IV
Одесса. Потемкинская лестница
20-е сентября 1854 г
- Вы очень меня выручили, Ефросинья Георгиевна!
- Сколько повторять, мон шер: не смейте называть меня так! Ужасно не не люблю свое имя, особенно уменьшительное. "Фрося", - фу... Кухарка какая-нибудь!
А как же мне, в таком случае, называть вас, сударыня?
- Друзья зовут меня «Фро». Мы ведь с вами друзья, не так ли?
- «Фро» - это, должно быть, от английского "frost", мороз. У вас ледяное сердце, сударыня?
- А вы хотите его растопить? - женщина кокетливо глянула на капитана.
Они неторопливо шли вдоль парапета Приморского бульвара. Справа. До горизонта, серебрилось море; по брусчатке тарахтели пролетки, платформы, семенили парочки, пробегали мальчишки-газетчики:
- Последние новости! Французы и англичане высадились возле Евпатории! Последние новости! Морское сражение, много английских кораблей потоплено! Последние новости!
Из спецназовского гардероба, Белых оставил только высокие шнурованные «коркораны». Шевиотовый сюртук, сорочки и панталоны принес из родичей дяди Спиро. К удивлению Белых одежда пришлась ему впору; сюртук, чуть более широкий, чем надо, сюртук отлично скрывал пистолет в наплечной кобуре.
Его спутница выбрала для прогулки платье персикового цвета, отделанное кружевами. В тон платью - чепец и ажурный зонтик.
- И все же, не знаю, как вас и благодарить!
- Что вы, мон шер, какие пустяки! К тому же, я так вам обязана...
У капитана сердце таяло от этого «мон шер». А каким лукавым взглядом сопровождались эти слова, каким нежным пожатием ручки в кружевной перчатке... Любой автор чувствительных дамских романов не задумываясь, заявил бы бы, что бравый спецназовец влюблен, как гимназист.
А иначе - зачем эта прогулка: сначала на элегантной коляске до самого Большого Фонтана, потом, не спеша, пешком вдоль берега. Уж не ради «вербовочной встречи с агентом «Графиня»...
Напротив восьмой станции Большого Фонтана полюбовались на мачты и полузатопленный корпус английского фрегата «Тигр», подожженного ядрами с батареи поручика Абакумова. Ефросинья Георгиевна показала, где грузились на барказы казачки Ореста Кмита и поручика Цигары, дважды ходившие на абордаж. А взятый на фрегате нарядный, в бронзовых обручах глобус, Белых сам видел на столе, в кабинете Строганова.
Встречу эту устроила тоже Фро. После сердечных, но увы, бесполезных бесед с путейцем и артиллерийским подполковником (рад бы, друг мой, да никак не получится - сам в городе только третий день, ни пса не знаю!) - капитан обратился к Казанковой не особо надеясь на успех. А если совсем честно - чтобы иметь повод встретиться с обворожительной дамой, так романтично вырванной из лап османов.
Белых удивлялся себе - до сих пор он не позволял себе отвлекаться во время задания. Хотя - на кого отвлекаться? На бородатых террористов? На диверсантов украинской безпеки с физиономиями пропившихся бомжей? Или на контрабандистов, по-прежнему промышляющих в Крыму? Капитану впервые пришлось контактировать с таким агентом - и эту попытку он с позором провалил.
Хотя - почему же провалил? Совсем даже наоборот: после обращения к Казанковой, дела чудесным образом устроились. Уже через час капитан сидел в приемной генерал-губернатора новороссийского и бессарабского, и выкладывал подробности своего проекта.
К удивлению Белых, граф ни словом не обмолвился об их оружии, амуниции и прочих странностях. Может, не знал? Но ведь всех свидетелей захвата парохода должны были припустить через мелкое сито допросов, вытащить из них все подробности, включая те, о которых они сами успели позабыть. Похоже, здешние особисты мух не ловят - если тут вообще есть особисты.
Как бы то ни было, графа устроило наскоро состряпанная легенда: служащие дальневосточного ведомства путей сообщений прибыли изучать портовое хозяйство Новороссийска, Одессы и прочих черноморских городов. Чтобы обустроить такое же у себя, на Камчатке. Разоблачения Белых не опасался - на Камчатке он бывал и даже прослужил там около года. Что до«специальности» - в подготовку боевых пловцов входило и изучение всех типов портовых сооружений, и детальные сведения по гидрографии. Если придется - они могут поучить местных инженеров.
