ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I
Из дневника Велесова С.Б.
«15 сентября. Три дня, как встали у бочек в Южной бухте. Корабли отряда вытянулись в ряд напротив Графской пристани: «Заветный», за ним «Алмаз», замыкает «Морской бык».
За нами торжественная линия парусных линкоров Черноморской эскадры: «Великий князь Константин", "Двенадцать апостолов", "Париж", "Три святителя", "Варна". За ними - "Селафаил", "Уриил", "Ягудиил", "Императрица Мария", "Ростислав". Дальше, на фоне махин фортов, чьи пушки перекрывают вход в древнюю Ахтиарскую бухту, стоят фрегаты - "Кулевчи", ""Мидия", "Сизополь"; у самых бонов лениво дымит «Громоносец».
Любимое мое занятие в свободные минуты (коих не так много) - рассматривать этих красавцев, увы, обреченных неумолимой поступью технического прогресса на забвение. Меня завораживает этот лес мачт, переплетение снастей, реев, за которым порой не видно противоположного берега, и всякий раз я даю себе слово напроситься на один из парусных линкоров - где еще такое увидишь?
С берега, со ступеней Графской пристани, сложенных из белого инкерманского камня, на нас смотрят тысячи глаз. Здесь с утра до ночи полно народу: рубахи солдат, матросские робы, пестрые платки баб, торгующих бубликами, таранькой и горячим сбитнем из огромных медных самоваров. Они жадно рассматривают наши корабли; и стоит кому-то помахать с борта рукой, как вся Графская пристань разражается приветственными воплями и в воздух летят шапки и бескозырки.
Я всего раз был на берегу - на следующий день после нашего прибытия в Севастополь, когда Зарин со старшими офицерами поехали представляться севастопольским властям. Взяли и меня; в приватном разговоре Зарин убедил не открывать пока, откуда я прибыл. Мол, там видно будет, а пока меня представили инженером, наблюдающим за механизмами летательных машин. Присутствовал и Эссен. Он настрого велел своим авиаторам следить за речами и не злоупотреблять визитами в город. Особенно досталось Лобанову-Ростовскому, как самому невоздержанному на язык.
Принимал нас князь Александр Сергеевич Меньшиков; правнук петровского фаворита и бывший морской министр, прибыл в Севастополь сравнительно недавно. В прошлом, 1853-м году, он был назначен чрезвычайным послом в Константинополь, но с началом войны решил вернуться в Севастополь. Князь ожидал в скором высадки экспедиционного корпуса; теперь, когда опасения подтвердились, он готов взять руководство обороной в свои руки.
Кроме Меньшикова, присутствовали вице-адмиралы Корнилов и Нахимов и контр-адмирал Истомин; надо было видеть, как смотрели на них наши офицеры! Те, чьи портреты украшали учебники по истории и военно-морскому искусству, чьи бюсты стояли в залах Морского Корпуса...

Флотоводцы видели гостей из будущего не в первый раз. Вечером двенадцатого сентября, когда наш отряд конвоируемый «Владимиром», встал « в виду севастопольских фортов, Бутаков с Зариным отправились на берег. Несколькими часами позже они вернулись на «Алмаз», но уже в сопровождении Корнилова с Истоминым. Адмиралы не могли поверить собственным глазам: вот они, невиданные корабли под Андреевскими флагами, поразительные механизмы, орудия... И главное - люди, офицеры и матросы, прибывшие из горнила другой, страшной войны. Осмотр затянулся допоздна; договорились, что на следующий день офицеры нашего отряда будут уже официально представлены севастопольским властям.
Наутро, после подъема флага вестовые кинулись отпаривать и утюжить форменное сукно, крахмалить воротники, галстухи, надраивать до солнечного блеска пуговицы с якорями. В кают-компании наблюдалась легкая паника - сабли, шляпы и прочее, полагающееся к парадным мундирам, нашлось хорошо, если у каждого третьего. У прапоров по адмиралтейству и мичманов-авиаторов такого вообще отродясь не водилось. Офицеры «Алмаза», из кадровых, оказались запасливее - каюты бывшей яхты царского наместника мало уступали гостиничным номерам. А вот на«Заветном», в его тесноте, только законченному педанту пришло бы в голову хранить в каюте никчемное парадное барахло.
Сомнения разрешил Зарин: офицерам велено было быть на представлении князю в белых кителях с погонами, в фуражках, при старшем ордене и кортике; саблю иметь только командирам кораблей. «Откуда предкам знать, какая у нас форма? - рассудил он. - Главное, чтобы все были одеты единообразно, а то найдется какой буквоед и нацепит положенные по Уставу шляпу, двубортный мундир и эполеты...»
Вот что значит, отсутствие военной косточки: глядя на эти приготовления, мне приходилось прикладывать изрядные усилия, чтобы сохранить серьезность. И все сложнее было отмахнуться от возникшего в каких-то тайных уголках подсознания (или все же сознания?) желания: пошить тайком джедайский плащ и пройти по ступеням Графской пристани, скрыв личину под глубоким капюшоном. А потом кэ-э-э-эк достать джедайскую, синего пламени, электросаблю, заботливо отполированную по всем граням надрюченными боцманом матросиками, да кэ-э-эк взмахнуть над головой с молодецким посвистом! Но... «мечты, мечты, где ваша сладость...»

