Второй абзац 4 главы:
***
Для середины февраля погоды в Санкт-Петербурге установились удивительно мягкие, в чем искренне верующие христиане северной Пальмиры все как один непременно усматривали знак. Потому что почти полное отсутствие мерзкого влажного ветра, яркое солнце в чистом небе и легкий морозец, не позволяющий снегу раскиснуть в лужи или превратиться в серую грязную жижу... Нет, по отдельности все это было не удивительно и очень даже привычно. Но все сразу? Да еще и в преддверии светлого праздника Сретения Господня?!? В общем, это был тот редкий случай, когда православные, католики и даже протестанты разом сошлись во мнении — что это определенно Знак божий!.. Малочисленные представители других конфессий и атеисты (да-да, в просвещенной Российской империи была и такая экзотика) просто наслаждались редким на Балтике пригожим деньком. Состоятельная публика из высшего общества совершала свой дневной моцион в открытых выездах, люди попроще обходились наемными фаэтонами и пролетками — а обычные питерцы просто гуляли по выметенной и посыпанной желтым песочком брусчатке тротуаров.
Цок-цок-цок...
Звон подков по мостовым частенько разбавлялся порыкиванием автомобильных моторов и нетерпеливым басистым «кваканьем» пневматических рупоров. Или тарахтеньем мотоколясок, и все теми же звуками ручных «лягушек» — квакающих, кстати, куда противнее своих старших собратьев. Впрочем, лошадиному племени на эти различия было плевать, особенно поначалу: что породистые скакуны, что смирные рабочие мерины одинаково нервно реагировали на любой самобеглый экипаж — шарахаясь в стороны, моментально вставая на дыбы или преисполняясь невиданной резвости. Ну и... Дворникам работы тоже хватало, в плане торопливой уборки «следов испуга».
Би-бип!!!
— Да куда ж ты несешься, скаженный!
Со временем, конечно, все потихоньку привыкли к самоходным железякам на колесах, со всеми их непонятными звуками и не очень приятными запахами — но все равно, нет-нет да и случались разные курьезы и неприятные происшествия. Зато теперь уже никого не удивлял вид прилично одетого господина, стоящего в раскоряку перед своим авто и судорожно дергающего изогнутую загогулиной железяку — и уж тем более никто не преисполнялся ужасом и не звал на помощь при виде чьих-то подрагивающих ног, выпирающих из-под механического чудовища. Ну, почти никто. Ведь всем вменяемым личностям, не чуждым веяний технического прогресса, сразу становилось ясно, что один водитель всего лишь заводит свой аппарат (а не бьется в эпилептическом припадке, как можно было бы предположить), второй же — успешно осуществляет своими силами мелкий ремонт. Стали привычными небольшие автофургончики, развозящие по аптекам, булочным и прочим галантереям-бакалеям свежий товар; ярко-желтые таксомоторы, одним своим видом оживляющие серый питерский пейзаж; и разумеется — ярко-красные машины пожарной команды, попутно блестящие всем, что только можно было натереть и отполировать. Укоренились на слуху у питерцев названия сразу нескольких автомобильных салонов, где любой состоятельный человек мог без долгих проволочек прикупить себе железного коня и нанять к нему же квалифицированного «конюха» с удостоверением водителя-механика. Появились специализированные мастерские и заправочные станции, клубы автолюбителей...
Бип-би-ип!..
Одно было плохо: покамест все самобеглые экипажи и прочие средства передвижения с мотором (вроде мотоциклов) безоговорочно проходили по категории «роскошь». Которая, как известно, доступна далеко не каждому.
Бип!
К примеру, мужчине средних лет, без особой спешки пересекающему мостовую под бодрящие звуки автомобильного рупора, подобные средства передвижения явно не светили. Нет, одет он был вполне прилично — хотя помятое лицо, легкая щетина (и некоторое, гм, амбрэ от злоупотребления горячительными напитками), свидетельствовали отнюдь не в его пользу. Род занятий этого господина мог угадать любой, имеющий глаза и мало-мальский опыт общения с разъездными коммивояжерами — шумными, наглыми, и, как правило, неприятно-настойчивыми личностями.
Бип!..
Впрочем, пострадавший от объятий зеленого змия господинчик совсем не тяготился невозможностью пороскошествовать. Ну, или тяготился, но умело это скрывал, как и явно мучившее его похмелье. В пользу последнего предположения говорило то, с какой неспешной аккуратностью тот переходил с одной стороны улицы на другую. Опять же, эта страдальческая гримаса, искажавшая его лицо при каждом сигнале автомобильного рупора...
