Гордое звание «опрятный палач» Машан получил за аккуратность. Для него исполнение своих обязанностей было искусством, которое он возводил в ранг творчества, ни на секунду не забывая о том, что холст может от лишнего усилия порваться, а кисточки, если их недостаточно умело использовать – сломаться. Холстами он называл тела, а красками – боль. Он действительно любил своё искусство развязывания языков и когда работа была сделана, испытывал ни с чем не сравнимый восторг. На холсте мог быть один мазок или целая картина, но она должна быть завершена и подписана. Знаменитая «сетка Машана» стала визитной карточкой хорошо выполненной и достойной, на его взгляд, работы.
Но однажды арестант умер прямо на рабочем столе. Это был удар не только по репутации, но и знак того, что он теряет квалификацию. Всё это было бы не так страшно и унизительно, как то, что арестованный был дальним родственником его высочества графа Усманда, на тот момент занимающего значительную должность Главы департамента внутренних расследований. Но даже родственные связи в этом случае были не важны, а то, что граф потерял с его смертью очень важную нить расследования, проводимого в интересах короны. Чтобы замять скандал и не пойти на эшафот вместо арестанта, Машан был вынужден согласиться на перевод в далёкую, находящуюся недалеко от границы с Гэссэндом Масдарскую тюрьму. Городок, после столицы, представлял сборище отвратительных хибарок, а привычные к каменным дорогам изящные туфли пришлось сменить на высокие сапоги не боящиеся ни грязи центральных улиц, ни вонючих луж переулков. Тюрьма была под стать городу. Убогое двухэтажное здание с давно не мытыми окнами, ржавыми решетками и отвратительным запахом прелого лука и испражнений.
Через месяц Машан понял, что работать в таких условиях невозможно. «Холсты» рвались, старые чужие «кисти» ломались и «картины» получались такого отвратительного качества, что их нельзя было назвать не только произведениями искусства, а даже техническим исполнением. Он на собственные деньги нанял когорту уборщиков, отмыл подвалы, камеры, окна и даже, несмотря на ошарашенных сослуживцев и начальство – их кабинеты. Это было дело принципа и отступать от звания «опрятный» он не собирался. Начальство покрутило у виска пальцем, но ввиду того, что из обеспечительных денег было не взято ни копейки, махнуло рукой. Столичный хлыщ хочет тратить деньги на чистоту, пусть тратит.
Война пришла в Масдар так же неожиданно, как и во всю Фаранию. Начавшаяся где-то далеко на севере с бессмысленных пограничных стычек в один прекрасный день полыхнула громогласным воззванием короля к «своих верноподданным гражданам великой и прекрасной страны» на которую напал вероломный Гэссэнд. Способные держать оружие мужчины призывались на военную службу, а его необременительная и такая спокойная работа в одночасье перешла на военный режим. Теперь от него требовали работать быстро, результат выдавать положительный даже в тех случаях, когда «холсты» были в непригодном для работы состоянии. Об «искусстве» пришлось забыть, а быть работником конвейера Машан был не способен. Но ему повезло познакомиться с офицером, который выслушав пьяный и не очень связный бред про «искусство» и «холсты» понимающе улыбнулся и через неделю Машана вызвали к начальству, чтобы вручить перевод в лагерь для военнопленных на должность заместителя начальника лагеря по вопросам исполнения наказаний. Приехав на новое место службы Машан с удивлением узнал в начальнике лагеря своего собутыльника.
Работа на новом месте не требовала так бесившей Машана спешки. Можно было взять любой «холст» и долго, тщательно, с предельной концентрацией его выписывать. Особое удовольствие Машан получил, когда подполковник лично попросил его заняться двумя мужчинами-диверсантами. Это были отец и сын. Вернее диверсантом был тот, который помладше, а старший, после провала сына пытался организовать его спасение, но неудачно. Даже после недели в застенках масдарской тюрьмы «холсты» выглядели качественными. Потрепанными конечно, но что можно было ожидать от бездарных конвейерных ремесленников. Выждав когда заключенные оклемаются, Машан предложил начальнику лагеря, с которым они теперь стали постоянными собутыльниками, «поработать» по индивидуальной программе. Ведь если диверсанты заговорят, то подполковнику дадут медаль, а ему благодарность.