Но подтверждений не потребовалось. Граф проглотил и другую байку: зафрахтованная для перехода в Одессу шхуна якобы попала в шторм и чуть не потонула, причем все бумаги «камчатских портовых служащих» оказались безнадежно испорчены морской водой. Белых поверить не мог в такую доверчивость: как у них тут сейфы с секретными документами по ночам не выносят? Он проделал бы это без пистолетов с глушителями и ПНВ, на одной здоровой наглости.
Эта уверенность дала трещину под самый конец встречи. Строганов внимательно выслушал его предложение, задал несколько вопросов, - все по существу дела, - вызвал адъютанта и надиктовал письма для одесского генерал-губернатора и начальника порта. И, пожимая на капитану прощание руку, сказал: «Желаю вам, сударь мой, чтобы ваши противники были столь же беспечны как и мы, наивные провинциалы!»
С тем и расстались. Белых отправился на конспиративную квартиру - в коптильню старика-болгарина на Молдаванке, - на ходу размышляя, кто, собственно, кого обхитрил.

На следующий день Белых встретился с Ефросиньей Георгиевной. Он колесил с ней по Одессе, жал ручку, отпускал комплименты, восхищался видами города и остроумием собеседницы. А под вечер оказался здесь, на верхних ступенях огромной лестницы. Той самой, что станет известна всему миру после фильма Эйзенштейна.
«А может и не станет, - напомнил себе капитан. - В конце концов, мы тут историю меняем, или семечки лузгаем?»
Семечки здесь продавали на каждом углу - тыквенные, арбузные подсолнечные, жареные, соленые и еще бог весть какие. На парадном Николаевском бульваре, в тенечке, подальше от Дюка и потного, скучающего городового, - с полдюжины баб, с корзинками, наполненными сыпучим товаром.
- ...семачки, семачки!..
- ...полушка жменя, жареныя, соленыя, крупны-я-я-а!..
- ..мадам, с горкой сыпьте, с горкой! Не жмитесь, с собой на тот свет все одно не возьмешь...
- ...копейка за три жмени тыквенных? Это больно...
Белых неторопливо, как и полагается туристу, обошел вокруг памятника. Английского ядра в цоколе в помине не было, на его месте щерился свежими сколами гранит. Чугунную заплатку с символическим шаром поставят, надо думать, нескоро. А может и не поставят вовсе - кто знает, как что будет со здешней историей после их вмешательства?:

- Что же вы, Жорж? Невежливо заставлять даму ждать!
Ефросинья Георгиевна стояла на верхней ступени лестницы, и за спиной у нее открывался вид на Практическую гавань. Мачты, реи, путаница такелажа - прямо гриновский Лисс, подумал Белых.
Правда, Фро не слишком похожа на Ассоль. И годами постарше и девичьей наивности что-то не наблюдается. Женщина с прошлым, как раз в его вкусе.
Грандиозная лестница каскадами стекала к гавани. Капитан не раз бывал в Одессе, и хорошо помнил каштаны, окаймлявшие парапеты, спуск на Приморскую улицу и сплошные крыши пакгаузов за ней. Тут все иначе. Ставший в будущем пологим склон обрывается серо-желтой известняковой кручей от парапета Николаевского бульвара, так что лестница, - это, по сути, наклонный многоарочный мост. По обе стороны от него пустыри с редкими кустиками, да торчат кое-где разномастные домишки. Привычных чугунных фонарей на площадках нет; подножие лестницы упирается в «Купальный берег» - узкую набережную, за которой высится лес корабельных мачт.
Лестница еще не стала «Потемкинской - сейчас ее называют лестницей Николаевского бульвара, Ришельевской, Портовой, Большой, Каменной - кто как. И неизменно шутят, что Воронцов построил лестницу для того, чтобы бронзовый Дюк мог, когда вздумается, прогуляться до моря.

- Кстати, сударыня, давно хотел спросить: а зачем вас понесло из Аккермана на «Воронцове»? Война же, моря неспокойны?
- Велика радость - трястись по степи в экипаже! Шестьдесят с лишним верст в дороге - да и какие это дороги? Пылища, ухабы...А на пакетботе - и удобства и общество. Я ни раз бывала в Аккермане и всякий раз добирались по морю. Вы бы знали, какой там рай, особенно, после душного города!
По мнению Белых, никакой духоты в Одессе не было. Жара, конечно, пыль, но повсюду зелень, воздух чистый - никаких автомобильных выхлопов. Разве что печным дымом попахивает...
Но его мнения не спрашивали - следовало кивать и соглашаться. Ефросинья Георгиевна легко, будто на ступеньку Ришельевской лестницы, перескочила на другую тему. Как водится, не имеющую ничего общего с предыдущей:
- Эта ваша амуниция столь необычна, столь... fantasie!
