашивали, где именно родился шляхтич Повенский, когда вступил в Орден иезуитов, и по каким таким причинам он сменил фамилию на другую? Да и упоминать, что свое красноречие Скарга развил и отточил во время проповедей и теологических споров с протестантами, тоже было совсем не обязательно.
«М-да. В списке на четверых более-менее нормальных ученых, семеро иезуитов — и всем девятерым придется хорошенько промыть мозги... О, фактический создатель григорианского календаря? Такие люди нам нужны!».
— Математик и астроном Христофор Клавий?  Гм, кажется, я что-то слышал о нем. Что-то хорошее. Определенно, он украсит собой кафедру математики в моем университете... Валериан?..
Правильно оценив капризно-жесткий изгиб губ властителя и его неподдельную заинтересованность, католический иерарх встал и поклонился:
— Приложу к тому все свои скромные силы, Ваше Величество!
— Прекрасно. Я хочу, чтобы Виленский университет был самым лучшим во всей Европе — истинным Светочем знаний, рассеивающим Тьму невежеств и суеверий! Поэтому не сомневайся, все твои усилия будут щедро вознаграждены, и ни одна услуга Трону не будет забыта.
Одухотворенный и взбодренный по самое не могу Протасевич по окончании аудиенции не вышел, а прямо-таки вылетел, едва не протаранив дворцового стражника.
«Ишь как торопится, сердешный, за плюшками. Теперь-то его наверняка и в Римской курии похвалят-наградят, и орденское начальство отметит — столько собратьев из Общества Иисуса наставниками родовитой молодежи пристроить!.. Гм. Надо бы не забыть переговорить с владыкой Ионой насчет преподавателей-священников в университет — но чуток попозжа. Не буду до окончания строительства портить Валериану настроение, пускай старается».
Вернувшись за свой уютный столик в Опочивальне, Дмитрий быстро дочитал последний том «Книги драгоценных ожерелий», затем поработал с наследиями других арабских ученых — быстро, но вместе с тем внимательно. Покачавшись на ножках стула в рассеянной задумчивости, хозяин покоев дотянулся до угловатой громады стального хранилища. Едва слышно прощелкали наборные диски, маслянисто лязгнули запоры...
— Так, где у меня тут?.. Ага, вот.
Вытянув из сейфа на стол пухлую сафьяновую папку, потомок Рюрика аккуратно ее раскрыл, добравшись до солидной стопки одинаково-ровных листков. В основном — собственноручные выписки из арабских исторических хроник и географических трактатов с указанием оригинальных источников, и скопированные по его указанию страницы русских летописей. Отдельно — список самых разных документов, книг и даже генеалогических таблиц, раздобытых его прознатчиками на землях, некогда принадлежащих средневековому союзу славянских племен . Победители-крестоносцы, планомерным натиском сокрушившие Союз Ободритов и утвердив свою власть, не стали утруждать себя запоминанием названий на варварском языке. Так река Лаба стала Эльбой, города Зверин и Бранибор — Шверином и Бранденбургом, а Велеград и вовсе превратился в Мекленбург. Да что там города и реки, если даже остров Руян переименовали в Рюген — почти сразу после того, как даны захватили, ограбили и сожгли священную для язычников Аркону...
— Ну что же, если верить собранным доказательствам — а мне им верить хочется.
Услышав за спиной легкий шорох, Дмитрий отвлекся от своего занятия и легонько улыбнулся. Нет, он и так знал, в чем дело, но не отказал себе в том, чтобы обернутся и посмотреть на разметавшуюся во сне на великокняжеском ложе Хорошаву.
— М-да.
Вернувшись мыслями и взглядом к содержимому папки, правитель поворошил листы, добираясь до своих выкладок, неоспоримо доказывающих: его далекий предок Рюрик происхождение имел очень даже славянское. Более того, он являлся одним из потомков правящего княжеского рода Союза Ободритов — хотя верховная власть, конечно, ему и не светила, по причине наличия целой кучи старших родственников, чьи права были более весомы и неоспоримы. Так же, в ходе своих исторических изысканий далекий потомок докопался и до того, что князь-сокол приплыл со своей дружиной и «чадами с домочадцами» отнюдь не на пустое место — и до него в Гардарике имелась своя правящая династия, бравшая начало с еще более легендарного князя Словена.
«Старая династия пресеклась в шестнадцатом колене из-за войн с чужаками и интриг племенной знати, наделять кого-то местного серьезной властью никто не хотел, опасаясь чрезмерного усиления давних конкурентов-соперников... Да и у Рюрика тоже не все сладко и гладко было — судя по некоторым признакам, грызня за власть среди его родни шла нешуточная. Так что все прекрасно сошлось: одному опустевший трон и новая Родина, а другим чужак, вынужденный прислушиваться к «советам» и опираться на местные рода и ресурсы. Дальнее, но все же родство, общий язык и вера в данном случае пошли всего лишь приятным дополнением. Н-да, такой вот древний детектив!..».
Вроде бы все эти выписки и книги — «дела давно минувших лет». Однако подборка документов именно в руках Дмитрия давала ему хорошее обоснование на то, чтобы претендовать на «Отчину и Дедину» — то есть земли, принадлежавшие когда-то его предкам. Разумеется, такие требования следует предъявлять не с бухты-барахты. Нет, радовать соседей территориальными претензиями можно только после тщательной предварительной подготовки, и при наличии солидного количества войск, способных найти увесистые аргументы против любых возражений.
«История имеет свойство повторяться. Некогда был Крестовый поход против славян и натиск европейцев на Восток. Почему бы не быть Крестовому походу за возвращение исконных земель, и русскому натиску на Запад?».
— Однако, пора уже и на боковую.
Потерев виски, молодой мужчина с тяжелой гривой серебряных волос сложил все листки и новые выписки в сафьяновую папку, вернул ее в сейф и мимоходом вырвал небольшой листок с перекидного календаря на своем рабочем столе.
«Три недели осталось потерпеть?.. Наконец-то родных увижу, а то все письма да письма».
Погасив последнюю свечу на высоком шандале, Великий князь Литовский, Русский и Жамойтский самолично скинул с себя все свои одеяния, и скользнул под бочок к живой, и очень горячей (а иногда еще и темпераментной) грелке. Последней мыслью, которая его посетила перед сном, были два коротких, но полных скрытого тепла и надежды слова.
«Скоро домой...».

***