В девять тридцать к «Алмазу» подлетела гичка с посыльным офицером. Приказом начальника над Севастопольским портом, капитана первого ранга Ключникова, нам велено встать у бочек на напротив Графской пристани. Что мы и проделали под приветственные крики с берега и кораблей. Белый камень ступеней не видно было от народа; ванты, реи парусных линкоров сплошь унизаны матросиками. Слухи быстро разнеслись по городу, и теперь всякий, от мала до велика, знает о невиданных пришельцах.
Подозреваю, не у одного меня шевельнулся в душе червячок, когда наш отряд становился на рейд под прицелами орудий линкоров. Возможно, пушечные порты и были откинуты, ради пущего парада - но осадочек, как говорится, остался.
Хотя, трудно винить Корнилова с Нахимовым за то, что они приняли меры к тому, чтобы гости не учинили какой-нибудь пакости. Время военное, мало ли что?
«Алмаз», несущий на грот-брам-стеньге брейд-вымпел командира соединения - белый флажок с косицами, украшенный Андреевским крестом - дал положенное число залпов, приветствуя старшего на рейде адмирала, русский военно-морской флаг и крепость. Ему вторило орудие с «Заветного»; в ответ линейная шеренга окуталась дымом приветственного салюта, и мне показалось, будто небо обрушилось на мачты...

После представления у князя состоялось совещание. Решено выслать разведку к Евпатории, в составе «Морского Быка», «Заветного» и двух пароходофрегатов; «Алмаз» останется в Севастополе для ремонта машин. Определена задача: осмотреть район высадки с воздуха. Корнилов с Нахимовым расспрашивали о возможностях гидропланов; в итоге Нахимов сам решил отправиться с отрядом.

16 сентября. Разведочный отряд снялся с бочек в темноте, в три тридцать ночи - в семь склянок, как поведал мне вестовой Пронька. Отсюда до Евпаторийской бухты по прямой меньше сотни километров; предстоит на сорок с небольшим - то есть на двадцать пять миль, - и там спускать на воду гидропланы. Десятиузловым ходом до намеченной точки добежали за четыре с половиной часа, аппараты оторвались от воды в десять часов пополуночи - в четыре склянки. Нахимов так глядел на приготовления, что Эссену пришлось предложить ему место в кабине своего аппарата. Надо было видеть, каким мальчишеским восторгом вице-адмирала, когда он, в кожанке и авиаторском шлеме, одолженном у Корниловича, забирался в кокпит летающей лодки.
Лобанову-Ростовскому (они с Марченко полетели ведомыми Эссена) я вручил рацию и планшет, с указанием снять Евпаторийскую бухту на видео. Князь давно освоился с гаджетами, и я не сомневался, что указания будут исполнены в точности.
Полет прошел без происшествий; на случай отказа двигателя и вынужденной посадки, у борта «Морского Быка», дожидался резервный аппарат. Но - обошлось; по гидропланам с кораблей палило множество ружей, но на пятистах метрах на это можно было не обращать внимания. Спускаться ниже Эссен оказался наотрез; впрочем, Нахимов, которому я выдал в свой бинокль, не остался в обиде. По возвращении он так долго восхищался прибором, что мне пришлось просить принять его в подарок. Что ж, начинаем научно-техническую интервенцию...
Лобанов-Ростовский опять отличился. Эссен перед вылетом категорически запретил брать в полет даже ручные гранаты, и прапорщик, возмущенный тем, что не может поприветствовать союзников в привычной манере, всю дорогу думал, как обойтись без авиационных бомб. И, представьте, надумал! Князь вспомнил об обычных для Первой Мировой метательных снарядах - флешеттах, кованых стрелах, сбрасываемых с аэропланов для поражения живой силы. Изготовить любое их количество не проблема, с этим и деревенский кузнец справится, апри плотных построениях войск, которые здесь в ходу, это станет страшным оружием.
Услышав о флешеттах, фон Эссен скривился, - это оружие считается среди авиаторов чересчур жестоким, - но смолчал. В конце концов, другого варианта нет: на сухом пути от наших «ромовых баб» толку немного. Не распугивать же зуавов и турецкий редиф круглыми чугунными бомбами с черным порохом?
Пока «Морской Бык» поднимал гидропланы, с норда показались два дыма - французские паровые шлюпы, несущие дозорную службу. На «Владимир» с «Громоносцем» отсемафорили флажками приказ: выдвигаться навстречу неприятелю. Но их опередил «Заветный», и после же первых снарядов, выпущенных с дистанции в полторы мили, французы повернули назад. Миноносники не стали их преследовать, не желая переводить боеприпасы на всякую мелкоту.
В Севастополь вернулись под вечер. Назавтра назначено совещание на флагманской «Императрице Марии», а ночью меня ждет сеанс радиосвязи с Дроном. Это уже третий; я заранее забрал все три рации - якобы, для проверки, техника-то сложная... По просьбе командира «Адаманта», я скрываю пока их появление. На сторожевике бояться раньше времени влезать в местные расклады - пусть сначала наука определится с перспективой возвращения. А это, кажется, может изрядно затянуться...»