С опозданием Белых сообразил, что она говорит о снаряжении спецназовцев. А ведь что ей стоило вот так же, непринужденно поведать обо всем графу?
«...а, может, и поведала?..»
- В юности я почитывала рыцарские романы, - увы, мой бедный супруг этого не поощрял. Пусть ваши доспехи и не походи на латы рыцарей Круглого стола, но нет никаких сомнений - мужчина, носящий их, истинный воин! Ничего общего с галунами и эполетами наших паркетных шаркунов! Впрочем, офицерам без внешнего лоска нельзя, так ведь?
— На паркетах с политесами не был, - осторожно ответил Белых. - Мы все больше на палубах...
« ..тьфу ты, какая банальщина...»
- А раскраска лица, - наверное, вот так скрывались в чаще леса молодцы Робин Гуда. Вы тоже благородные разбойники, monsieur?
- Поверьте, мадам, мы самые что ни на есть рыцари.
- А раз так, - рассмеялась женщина, - вы, конечно, не откажете прекрасной даме в ее маленьком капризе?
- Для вас - клянусь, что угодно, мадам!
- Ловлю вас на слове, мон шер. Как я понимаю, пароход скоро должен покинуть Одессу? Кстати, как его будут называть?
- Дядя Спиро хотел назвать «Клитемнэстра", в честь своей старой шхуны. Но я предложил другое название. Он спорить не стал, ведь это мы его захватили, а значит - в своем праве... Пароход будет называться «Улисс». Грекам ничего, понравилось - их герой!
- Улисс... - Казанкова прикрыла глаза, словно пробуя слово на вкус. - Это ведь то же самое, что «Одиссей»? А вы романтик, дорогой капитан. Царь Итаки, путешественник, мечтатель... красиво!
Белых, обожавший романы Алистера Маклина, имел в виду нечто другое. Но уточнять не стал - книгу «Корабль Его Величества «Улисс» здесь еще не издали.
- Капитанаки сутками не вылезает из порта. Я и представить себе не мог, что можно так быстро подготовить корабль к такому походу. А он, похоже, успевает...
- Да, я слышала, что греки по всему городу собирают для вас деньги. - кивнула Ефросинья Георгиевна. - Да и не только греки. Вчера вечером дядюшкина супруга объявила подписку в дамском обществе. Так что, со средствами у вас трудностей не будет - а вот как с командой?
- Отбоя нет! И греки и русские - рыбаки, матросы с торговых судов. Есть немец, из колонистов, пароходный механик - услыхал, что шкипером у нас его соотечественник, и завербовался. Даже казачий офицер пришел. Хочу, говорит, бить бусурман на морском пути, как запорожцы бивали. Между прочим, тот самый Тюрморезов, которого греки-контрабандисты боятся, как огня. Дядя Спиро, как увидел его - чуть дара речи не лишился.
Собеседница лукаво прищурилась.
- И что, взяли?
- А как не взять? Он ведь не один заявился, а с казачками! Пять молодцов, один другого страховиднее, при оружии. К морю привычные, из азовцев, до войны ловили турок-контрабандистов на военных барказах. А уж как показал бумагу с личным дозволением от графа Строганова - я сразу понял в чем тут дело...
- Ну еще бы! - засмеялась Казанкова. - Не мог же дядюшка оставить вашу компанию без присмотра!
«А она, похоже, знала, - с опозданием сообразил Белых. - Ну, Фро, ну хитрюга...»
- Раз вы взяли казачков, то найдется место еще для одного человека? - продолжала дама. - Есть желающий, вы уж, пожалуйста, не откажите!
- Вообще-то у нас полный комплект, Ефросинья Георгиевна. Но, раз вы просите..
Ефросинья Георгиевна притворно нахмурилась и стукнула капитана веером по плечу:
- Какой вы гадкий, Жорж! Я же запретила называть меня этим ужасным именем! Но я прошу вас, если вы выполните свою клятву!
- Какую кля...
- Вот они, мужчины! - спутница капитана картинно возвела очи горе. - Уверяли, что готовы исполнить любой мой каприз и уже позабыли! Такой-то вы рыцарь?
- Но я ведь не отказываюсь, Ефро... - ох, простите, сударыня! Я не отказываюсь, совсем наоборот!
- А раз не отказываетесь - извольте исполнять! Дело в том, что этим новым членом экипажа буду я. И учтите: мне нужна отдельная каюта и, кроме того, уголок для горничной. К вечеру я пришлю список багажа, подумайте, где его разместить!
- А ваш дядюшка в курсе? - осторожно поинтересовался Белых. Опасную затею следовало пресечь на корню.
