В камере он пробыл в одиночестве недолго. Сначала к нему спустились двое полицейских и связали руки спереди. Потом в камеру зашел еще один человек. Он не был огромным, но в широком развороте плеч и короткой, перевитой жилами шее была заложена сила, способная руками согнуть гвоздь. Грубое, будто вырезанное из бруса лицо с глубоко посаженными глазами не вызывало желание вести долгие разговоры. Мужчина примериваясь осмотрел Рисманда и скомандовал:
- Сюда!
Указав на кольцо на уровне плеч. Полицейские подняли арестованного и, поставив на колени лицом к стене, привязали руки к кольцу. Рисманд опустил голову между рук. Сзади послышались мелкие шаги и шуршание бумаги – писарь тоже спустился и, сидя на топчане, пристраивал на маленьком переносном столике бумаги. Полицейские отошли к противоположной стене и замерли там.
Диспозиция была выставлена и атака не заставила себя ждать.
- Зачем ты убил ребенка?
Удар толстой плети ожег плечи и спину. Рисманд сжал зубы.
- Давно ты балуешься с детьми?
Второй удар.
- Отвечай!
Удар. Удар.
- Говори! Зачем ты убил их!
Его били и раньше. За малейшую провинность наказывали тонкой плёткой по ногам и бедрам. Герцогиня любила бить длинным хлыстом, подвешивая за руки так, что он едва касался пальчиками ног пола и от этого мышцы напрягались и любой удар становился очень чувствительным. Его били ради забавы и наслаждения, выщелкивая кнутами грудь – эти удары не оставляли шрамы, но доставляли страшную боль. Он знал, как молчать под ударами и не собирался кричать и теперь.
По лицу тек пот, а перед глазами стояло удивленное испуганное лицо Фахны с красной дырочкой между бровей, мертвое лицо Миндаса – Рисманд увидел его, когда тело вынесли из дома и положили перед ним. Белобрысая головка ребенка, который просил не приходить больше, иначе их не будут кормить ужином. А за ними всеми вставало улыбающаяся фигура графини. И Рисманд сжимал зубы, чтобы не выдохнуть в разукрашенное лицо: «Сука!».
Удары неожиданно прекратились и его потащили к топчану. Бросив на спину, завели руки за голову и вставили в рот палочку.
- Держите его! – Донеслась сверху команда и на почти потерявшего сознание Рисманда полилась вода.
Сначала он обрадовался воде, дернулся, но его ухватили за волосы и заставили поднять лицо. Воды стало много. Она лилась в рот, в нос, заливала глаза, уши. Он пытался отвернуться, но держали крепко. Когда он почти захлебнулся, его отпустили, и он смог повернуть голову и выплюнуть палочку, судорожно пытаясь отдышаться. Но через секунду руки опять зажали его голову, и полилась вода.
Ему казалось, что он вот-вот умрет, захлебнется, но этого не происходило. Каждый раз, доведя до грани, его возвращали, не давая переступить черту, за которой смерть. Лёгкие разрывались от боли, а сознание не воспринимало, где реальность.
- Зачем ты убил того ребенка?
Он хочет сказать «Я не убивал!», но попытка исторгнуть звук вызывает кашель и рвоту. Ему дают время отдохнуть пока он давится кашлем, и опять укладывают.
- Скажи, ты ведь не специально их убил?
Рисманд крутит головой, отрицая, но еще больше пытаясь уйти от палочки, которую пытаются вставить между зубов. Но подбородок жестко сдавливают, разжимая челюсти и вставляя палку между ними. Сверху опять льется вода.
В какой-то момент сознание покинуло его окончательно. Очнулся он от того, что сидит на мокром топчане с поднятыми и закрепленными руками. Тело судорожно пыталось надышаться, и от этих конвульсий он пришел в себя.
- Зачем ты убил ребенка?
Надоедливый вопрос – зачем…ты… убил…ребенка…? Зачем…я…убил… Я - убийца. Я убил стольких, что не могу всех вспомнить. Я убивал… моя винтовка… моя лАСТочка. Почему они спрашивают только про одного? Мальчик в разорванной шинели шатаясь идет к ним, в его глазах страх и ненависть. Левая рука за отворотом такой большой для него шинели. Не доходя до них десяти метров он падает на колени, он ранен и ноги больше не держат. Тогда он улыбается и протягивает им на ладони гранату. Без чеки. И Рисманд одним движением вскидывает винтовку и стреляет. В мальчика. Надеясь, что удар пули перевернет подростка и граната вылетит из детской ладошки. Рука действительно дернулась, перебрасывая гранату через себя, и осколки прошли над головой. Их было много – мальчиков на этой войне. Спросил бы что попроще…
- Смотри сюда!