III
Документы проекта «Крым 18-54»
Папка 23/4
Хранится в спецархиве ФСБ РФ
Гриф: «Совершенно секретно»
Примечание от руки:
А.М. - Майор ФСБ Митин А.Г
С.В. - Член коорд. штаба «Крым 18-54» Велесов С.Б.
Расшифровка произведена с записи на встроенном З.У. радипередатчика (см. инструкцию 167/3 «Об обязательной фиксации радиопереговоров по теме «Крым 18-54»)

А.М.: Привет!
С.В.: Здорово, Дрон! Как там у вас?
А.М.: Помаленьку. Кремень, как опомнился от собственной наглости, так и взялся за дело, и теперь рулит всем, как настоящий джедай. Генерал думает тяжкую думу в своей каюте. Кремень хотел отобрать у него ствол, чтобы невзначай не застрелился, но не стал. Генерал все же...
С.В.: А зря. Такой щелчок по самолюбию не каждый проглотит. А Фомич - он самолюбивый...
Пометка на полях документа:
«Кремень» - капитан 1 ранга Кременецкий
«Фомич» - генерал-лейтенант ВКС Фомченко
А.М.: Не понимаешь ты нашего Фомича. Он же не боевой генерал, чтобы череп себе дырявить. Вот если бы на растрате застукали - дело другое, а так... Хозяйственник - он и есть хозяйственник.
С.В.: Да? А я думал - летчик...
А.М.: Когда-то летал, я его личное дело видел. В 88-м, после катапультирования, не прошел медкомиссию, с тех пор на административно-хозяйственной работе.
С.В.: А с чего он катапультировался?
А.М.: Слушай, не борзей! Я тебе и так лишнего наговорил, секретность, сам понимаешь...

Пометка красным карандашом:
Вконец обнаглели ФСБ-шники! Края потеряли (зачеркнуто), думают, им (зачеркнуто), все теперь сойдет!