- Мон дье, разумеется, нет! - фыркнула Казанкова. - И если он хотя бы заподозрит - немедленно запретит мне выходить из дому, а заодно и экспедицию вашу отменит. Он же знает, что я обязательно нарушу запрет и сбегу!
«...вот и имей после этого дело с... э-э-э... аристократками!»

II
Кача. База гидропланов.
21 сентября 1854 года, вечер
- Вы ответите за самоуправство! Здесь вам не...
Фибих поперхнулся и зашелся в приступе кашля. На глазах - выпуклых, как маслины, глазах уроженца черты оседлости, - выступили слезы, а Семен Яковлевич все кашлял, шаря в кармане френча в поисках платка.
А хороший у Фибиха френч, подумал Эссен. Английский - такие появились в пятнадцатом, и весьма ценились околовоенной публикой - земгусарами, агентами по снабжению, репортерами газет и представителями Красного Креста. За годы войны их развелось несчитано... И ботинки английские, с высокими, в бутылочку, жесткими крагами на медных пряжках, и фуражка шоферская - хромовая, со сдвинутыми выше козырька очками-консервами. На шее белый пилотский шарф; Фибих еще перед набегом на Зонгулдак выменял его у Корниловича на две бутылки голицынской марсалы. Не флотский врач а спортсмэн, столичный щеголь. Интересно, на кой черт он так вырядился?
- И что же «нам здесь не...» Семен Яковлевич? - осведомился Велесов. - Может, это о ваших однокашниках, из питерских социал-демократов? Так их здесь нет, и нескоро появятся!
Физиономия Фибиха налилась кровью, он замахал на Велесова руками, не в силах справиться с очередным приступом кашля.
-Да оставьте вы его в покое, Сергей Борисыч! - с досадой сказал Эссен. - Не видите, человек слова выговорить не может, а вы его пытаете! Вот, Семен Яковлевич, промочите горло. У нас тут пылища...
Фибих сцапал фляжку, сделал два глотка - под кожей заходил длинный кадык.
- Надеюсь, доктор Фибих все же удосужится объяснить, за каким рожном он притащил на военный объект подданного враждебного государства, да еще и с фотоаппаратом? - неприятным голосом осведомился Велесов. - Не знаю как у вас, а в наше время это называлось «пособничество шпионажу» и каралось соответственно!
- Вот! - взвизгнул Фибих. Он справился с кашлем и теперь указывал на Велесова пальцем. - Вот такие как вы и придумали унижать свободную прессу! Я-то, наивный, верил: через сто лет от черносотенной заразы и духу не останется! Так нет: гадите, топчете ростки свободы!
И снова закашлялся.
- Вы глотните еще, Семен Яковлевич, - посоветовал Велесов, -А то, неровен час, задохнетесь. А кому за ваши дела отвечать - Пушкину? Англичанина-то не тронь, он некомбатант! А вы - вполне себе офицер, присягу давали, стало быть, понимать должны. Вашего брата, шпиёна, и за меньшее вешают...
- Ну-ну, Сергей Борисыч, не перегибайте палку - укоризненно покачал головой фон Эссен. - Никто нашего доктора ни в чем не обвиняет. Ну какой из этого англичанина шпион? К нему и жандарм приставлен, для наблюдения...
- Жандарм этот - олух стоеросовый, Ему велели ходить за репортером - он и рад стараться. А про фотоаппарат он понятия не имеет, не знает даже, что это за штуковина такая. Блэксторм у него под носом может хоть форты снимать, хоть пороховые погреба, хоть наши гидропланы, а он и слова не скажет! Я бы, Реймонд Федорыч, отдельно поинтересовался, сколько ему отстегнули за такую непонятливость?
Фибих издал невнятный, сдавленный звук. Велесов улыбнулся; улыбка его больше была похожа на оскал.
- Все, господа, - обрубил Эссен. - Прекращайте этот декаданс, нижние чины смотрят. Не обессудьте, доктор, но фотокамеру придется сдать. Под расписку, конечно, - добавил он, увидев, как вскинулся Фибих. - Я лично передам камеру в жандармское управление крепости, по окончании боевых действий господин Блэксторм получит свое имущество назад. И никаких возражений, господа! - оборвал он Велесова, собравшегося что-то сказать, и даже открывшего для этого рот. - А вы, Семен Яковлевич, приготовьтесь дать отчет кают-компании «Алмаза». Уверен, к вам будет масса вопросов. А пока - не задерживаю; и передайте вашему британскому другу, что в Каче ему делать нечего.