Работать с парными «холстами» было увлекательно. Требовался определенный подход, чтобы раскрыть весь потенциал, как физический, так и моральный. Машан восхищался, творил и был на седьмом небе от счастья.
Приближение армии Гэссэнда стало неприятным событием, ставившим завершение творчества под угрозу. И не только с упрямыми «холстами», но и со всеми другими заключенными. Приказ о ликвидации лагеря был на руку всем, кроме тех, которых собирались ликвидировать. Надо было спешить, но натура заместителя начальника по исполнению наказаний требовала аккуратности даже в таком деле. Он хотел всё тщательно подготовить, чтобы ни один заключенный из пяти с половиной тысяч не остался в живых. Как об этом прознали заключенные для Машана осталось непонятным. Такой же неожиданностью для него оказалось то, что уже на протяжении нескольких месяцев в лагере готовился тщательно спланированный побег, инициатором и организатором которого были его «холсты». Как спелись в один тесный клубок воры, бандиты, военнопленные и гражданские оказалось за пределами его понимания. Тем более из разных зон и бараков. Он бы не поверил, если бы ему сказали, что связным между бараками был трусливый нескладный гражданский доктор, основной поддержкой стали воры под предводительством хлипенького улыбающегося вора-щипача, а на прорыв, через три ряда колючей проволоки и пулеметный огонь отчаянных людей повел младший «холст». Старший остался прикрывать, так как к этому времени уже почти не ходил из-за переломанных ступней.
Побег удался. Не полностью, но почти тысяче заключенных удалось вырваться. С оставшимися решили разобраться на следующий день. А к утру дня массовой казни в Масдарскую мышеловку ворвались передовые штурмовики Гэссэнда. Но Машана к этому времени в лагере уже не было. Он предпочел дезертировать, чем остаться и руководить казнью. Это его и спасло. Искали его долго, но никто не мог представить, что «масдарский творец» затаится буквально "под крылом орла".
Санаст никому не рассказывал, как промотавшись по госпиталям с четырьмя сквозными ранениями и переломанными костями, он подал прошение вернуть его на действительную службу в Департамент внутренней безопасности в лагерь для военнопленных возле Масдара. Почему именно туда он не слишком рассказывал. Но потребовался еще год реабилитации и службы в разных других тюрьмах, чтобы получить заветную должность.
Мышеловка приняла его как родного. И тогда он понял её суть – она не выпуска из своей ловушки никого, даже тех, кто сумел вырваться. Она оставалась в человеке, один раз поймав в свой капкан часть его души.
Война заканчивалась и вместо лагеря для военнопленный, теперь уже фаранийских, его переквалифицировали в фильтрационный, а несколько месяцев назад – в пересылочный лагерь. Вот тогда к нему неизвестно откуда пришли сначала Ивер, а потом в форме Департамента исполнения наказаний Бонкас, протянувший опешившему Садасту приказ о назначении его заместителем. Через что для этого пришлось пройти бывшему вору и кому продать душу Садаст тактично не стал спрашивать, обняв как родного брата.
Они втроем организовали перезахоронение погибших заключенных из общей могилы в отдельные, над которыми провели службы специально приглашенные из Масдара священники. А в одну могилу, на вершине холма, тайно захоронили еще один труп, опознанный Ивером и оплаканый Садастом. Единственную могилу без холмика и именной таблички. Такое было решение Садаста и ни Ивер, ни Бонкас не стали его оспаривать. Отношения между отцом и сыном, прошедших пытки на глазах друг друга, организовавших побег и расставшихся для того, чтобы его осуществить, были выше и глубже, чем доктор и вор могли постигнуть. А значит им остается только держаться рядом, чтобы подставить плечо человеку спасшему их жизни ценой жизни собственного сына.
Отредактировано Ника (03-07-2018 11:28:32)