С.В.: Ладно, (зачеркнуто) с ним, с генералом. Ты мне вот что скажи - что думаешь о наших попутчиках?
А.М.: О попутчиках? А-а-а, это ты о тех, из Первой Мировой?
С.В.: Нет, (зачеркнуто), о Санта-Клаусе! О ком же еще? Что наука говорит?
А.М.: Наука молчит, как партизан на допросе. Груздев в коме, Валька не мычит, ни телится. Боюсь, не его это уровень...
С.В.: Хреново, коли так. А с профессором что, и правда так плохо?
А.М.: А (зачеркнуто) его знает. Этот (зачеркнуто) от вопросов уходит, мямлит (зачеркнуто). Вчера Кремень припер его к переборке, так наш Айболит юлил-юлил, но признался: проф не жилец, ему давно уже полагалось ласты склеить. А почему он до сих пор дышит - сие науке неведомо. Наука, пока, понимаешь, не в курсе...
С.В.: Смешно. А на инженера совсем никакой надежды?
А.М.: Да я и сам не пойму. Он электронщик, в хронофизике разбирается, как свинья в апельсинах. Но вот вчера закончил расшифровывать данные с профессорских приборов и выдал расклад по этим... как ты их назвал?
С.В.: Кого?
А.М.: Попаданцев из шестнадцатого.
С.В.: Попутчики?
А.М.: Да, они. Кстати, ты знаешь, что была еще и подводная лодка? Немецкая, мы ее нашли - выбросилась на турецкий берег и почему-то сгорела.
С.В.: Да ладно? Вот ни (зачеркнуто) же себе! А я думал, мне Эссен (зачеркнуто) про торпеду.
А.М.: Про какую торпеду?
С.В.: Забей. Так что там за расклад?
А.М.: А то, что твоей группой дело могло и не ограничиться. Говорит - приборы зафиксировали другой перенос, по массе примерно как «Адамант» вместе с вашими тремя посудинами и немецкой субмариной.
С.В.: Так это ж...
А.М.: Во-во. Я тоже так подумал. БДК плюс противолодочник со всем фаршем.
С.В.: Так они что, тоже здесь?
А.М.: Нет их тут. Мы эфир все время слушаем. Кроме вас - никого.
С.В.: Тогда я не понял...
А.М.: Да и мы не очень поняли. А Валя зуб дает, что перенос был.
С.В.: Может, и был. Только нам-то с того что за навар? Сам говоришь, здесь их нет.
А.М.: Выходит, нет.
С.В.: Вот и давай тогда по тому, что есть. А что с Белых?
А.М.: (смеется) Решил поиграть в капитана Блада. Что он удумал с захваченным пароходом - не поверишь! Я, как услышал, полчаса икал!
С.В.: Интересно. Слушай, меня тут зовут, давай в другой раз?
А.М.: Ну, давай, до связи.
С.В.: До связи. Завтра, в то же время?
А.М.: Лады. Да, Кремень просит данные по плацдарму.
С.В.: Помню-помню, все будет. Отбой.
(конец документа)

Отредактировано Ромей (24-11-2016 10:30:40)