Выпустив эту парфянскую стрелу, Эссен повернулся на каблуках и зашагал к палаткам. Велесов гадко ухмыльнулся Фибиху и последовал за старшим лейтенантом. Фибих остался стоять, вытирая платком пот со лба. За шатром что-то зашуршало, стукнуло. Семен Яковлевич дернулся, будто его кольнули шилом и осторожно приподнял край парусинового полога. Никого; только юнга-ирландец уткнулся носом в брошенный на доски бушлат и посапывает себе... Фибих запихал в карман платок и отправился к пролетке, возле которой, рядом с белым жандармским мундиром, маячил клетчатый пыльник репортера.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I
Из дневника Велесова С.Б.
«22 сентября. Напрасно я сцепился вчера с Фибихом, вот что. Можно было поговорить по душам с сопровождающим, и через полчаса англичанина и духу не было бы в Каче. Но, что сделано, что сделано; лейтенант смотрит на меня неодобрительно, да и ладно - завтра с утра мне надо быть в Севастополе, а там, глядишь, и забудется. Это я об Эссене; доктор Фибих, ясное дело, никогда не простит мне своего унижения. Не дай бог теперь заболеть, надежда будет разве что, на Пирогова. По меркам двадцать первого века Фибих от него недалеко ушел, и еще вопрос, кто из них лучше разбирается в медицине.
Трястись на пролетке мне не придется - Корнилович доставит, прямо к Графской пристани. В городе как манны небесной, ждут результатов воздушной разведки. Вчера молодчага Лобанов-Ростовский нащелкал на мой смартфон (это наш главный инструмент фоторазведки) три с половиной сотни кадров: корабли на якорях, длинные ряды палаток, горы ящиков и тюков, пушки, лошади... Уже второй день на плацдарме наблюдается непонятное шевеление. Эссен полагает, что союзники, наконец, решатся и двинутся на юг, и в этом яс ним, пожалуй, согласен. Тому есть множество признаков: солдаты снимают палатки, грузятся сотни обозных телег, пушки поставлены на передки. На фотографиях видны отары овец и стада лохматых татарских лошаденок, при них пастухи в халатах и войлочных малахаях. Как и в «прошлый раз», крымчаки встречают интервентов с распростертыми объятиями.
С воздуха видны разъезды, снующие под самым лагерем. Казаки, что ни день, берут пленных - только вчера в Севастополь отконвоировали троих гусар из бригады Кардигана. Британской кавалерии «повезло» - большая ее часть была на транспортах, добравшихся до Крыма, и теперь англичане вовсю рассылают верховые патрули. Казаки увлеченно режутся с ними в заросших полынью балках и по берегам сухих ручьев; обе стороны несут потери. История повторяется; Месуд-Гирей, потомок крымских ханов, с позором изгнанный османами и произведенный французами в майоры, зазывает земляков: сулит щедрую оплату за скот и лошадей, вербует проводников и добровольцев в иррегулярную конницу. Татары того Месуд-Гирея слушают и валят валом; у шанцев их заворачивают назад казачьи разъезды. Непокорных рубят в капусту; торгашей порют плетьми и отнимают добро. Если поймают муллу - вешают тут же, на вздернутых оглоблях кибиток. Мимо Качи, что ни день, пылят конфискованные отары, стада и табуны.
Мы с Эссеном просидели полдня, перенося на карту данные фоторазведки. Тоже глупость - Зарин не хочет открывать севастопольцам, кто я такой, а начальство на «Адаманте», в свою очередь, категорически против того, чтобы я рассказывал о них хоть кому-то. В итоге страдает дело: вместо того, чтобы иметь информацию в реальном времени, с картинкой, занимаемся ерундой. Сегодня же поставлю вопрос - либо пусть с «Адаманта» дают добро на откровенный разговор с предками, либо я обойдусь без их разрешения. Дальше так продолжаться не может, в преддверии наступления противника надежные разведданные - первое дело.
А союзники и правда, готовятся. Видимо, маршал де Сент-Арно (интересно, он и здесь болен раком?) и лорд Раглан наконец, осознали, что время работает против них. Подхода англичан можно ждать до морковкиного заговенья, а русские тем временем подтянут достаточно войск и сбросят супостата в залив. Единственное, что удерживало союзников - и удерживает до сих пор, - это полнейшая неясность на море. Союзники собирались загнать черноморцев под лавку, а вместо этого сами заперты в Евпаторийской бухте. Гидропланы наводят пароходофрегаты и миноносец на любую скорлупку, рискнувшую выйти в открытое море. Вчера к ним присоединился «Алмаз». Зарин сообщает, что дней через пять будет готов «Морской бык», и тогда незваным гостям станет совсем кисло. А уж если Корнилов решится вывести флот из Севастополя... впрочем, я забегаю вперед.