Перед глазами всё плывет. Рисманд не сразу понимает куда смотреть. Но палач дает ему время. Не торопит. Только держит перед глазами веревочку. Он что, собирается бить его вот этой веревочкой? Смешно!
Палач, увидев, что арестант пришел в себя, начал медленно закручивать на веревочке узелки. «Зачем это?» - не понял Рисманд: «Что он делает?».
- Это будет больно… - Обещает палач. – Очень больно. Но тебе только стоит сказать, зачем ты убил мальчика и я перестану. И до суда тебя не тронут. Скажи: «Я убил мальчика из ненависти!». Я обещаю тебя – я больше пальцем тебя не трону.
В их роте был солдат. Он пять месяцев пробыл в плену фаранийцев. Сидя у костра и поедая кашу из общего котла, он рассказывал: «Не верьте, когда говорят, что отпустят, если вы скажете, что они хотят знать. Это не правда. Когда вы ответите, они зададут следующий вопрос и следующий, пока не вывернут наизнанку. Меня пытали неделю, перед тем как отправить в лагерь. Я ничего не знал – я рядовой солдат. Но они задавали много вопросов и били. Когда не били – жгли. Вот тут. Я очень боялся. Когда говорят, что кто-то не боится боли – это ложь. Но верить им тоже нельзя! Ложь везде. Даже твое тело – это ложь. Оно обманывает тебя, говоря, что больше не выдержит. Твой разум, который готов сдаться – тоже лжет тебе. Никому не верьте. А палачу в особенности!». Рисманд сидит тихо, он еще рядовой и он думает, что этот мужик даже не знает, что такое настоящие плети и просто испугался. А он переживет любую боль, он знает, он уже прошел через такое, что этим солдатом и не снилось. Но молчит, не желая перечить.
Он молчит и теперь. И будет молчать, потому, что тот солдат прав. Всё ложь!
Палач, как бы сочувствуя ему, тяжело вздыхает. Но работа – есть работа. Веревочка с узелками ложится вокруг головы.
- Кричи… - советует он и медленно начинает скручивать концы веревочки, поворачивая между ними палочку.
Рисманд не кричит только потому, что не может набрать достаточно воздуха для крика. Иначе бы забыл и гордость, и упрямство. Он даже не представлял сколько боли может доставить одна веревочка! Голова раскалывалась на сотни кусков, и каждый кусок умолял сдаться. Сказать, всё, что они просят и убрать с головы эту садистскую веревочку.
Всё-таки он потерял сознание раньше, чем успел произнести позорные слова.
Откачивать его не стали. Отвязали руки, позволив безвольному телу упасть на топчан, и ушли. Было уже за полночь, а надо было еще отдохнуть перед завтрашним днем.
Городовой положил пять монет в широкую ладонь палача и вопросительно вскинул брови: «Ну как?». Тот покачал головой:
- Он военный…с ними всегда тяжело. Ранения, фронт… а этот боли не боится… Вряд ли.
- А завтра?
- Сильно обработаю – он до суда не доживет. Слабо – ему как медведю дробинка. Тем более – он калека, не угадаю чего и труп.
- Я думал – ты мастер.
- Мастер… - протянул тот с пренебрежением, - Как на практику парочку арестантов дать, так ты зажимаешь, а как без практики сложную работу делать, так – мастер!
- Ты не выкобенивайся! – Добавил суровости в голос городовой. – Он на суде должен быть в состоянии тряпки, не то, чтобы отвечать на вопросы судьи. Но так, чтобы судья не заметил, что ты с ним поработал. Веревочки свои вяжи, иглы куда хочешь вставляй… не мне тебя учить.
- Вот именно. Не тебе. Хочешь сам иди с ним работай! – Обиженно надулся палач.
- Ладно, ладно. – Сразу присмирел Пражес. – Я тебе доверяю.
- А у тебя выбора нет!
Пражес хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой – иди, уж! Выбора действительно не было. Графиня держит тут всех за горло. После бегства герцога многие вздохнули с облегчением, надеясь, что новое правительство урежет аппетиты аристократии, но те прислали всего лишь мелкого помещичка, солдатика. А надо было сразу ставить тут своего главу. Полгода после войны, а графиня уже подмяла под себя поместных дворян, его, Пражеса, и других, которые понимают, что Гэссэнд далеко, а графиня с её подручными – вот она. Рядом.