Би-ип!!!
— Пшел на...!
Частное мнение пешехода с пухлым дорожным саквояжем в одной руке и увесистой тростью в другой, легко перевесило как служебное рвение водителя, так и нетерпение важного пассажира на заднем сидении черной «Волги-Л». Впрочем, усталый «опосля вчерашнего» коммивояжер не стал упиваться заслуженной победой, просто продолжив свой путь. Кстати, успешно подходящий к завершению! Тускло блеснула на свету небольшая связка ключей, глухо прощелкал замок на обманчиво-потрепанной створке черного хода для прислуги... А вот два замка на втором этаже открылись и закрылись беззвучно, как и массивная квартирная дверь — разве что накинутая цепочка немножко брякнула по дереву. Нарушив покой небольших двухкомнатных апартаментов шумом упавшего на пол саквояжа, пришелец сунул трость в подставку для зонтиков и быстро содрал с себя перчатки.
— Ох!..
Правый полуботинок с довольно быстро последовал примеру перчаток, с глухим стуком брякнувшись на линялый половичок — а вот его левый собрат лишь протестующе скрипел кожей и упирался, не желая покидать свое законное место.
— Ч-черт, как они вообще весь день ходят на этих своих шпильках?..
Упрямая обувь все же не выдержала хозяйского напора, оставив на дешевеньких обоях прихожей отчетливый отпечаток грязного каблука — а в воздухе эхо короткого, но очень энергичного слова. Последующий осмотр давно пустующих апартаментов, во время которых гость не побрезговал заглянуть в парадную, спальню и даже в крохотный чуланчик-гардероб, несколько унял образовавшееся раздражение.
— Да гори уже, блин!
Но окончательное умиротворение наступило только после того, как мужчина некоторое время провел в ванной комнате. Шум проточной воды, наполняющей стальную емкость с встроенной печкой — это прекрасно. Вид живого огня, жадно пожирающего растопку и тонкие поленца в этой самой печке — это великолепно! А предвкушение горячего душа и освежающего сна, в тишине и на свежих простынях, после двух суток в шумном и тряском вагоне, в компании омерзительно-общительных попутчиков...
— Так.
Потерев горло под немного растрепавшейся бородой, бывший коммивояжер принялся прямо на глазах молодеть: для начала избавился от порядком выпирающего брюшка, придававшего фигуре определенную солидность. Затем безжалостно лишил себя некогда ухоженной бородки. Бакенбарды с тонкими нитями редких седых волос присоединились к бороде, сверху на нее упал нашейный платок, а увенчал все это... Скальп?!? Пардон, это оказался всего лишь парик. Прошуршала одежда, небрежно сбрасываемая на стул, аккуратно лег на стол пояс с парой плоских чехольчиков и кобурой, из которой торчала вполне узнаваемая рукоять девятимиллиметрового «Орла» в специальном исполнении — а рядышком пристроились потертые ножны с умеренно коротким клинком. Мдам-с! То, что осталось в итоге, вид имело поджарый и мускулистый (а так же озябший и недовольный), вдобавок являясь природным блондином лет этак тридцати.
— Блин, холодно.
Прошлепав голыми ногами по стареньким паркетным плашкам, резко помолодевший (и вообще чудесно изменившийся) гость северной Пальмиры ненадолго исчез в ванной комнате, из которой тут же послышался шум льющейся воды. А так как блондин был уже большим мальчиком, то вместо положенных в таких случаях игрушек он прихватил с собой всего лишь одну. Вернее, один — пояс, со всем его содержимым. Вернулся «мальчик» мокрым и еще более озябшим, быстро обтерся аж похрустывающим от переизбытка крахмала полотенцем и нырнул в кровать, уснув едва ли не на лету — но все же успев напоследок пристроить «Орла» под подушкой и нежно погладить любимый нож.
— Ну?.. Ах, будьте же джентльменом, Григорий Дмитрич!..
— Ничего не могу поделать: ваша красота лишает меня последних крох...
Казалось, он всего лишь быстро моргнул — а за окном вместо полуденного солнца набирали силу вечерние сумерки. Попытка еще немного подремать провалилась благодаря жеманничающей кокетке за стеной — девица с глубоким грудным голосом так непреклонно стояла на страже своей целомудренности, что уже через четверть часа Александр не выдержал.