Заканчиваю писать; надо переговорить с Эссеном. Надеюсь, он простит мне эту отвратительную сцену с корабельным врачом...»

III
Кача. База гидропланов.
22 сентября 1854 года, вечер
- Признаюсь, Сергей Борисыч, я вас не понимаю. В ваших руках - сведения, способные перевернуть мир, а вы чего-то ждете, оправдания придумываете для бездействия...
Велесов хлестнул палкой по высоченным пучкам бурой травы. Кача тонула в ковыльном море: оно волновалось от темнеющего на востоке горизонта до гряды песчаных дюн. За ними, рукой подать, пенился прибой. Палатки выстроились шагах в ста от воды; к ним, в обход пологого песчаного холмика, вела тропинка.
- Что ж, вы по-своему правы, Реймонд Федорыч. Только учтите - мы за эти полтора с лишним века вдоволь наелись плодов научно-технических революций. Да что я говорю, война - та, с которой вы сюда угодили, - она ведь из той же категории! Газы, окопная война, дредноуты, бомбежки с воздуха... В наше время слепо верят науке - и без устали рассуждают о вреде безудержного прогресса. А сами покупают новые гаджеты, автомобили, продукты, полученные с применением таких вывертов, что и доктор Моро нервно курит в углу. Поверьте, это настоящая шизофрения в масштабах всей планеты. Ну, может и не всей - как минимум, северного полушария.
- Значит, африканские негры сохраняют благоразумие? - усмехнулся Эссен. - Вот уж не подумал бы...
- На свой манер - пожалуй, да. Впрочем, это не их заслуга. Из всех достижений цивилизации наши собратья по эволюции освоили лишь умение нажимать на спусковой крючок, и вполне этим обходятся.
- И все равно, не понимаю. Бог с ней, с наукой, но в вашем устройстве содержатся сведения по истории, политике, экономике, в конце концов! Если передать их государственным мужам, то они найдут способ обратить это ко всеобщему благу!
Сергей поморщился. Он ждал этого разговора, особенно, после того как научил Эссена пользоваться ноутбуком. Лейтенант просиживал ночи за монитором, а поутру ходил, как мешком по голове ударенный. На гостя из будущего он поглядывал странно - со смесью восторга и недоумения.
- Вы, Реймонд Федорыч, так уверены в благоразумии этих «государственных мужей»? Насколько я понимаю, государь император не жалует научный прогресс, а в нынешней России все делается исключительно по его воле. Вы вот - беретесь предсказать, каких дров он наломает, ознакомившись с нашей версией истории хотя бы на ближайшие лет сорок? Я уж не говорю о более дальнем сроке...
Эссен пожал плечами. Его распирала жажда действий; получив доступ к кладезю бесценной информации, он вообразил, что грандиозные перемены должны начаться сейчас, сразу, и любое промедление -воистину, преступление перед человечеством! .
«Фантастики ты не читал, дружище. А если и читал, то не ту. Мсье Жюль Верн убедил вас, что технический прогресс - сам по себе благо, самоцель, а вы и поверили. Хотя, что вам оставалось? На каждом этапе развития цивилизации - свой исторический опыт, и его еще надо осмыслить. А без этого осмысления, любые рассуждения о путях прогресса - не более, чем беллетристика...»
За разговором они прошли почти половину пути. За песчаной дюной открылся вид на причал для гидропланов. Сейчас аппараты стояли на слипах, словно гигантские древние перепончатокрылые твари, присевшие отдохнуть на песок. Возле крайнего возились мотористы. Велесов пригляделся - на носу крупные цифры 32.
Реймонд Федорыч, меня что, Марченко повезет? Вроде, говорили - Жора?
- Он и полетит, только на чужом аппарате. Князинька наш опять отличился - решил вишь, помочь мотористам. Они вытаскивали на слип Жорин аппарат, ну а Константил Лексаныч решил, что без его сильных рук никуда. Ну и пробили «двадцать четвертой» днище. Дыра - кулак пролезет, Корнилович как увидел, так чуть с кулаками не полез... Князь весь вечер провозился с мотористами, заплату ставил. Говорит - к завтрашнему вечеру высохнет. А я распорядился, чтобы Жора взял их аппарат. Борис Львович мне завтра здесь нужен.
Эссен с лейтенантом Марченко собирались заняться планированием очередного налета на плацдарм - пора было, наконец, опробовать флешетты в настоящем деле.

- Master Essen! Sir! Слушай здес, ипена твой мать! Wait for me, please! Рваный джопа, сука син! Wait!