ГЛАВА ПЯТАЯ

I
16-е сентября 1854 г.
Гидрокрейсер «Алмаз»
- Ну и кто вы есть после этого? Армеуты, папуасы, колец в носах не хватает! Ну ладно, дома безобразили - могу понять, хотя тоже свинячество. Но здесь-то, перед предками - как вам только не совестно? Вот ты, Кобылин, скажи - как тебя, храпоидола, после такого земля носит?
Летнаб, переминался с ноги на ногу. Он старался изобразить крайнюю степень раскаяния, но мешала скошенная на сторону физиономия. Глаз затек, почернел, нос увеличился по крайней мере, вдвое, бровь, залепленная пластырем, набрякла над почерневшим веком. Правую руку, с разбитыми костяшками о опухшим запястьем, Кобылин держал на отлете.
- И какой из тебя наблюдатель? Нам, может, завтра лететь, а что ты таким глазом разглядишь? А ты, Рубахин, не прячься, покажись! Или думаешь, забыл о тебе? Нет, мер-р-рзавец, не забыл! А что рожа у тебя меньше расквашена - так это, знаешь ли, и поправить недолго!
Моторист, прятавшийся от начальственного гнева за широкой спиной летнаба, только икнул. Он, разумеется, не верил, что Эссен прибегнет к мордобитию. Не принято это: выбранить, упечь на гауптвахту, но чтобы в рыло - ни-ни. Не крупа пехотная, не матросики, - авиаторы, белая кость!
Вина этих двоих была очевидна, даже по либеральным меркам, принятым в авиаотряде. Накануне, когда офицеры в очередной раз отправились на корниловский флагман, летнаб с мотористом отправились в город. Требовалось проследить за тем, как в кузнице военного порта изготавливают опытовую партию флешетт - заказы на них с утра распихивали по всему городу. Кузнецы Севастополя, забросив все дела, перековывали подковные гвозди и строительные костыли в грубые стрелки, которым предстояло пролиться смертоносным дождем на головы французов, турок, англичан, сардинцев. Рубахину с Кобылиным доводилось видеть флешетты фабричного изготовление еще на той войне, а Кобылин не раз сбрасывал их стрелки на головы турецким редифам.
Работа в портовой кузне спорилась флотский механик, приставленный следить за заказом, в подгоняльщиках не нуждался. Покрутившись для порядку, Кобылин с Рубахиным отправились на следующий «объект» - в мастерские крепостной артиллерии, расположенные непосредственно в городе.
Если бы, отправляясь в командировку, авиаторы надели обычную форму - кожаные куртки-регланы, фуражки английского образца, английские же башмаки с кожаными крагами и галифе - глядишь, и обошлось бы. Уж очень отличался этот облик от привычного вида гарнизонных солдат и матросов. В Севастополе каждая собака знала о гостях из грядущего, и ни один патруль не посмел бы их тронуть. Но Зарин, отправляя команды в город, не желал, чтобы те сделались предметом повышенного внимания. А потому, мотористы и летнабы, в массе своей, состоявшие в унтер-офицерских чинах (Кобылин с Рубахиным, к примеру, носили лычки мотористов первой статьи), оделись поскромнее. И в таком виде они отличались от местных, но все же, разница не так бросалась в глаза. И все бы ничего, если бы «командированные» не собрались отдохнуть от трудов самым что ни на есть российским способом...
Фон Эссен и сопровождавший его мичман Корнилович после совещания съехали на берег. К трем пополудни их ждали быть в Офицерском Собрании, а пока можно было осмотреть город - за полвека знакомые улицы и бульвары разительно поменяли облик. Удалившись от Графской пристани, офицеры перестали что-то узнавать, лишь по немногим знакомым зданиям догадываясь, куда их занесло.
Но заблудиться им не дали. Десяти минут не прошло, как пролетку нагнал верхоконный казак.
- Так что, ваши буянют! В кабаке заперлись, патрулю морды понабивали, грозят стрелить, ежели кто к ним сунется! Вы бы их вразумили, вашбродия, а то как бы до беды не дошло!
До беды и правда оставалось совсем недалеко. За полквартала от места происшествия Эссен услышал сухие, резкие щелчки. Он похолодел, живо представив улицу, заваленную телами, и пьяного Кобылина, палящего по разбегающимся севастопольцам.
По счастью, летнаб палил в белый свет, как в копеечку, имея задачей не душегубство, а приведение неприятеля в страх Божий. В роли супостата выступал адмиральский патруль в составе четверых матросиков и седоусого боцмана с линейного корабля «Париж». Морячки попытались изложить авиаторам подробности происшествия, но Эссен только отмахнулся. Кобылин, узнав голос командира, пальбу прекратил, отчинил дверь и появился на пороге разгромленного заведения во всем великолепии - белая выходная гимнастерка, разорвана до пупа, физиономия в крови, в руке - дымящийся длинноствольный пистолет. Из-за спины летнаба высовывался Рубахин с кочергой.