Собеседники обернулись. Судя по звукам, неведомый сквернословец ломился через буйные, в человеческий рост, травяные заросли. Насчет его личности никаких сомнений быть не могло - кто еще в Каче мог разбавлять английскую речь исконно русскими оборотами?
- Патрик? Ты, что ль? Вконец ополоумел, постреленок, с кем говоришь? Линьков захотел?
Зря Эссен ругается, подумал Сергей. Мальчишка наверняка не понимает смысла матерщины: нахватался у матросов, вот и привлекает внимание, как умеет.
Соломенная вихрастая голова мелькнула в ковылях, и через мгновенье Петька-Патрик уже стоял перед Эссеном с Велесовым взахлеб что-то объяснял, для убедительности помогая себе руками. От волнения он позабыл даже те немногие русские слова, что успел выучить, а ирландский акцент делал эту языковую смесь совсем уж неудобопонимаемой.
- Что стряслось? Да успокойся ты, и давай лучше по-английски!
Переведя дух и отплевавшись от пыли, Патрик перешел на родной язык - и чем больше говорил, тем тревожнее переглядывались слушатели.
Оказывается, после скандала, учиненного Велесовым, юнга решил проследить за врачом. Он узнал его спутника, британского репортера, мало того, подслушал их разговор. Фибих и Блэксторм не таились - кто тмог заподозрить снующих вокруг матросов в знании английского? Про Петьку врач и думать забыл, а зря: для него, выросшего на улицах Белфаста, не составило труда прицепиться к пролетке. Патрик доехал до самого Александрово-Михайловского хутора и видел, как Фибих договаривается с хозяевами о постое для Блэксторма и жандарма.
Юнга до утра пролежал в засаде под окнами, а сегодня, после завершения работ, отпросился у боцмана и снова кинулся на хутор. Патрик боялся что репортер сбежит и сделает что-то скверное русским. Они ведь такие наивные - вместо того, чтобы сразу, без разговоров, вздернуть сассанаха (как поступил бы любой разумный ирландец) - обошлись с ними уважительно, даже позволили разгуливать, где вздумается! Мастер Эссен говорил - «под честное слово»... будто можно верить слову англичанина!
Опасения подтвердились самым трагическим образом. Не дойдя полверсты до хутора, мальчишка наткнулся в ковылях на тело городового. Бедняга лежал лицом вниз - убийца ударил сзади, наискось, в бок. Тело еще не начало остывать, белая рубаха медленно пропитывалась кровью. За свою недолгую жизнь Патрик видел немало зарезанных; ему и самому приходилось пускать в ход нож, так что мальчик оценил умелый удар, безошибочно распоровший печень. Дорожка примятой травы вела в сторону Качи. По ней-то и кинулся юнга и, пробежав с версту, наскочил на Эссена с Велесовым.

Лейтенант схватил юнгу за плечо. В сумерках было видно, как побледнело его лицо.
- Куда он побежал?
Петька-Патрик махнул рукой в сторону видневшихся вдалеке палаток. Эссен кинулся напрямик, через траву; мальчишка с Велесовым еле поспевали за ним.
До крайней палатки оставалось шагов полста, когда тишину разорвали выстрелы. Эссен споткнулся на бегу, Патрик, не успевший затормозить, с разбегу врезался в ему в спину и оба полетели в заросли полыни. Снова выстрел; невнятный вопль, в котором с трудом угадывались матерные слова. Лагерь просыпался: метнулась тень в винтовкой наперевес, замелькал оранжевыми отсветами фонарь «летучая мышь» в руке матроса: «Слышь, Игнат, шо тама за кутерьма?»
- Кто стрелял? - разнесся сонный голос Лобанова-Росовского. Огромная фигура прапорщика, в белых кальсонах, появилась на фоне палатки. В руке князь сжимал маузер.
- Кто, мать вашу, стрелял? Начальник караула, ко мне! Шевелись, тетери сонные!
И в этот момент все остальные шумы перекрыл мотоциклетный треск ротационного «Гнома». Эссен, успевший подняться на ноги, невнятно кричал, потрясая кулаками, и Велесов увидел, как над морем, на фоне оранжевой полосы вечерней зари, залившей западную кромку горизонта, наискось мелькнула крылатая черная тень.

- Он, лярва, меня ножиком! - хрипел Рубахин. Я поздоровкался, наклонился, чтобы, значить, тягу подтянуть - тут-то он меня и подколол!
Моторист лежал на брезенте, на песке, возле дощатого слипа. Голый по пояс матрос в алмазовской бескозырке, неумело перематывал ему бок полосатой тряпкой. Рубахин охал, шипел от боли и матерился. Рядом, на песке, валялся разодранный тельник.
- Кто тебя, англичанин? - спросил Эссен. Он уже влез в кабину и копался под приборной доской. - Что ж ты его, братец, к аппарату подпустил? Сам виноват...
Да дохтур же! - взвыл моторист. - Френч надел, консервы, гнида! Я ишшо подумал - чегой-то ихнее бла-ародие так вырядились? А он вон что удумал...
- Англичанин потом набежал. - добавил матрос. Он затянул узел на боку Рубахина и вытирал окровавленные руки тельняшкой. - Я, как увидел, что дохтур Рубахина зарезал - сразу кинулся. А тут ента подлюка: выскочил из-за палатки и давай в меня палить! Пистолетик евонный махонький - не попал, паскуда... А я что могу - каменюкой в него запулить? Завели мотор и поминай как звали!
- Не переживай, братец, тебя ни в чем не обвиняют. - успокоил матроса Лобанов-Ростовский. Он, как прибежал в одних подштанниках, так и стоял: маузер пляшет в руке, деревянная коробка на ремешке болтается на голой волосатой груди, завязки от кальсон свисают с лодыжек.
- С сумкой он был, англичанин-то! - просипел Рубахин. - Большая такая, парусиновая, плоская, быдто для книжек. Мешалась она ему, вот и промазал. А пистолетик бросил, вон там...
Матрос покопался в песке и продемонстрировал офицерам карманный двуствольный пистолет с перламутровой ручкой.
Сергей сдернул с пояса «Кенвуд».
- Князь, мы на связи. Бегите, рапортуйте, и пусть «Заветный» идет за нами вдоль берега. И непременно чтоб Энгельмейера взяли, с рацией! Не дай Бог, на воду садиться - у Евпатории французы шастают.
- Думаете, он к союзникам полетел? - спросил фон Эсссен. Лейтенант, в пилотском шлеме (и где только успел раздобыть), перегнулся через спинки сидений и откручивал пробку бензобака.
- А куда еще? Ну, доктор, ну, чмо либерастное... знал ведь, что он в Питере, в аэроклубе состоял! Но чтоб с ходу справиться с незнакомой, да еще и военной машиной?..
- Да все ему знакомо! - плачущим голосом выкрикнул Корнилович. - Я, дурак, и познакомил! Полгода назад, два раза его вывозил - мне новый мотор поставили, надо было облетать. Вот Фибих и напросился. Первый раз дал по воде порулить, а второй он уже сам за ручку держался.
Аппарат Корниловича, единственный в авиаотряде, имел двойное, учебное управление.
- И как, справился? - поинтересовался лейтенант. Он вытащил из горловины бака проволочный щуп, обтер ветошкой. - Полный, можем лететь.
- Нормально справился, сволота клистирная! Его и другие катали, точно знаю. Я еще говорил: «при нужде вы, доктор, вполне за пилота сойдете, меня замените!» А Фибих, курва мать, отшучивался: мол, куда нам, мичман, рожденным ползать, это вы небожители...
- Как там, Кобылин? - крикнул Эссен. – Закончил?
- Порядок, вашбродие! - отозвался летнаб. - Аппарат осмотрен, к летанию готов!
Кобылин обеими руками ухватился за лопасть, изготовился. Физиономия в ожидании команды, сделалась напряженной. А рожа-то до сих пор распухшая, ни с того, подумал Велесов. От души погуляли...
Он перекинул ногу через борт, и тут за рукав кто-то ухватился. Петька-Патрик. Мальчишка лопотал, мешая английские слова, русскую матерщину, тянул на себя, пытался что-то втолковать.
Сергей осторожно высвободил рукав из цепких мальчишечьих пальцев.
- Извини дружище, в другой раз слетаешь. А сейчас мне надо, ты подожди, еще успеешь...
Неизвестно, понял ли его юный ирландец - он отпустил Велесова и повалился на песок. Худые плечи вздрагивали от злых рыданий.
Велесов встал в рост, держась за стойку плоскости. Нащупал тангенту «Кенвуда», поднял зачем-то переговорник к губам.
Щелк-щелк-щелк-щелк, пауза, щелк-щелк. Четыре-два. Сорок два. Их тайный код.
Эссен вскинул руку. Кобылин крутанул пропеллер, «Гном-Моносупап» закашлял, зафыркал, стрельнул касторовой гарью, и ровно затарахтел. Сергей плюхнулся на сиденье и зашарил свободной рукой в поисках привязного ремня. Матросы, мотористы подбежали, навалились с гиканьем скатили аппарат в воду. Эссен добавил газу, развернулся навстречу волне и пошел на взлет.