История оказалась самой что ни на есть простой. Употребив по две кружки пива, догнавшись «монополькой» и закусив таранькой, «командированные» собрались было уходить, но тут Рубахин, разогретый казенным хлебным вином, сцепился с владельцем заведения и, по собственному выражению моториста, «заехал ему прямо в бесстыжую харю». На обидчика набросились половые и оказавшиеся рядом кумовья избитого - матросы с фрегата «Сизополь». Виду подавляющего численного перевеса неприятеля (все же не французы какие, или итальяшки - российские матросы, а с ними в кабацкой драке шутки плохи!), Кобылин прибег к крайнему средству - вытащил «парабеллум» и принялся палить в потолок. Противник немедленно отступил, но в дверях возникла давка - изобиженный хозяин позвал на подмогу патруль. Драка вспыхнула с новой силой; дрались уже все со всеми, и Кобылину пришлось выпустить по окнам и по выставленным на полках полуштофам полный магазин. Это возымело действие - поле боя осталось за авиаторами, а патрульные, оценив патовую ситуацию, послали за подкреплением.
Эссену нестерпимо хотелось прямо тут же, не отходя от места преступление, раскровенить мерзавцам физиономии. Но сдержался - не хватало вытаскивать непутевых унтеров с гарнизонной гауптвахты! Пострадавшим патрульным и хозяину кабака были выданы за обиду наскоро накарябанные расписки на пять рублей каждая; Корнилович поймал извозчика, и алмазовцы и во весь опор понеслись к Графской пристани, где дежурила гичка с крейсера
История этим, увы, не закончилась. Доктор Фибих не успел обработать ссадины и раны, полученные в кабацкой драке, а к «Алмазу» уже подошел вельбот. Адъютант командира порта передавал распоряжение - отныне нижних чинов и унтер-офицеров «гостей» станут выпускать в город только в сопровождении специально отряженных полицейских и жандармских чинов. Каковые будут дежурить в караулке на Графской пристани, и как только возникнет надобность - сопроводят в город кого угодно. Во избежание.
Позор был велик. Тем более, Зарин и сам понимал: следовало сразу же попросить провожатых - нечего его людям, не знакомым со здешними порядками, напрашиваться на неприятности.
- Ну что, допрыгались, соколики? - продолжал Эссен. - Теперь уж по срамным девкам да кабакам не побегаете.
Кобылин осторожно шмыгал сломанным носом, Рубахин переминался с ноги на ногу - до того было неловко.
- А вот узнают матросы, из-за кого им теперь, как ворье, под присмотром городовых да жандармов по городу расхаживать! То-то вас отблагодарят!
Провинившиеся испуганно уставились на лейтенанта. Угроза была нешуточной - виновных в позорище ждала суровая, но заслуженная расправа сотоварищей.
- Да мы, вашбродие, не хотели вовсе! - промямлил Кобылин. Федор честь по чести хотел расплатиться, а тот денег не берет! И вопит, как резаный, будто деньги у нас какие-то... турецкие!
- Так что в точности! - вставил Рубахин. - Я трешницу сую, а он повертел, на свет глянул, и как заголосит - мошенник, деньги ненастоящие!» А какие же они ненастоящие, коли я самолично их у господина ревизора получил под роспись? Что мне, терпеть, кады всяка лярва худая меня эдак вот кроет?
-А ну-ка, дай сюда свою трешницу! - распорядился Эссен.
Рубахин порылся в кармане и протянул лейтенанту зеленовато-серую с розовым купюру.
Эссен повертел банкноту в руках.
- Болван ты, братец! Оглобля, гузно деревенское, а не авиатор! Смотри, что тут написано?
А что? - не понял моторист. - как надо - так и написано! Что я, трешниц никогда не видел? Да вы не сумлевайтесь, вашбродь, мы и на трешницу-то не нагуляли, все честь-по-чести...
- А ну читай! - взревел фон Эссен.
Рубахин съежился
- Государственный кредитный... - начал он, раздельно выговаривая слова.
- Ниже!
- Государственный банк разменивает кредитные биле...
- Еще ниже!
Управляющий... вашбродь тут неразборчиво!
- Я те дам «неразборчиво»! - окончательно взъярился фон Эссен. - В самом низу - что написано?
- Так ничего тута нет, тока год значится!
-А какой год, лошадь?
- Тыщща девятьсот пятый, вашбродие!
- А тут какой год?
- Верно! - Кобылин хлопнул себя по лбу и скривился от боли в разбитой руке. - Ты, Федька, купюру ему дал, а тут таких нет - вот он и полез на рожон!
- Доперло наконец! - буркнул лейтенант. - А я уж боялся, вам окончательно мозги отшибли. Но Арцыбашев тоже хорош - надо было додуматься и выдать такие деньги тем, кто отправляется в город! Непременно с ним побеседую, тоже мне, ревизор... А сами-то куда смотрели?
- Так ить мы не сообразили сразу... - начал оправдываться Рубахин. - Где ж тут дотумкаешь - такой, понимаешь, оборот!
- Должен был дотумкать! - наставительно поднял палец Эссен. - Не пехота, небось, в авиации служишь, а значит живо соображать обязан. Ладно, пошли вон с глаз моих! А ты, Кобылин, ступай-ка снова к доктору Фибиху. Придется тебе замену найти, какой из тебя наблюдатель с таким глазом?

III
Из дневника Велесова С.Б.
«17-е сентября. Наконец-то я предстал перед светлы очи. Нет, кроме шуток - одно дело наблюдать за этими людьми из почтительно молчащей толпы, и совсем другое - пожимать руки, беседовать, чертить на карте неровные линии, обсуждая прожекты, более пригодные для попаданца из фантастической книжки.
А я-то кто, если подумать? Он самый и есть
Итак, Корнилов и Нахимов. Первый - элегантный, утонченный красавец, аристократ, место такому - на балу или на сером в яблоках жеребце перед строем кавалергардов. На совещаниях неизменно в парадном сюртуке, треуголке и при шпаге. И - холоден как лед, как дамасский клинок, как указ о сибирской ссылке...
Второй - небольшого роста, сутуловат; скуластое, живое лицо, отражающее искреннее участие к собеседнику. Голубые глаза, большие, слегка навыкате, добрые, немного ироничные. Сюртук, знаменитая фуражка, ослепительные лиселя... Мне приходилось читать на каком-то форуме, что Павел Степанович происходит из кантонистов; не знаю, сколько тут правды, но контраст с Корниловым разителен.
И при том - черта, о которой пишут все до одного историки и биографы, бросившаяся в глаза с первых минут беседы. Для Нахимова морская служба - не важнейшее дело жизни, а единственно возможное занятие. Это во всем - в его вопросах, в живом интересе к любой теме, затрагивающей флот, в поразительной осведомленности в военно-морских делах.
Когда речь зашла о моем предложении - собрать по всему Черному и Азовскому морям пароходы, вплоть по портово-буксирной мелочи, и оборудовать из них минную флотилию, - вице-адмирал с ходу вспоминал названия и характеристики любой из посудин, что бегают на угле и паре, от Измаила до Новороссийска. И первым поддержал проект, выстраданный мною в тишине каюты «Алмаза».
Хотя - еще бы не поддержать!
Мы передаем предкам «Морского быка» - железный пароход британской постройки 1912-го года, с самыми современными по тому времени машинами и механизмами. Для 1854-го - кладезь высоких технологий!
Путем несложных переделок на палубе устраиваются подкрепления для шестидесятивосьмифунтовых пексановских орудий и четырех карронад. Этот, сам по себе, неслабый арсенал, дополняют три противоаэропланные трехдюймовки Лендера и «максим». Из котельного железа и мешков с песком сооружаем противоосколочные траверсы; на уровне ватерлинии, в трюмах «Морского быка оборудем дополнительные угольные коффердамы.
Таким образом, несчастному «Дениз Бога» предстояло подвергнуться уже третьему «перепрофилированию» за каких-то четыре года. Сначала из британского карго-шипа в турецкий углевоз; потом из «турка» в русский авиатендер и, по совместительству, плавучую тюрьму, а теперь вот станет вспомогательным крейсером.
Козыри новой боевой единицы - пятнадцатиузловой ход, три мощных прожектора и приличный запас осветительных снарядов и ракет. Ночной морской бой здесь - явление редкое, и когда я предложил создать особый отряд, заточенный на ночные операции, адмиралы задумались. А пока они думали - Зарин выложил на стол примерный расклад по ночным действиям силами сразу двух соединений. Первое строится вокруг «Морского быка»; в него входят пароходофрегаты «Владимир», «Громоносец», и пароход «Бессарабия» с новенькой английской машиной, способной обеспечить одиннадцать узлов.В качестве посыльного судна отряду придается лучший «ходок» Черноморского флота, шестнадцатиузловая «Тамань».
Если хорошенько натаскать команды на ночную стрельбу и маневрирование по указаниям прожекторов «Морского быка» - союзников ждет крайне неприятный сюрприз. Противопоставить этому им решительно нечего, особенно если учесть наличие второго, куда более грозного «дивизиона ночного боя»: «Алмаза» с «Заветным».
Вместо «Морского быка» Зарин получает «Херсонес». Адмиралам до слез жаль расставаться с одним из немногих паровых судов способных нести мощные орудия, но дело того стоит. Я предложил оборудовать пароход двумя пандусами с аппарелями для спуска на воду гидропланов. Если убрать мачты и мостик - «Херсонес» легко вместит три аппарата из имеющихся пяти. А базу подскока можно оборудовать на побережье, километрах в сорока от Евпаторийской бухты.

За обсуждением проектов - особенно «минной флотилии» - просидели до глубокой ночи. Непростое дело - собирать паровые суда с Черноморского и Азовского театров - поручили командиру парохода "Дунай", Дмитрию Дмитриевичу Шафранову, недавно произведенному в капитан-лейтенанты с пожалованием ордена св. Станислава 2-й степени. Вдоволь походивший на черноморских пароходах, Шафранов, как никто подходил для такого поручения.
Решено создать минную лабораторию, о чем составили отношение начальнику над Севастопольским портом, капитану первого ранга Ключникову. В «завлабы» прочат мичмана Красницкого, минера с «Заветного». Мичман, кроме Морского Корпуса, закончил Кронщдадтские минные классы. Ему предстоит заняться взрывателями для шестовых мин; отдельно требуется изготовить небольшое количество адских машин с начинкой из «привозного» динамита и пироксилина.
Припомнили и об экспериментах генерала Тизенгаузена. Его опытный паровой катер с минным вооружением как раз сейчас достраивался на Николаевской верфи. Чтобы довести до ума многообещающий проект, в помощь Тизенгаузену решено откомандировать прапорщика по адмиралтейству, второго механика Кудасова.

Оставалась еще одна забота. В мае из петербургского Ракетного заведения в Севастополь отправили шесть сотен двухдюймовых ракет системы Константинова. Обоз с ними в сопровождении поручика Щербачева, фейерверкера и четырех нижних чинов, «ознакомленных с действием и употреблением боевых ракет», уже прибыл в город.
Пройти мимо такого ресурса я не мог. В «прошлый раз» ракетное оружие в обороне Севастополя никак себя не проявило: дали произведено несколько ракетных обстрелов с 4-го бастиона, но без ущерба для неприятеля. После чего ракеты сдали на склад, а расчеты перевели в пушкари.
Но я-то помнил, что те же ракеты хорошо показали себя при взятии Ак-Мечети, осаде Силистрии и на Кавказском фронте. Неплохо представляя себе их недостатки - низкая кучность и слабый боевой заряд - я предложил переделать ракетные станки в примитивные РСЗО: по густым порядкам пехоты это «вундерваффе» должно сработать как нельзя лучше. «Ракетные пакеты» предстояло смонтировать на обозных повозках, на манер проектного 22-ти ствольного «ракетного ящика» времен турецкой войны 1828-го годов. Полсотни ракет я предложил переоснастить в осветительные и передать в «минный» и «ночной» отряды.
Ближе к полуночи приехал Меньшиков; он привез карту с текущей оперативной обстановкой, и началось: - карандашные стрелы, обозначающие перемещения дивизий, сводки о состоянии артиллерии и боеприпасов, лошадей в казачьих и драгунских частях, нудный перечень обозов со снабжением. Зарин вручил Меньшикову рапорт с перечнем всего необходимого для пулеметных команд. Им передавались все пулеметы кроме двух - один оставили для «Морского быка», другой выторговал для авиаотряда Эссен. Сам лейтенант рыскал по городу в сопровождении наряда жандармов, безжалостно изымая по аптекам и москательным лавкам керосин, касторовое масло и спирт высокой очистки. В порту устроили авиамастерские; туда свезли аппараты и оборудование, сколачивали слипы для спуска гидропланов. Мотористы и пилоты ходили, одурев от бессонницы, но клялись к 18-му поднять в воздух все пять машин.
Под конец совещания князь Меньшиков поднял щекотливый вопрос: «Что мы, господа, будем докладывать в Петербург»? В кабинете повисло тяжелое молчание. Всем было ясно, что умолчать о таком поразительном событии, как явление целой эскадры потомков не получится; но, с другой стороны, я понимал замешательство князя и адмиралов, которым предстояло составить доклад об этом самому Николаю Первому. Лично. В самые белы ручки Государя всея Великия и Малыя и Белыя...
У меня на этот счет имелось свое мнение - но я благоразумно придержал его при себе. В конце концов, севастопольские начальники полагали меня «техническим специалистом», не имея понятия о том, что нас с ними разделяют по временной шкале не какие-то жалкие пятьдесят лет, а все полтораста. Но - всему свое время, господа, мы еще познакомимся по-настоящему...
Удивительно одно - как это Меньшиков и адмиралы до сих пор не отрапортовали самодержцу? При Сталине, к примеру, начальника любого ранга - хоть маршала, хоть наркома, - придержавшего ТАКУЮ информацию ожидало бы строгое порицание в затылок, в размере девяти граммов свинца. Чтобы другим неповадно...
Хотя - где гарантия, что князь не лукавит, и все это не спектакль для нас с Зариным? И в Питер летит уже фельдъегерь с пакетом, густо усаженным сургучными нашлепками...
"Зачем он шапкой дорожит? Затем, что в ней донос зашит. Донос на гетмана-злодея, царю Петру от Кочубея..."
Понять бы еще - кто тут выступает в роли Мазепы, а заодно, и Карла XII-го?
О нашем статусе - как людей, так и кораблей - будто забыли. А скорее всего, молчаливо согласились не поднимать тему, пока не будет ЛИЧНОГО распоряжения. А пока - князь распорядился о выделении денежных сумм для выплаты денежного довольствия и снабжения наших кораблей всем необходимым. Надо, кстати, поинтересоваться, сколько причитается мне? Я как раз собирался посетить ближайшую лавочку готового платья, но там, боюсь не принимают карточки Сбербанка...

P.S. Завтра отправляемся искать место для «аэродрома подскока», и я уже знаю, что предложить. Уверен, Эссену и его людям понравится.»

Отредактировано Ромей (24-11-2016 10:36:30)