Очередное продолжение:

— Кто-то из великих однажды сказал, что война есть крайняя форма политики. Которая, в свою очередь, всего лишь концентрированная экономика... Так что «Монополия» — это те же военные действия, только посредством разных предприятий, денег и прочих ценных бумаг.
Перестав улыбаться и задумчиво проведя кончиками пальцев по полностью седому бакенбарду, престарелый обер-шенк согласно кивнул. Просто удивительно, услышать от человека столь молодого возраста такие зрелые мысли и идеи! И вдвойне приятно узнать, что среди нынешних юнцов все же попадаются люди, использующие голову по назначению — а не только как подставку для головного убора.
— Друзья мои!
Одарив всех ласковой улыбкой, хозяйка предложила перебраться в Красную гостиную, оставив стол с остатками пиршества заботам лакеев. Шли не спеша, попутно наслаждаясь небольшой историей-анекдотом от ветерана дипломатического фронта, вот только в конце пути еще недавно единая компания разделилась на две равных части. Сама княгиня, заметно оттаявший художник Серов и впавший в откровенное благодушие граф Строганов расселись на стулья возле круглого стола на левой половине гостиной — а молодежь, включая тридцатилетнего князя, заняла правый угол.
— Александр Яковлевич, я все хотел спросить.
Стрельнув глазами на занятую гостями матушку, княжич подсел еще чуть-чуть поближе.
— Вы как-то при мне обмолвились, что последние девять лет только и делаете, что играете в «Монополию»... Э-ээ, если не ошибаюсь, вы тогда сказали что-то вроде «с полным эффектом присутствия».
Чуть помявшись, Коленька выразился еще яснее:
— Следует ли это понимать так, что есть некий усовершенствованный вариант игры?
Удивленно поглядев на юношу, явно предвкушающего знакомство с еще одной чрезвычайно занимательной новинкой, князь завис на несколько секунд, а затем весело рассмеялся:
— Есть, Николя. Это та жизнь, которой живет почти любой промышленник и предприниматель! Изначально в качестве игрового поля выступает вся Российская империя, вместо золоченых фишек — всамделишные предприятия и капиталы, ну и противостоят тебе не игроки-приятели, а разные фабриканты, банкиры, чиновники, ряд придворных, и множество иных персон. В качестве препятствий на карте выступает крайняя нищета населения империи, отсутствие дорог к большинству рудников и месторождений, необходимость обучать мастеровых для каждого нового завода, вечный голод на селе... М-да. Со временем и при удачной игре, игровое поле разрастается и на сопредельные державы, заметно растут возможности — как, впрочем, и число противостоящих игроков. А вот четких правил все меньше и меньше.
Если глаза пятнадцатилетнего княжича буквально горели от таких откровений, то взор Снежинки был туманен. Этакие серые омуты... Вернее сказать, серо-зеленые. Еще одна настораживающая мелочь в копилку подозрений — Александр мог бы поклясться чем угодно, что при прошлых встречах красивые очи княжны были именно серыми. Впрочем, сколько их было, тех встреч и бесед? Считанные разы.
— Такая, с позволения сказать, «Монополия» весьма затягивает и придает жизни особый вкус. Победы весьма сладки и изрядно горячат кровь, поражения отдают невозможной горечью — что очень, знаете ли, мотивирует не проигрывать. Кроме того, эта игра имеет и иные грани: к примеру, она позволяет воочию наблюдать, на что способны производительные силы человека.
«Особенно по части изгаживания и уничтожения дикой природы. Тут нам равных нет!»
— Александр Яковлевич, а как это — воочию наблюдать?
— М-мм?.. Это когда плывешь по Амуру поздней осенью, перед самым становлением льда, и напротив кое-как обустроенной пристани видишь только берег с вековечным лесом и буреломами, и пару палаток с тлеющим костровищем. Зимой сквозь глухую чащу уже проложена просека, вдалеке что-то дымится, стучат топоры и звенят пилы — а у берега гулко забивают сваи для основательного причала. К середине весны лес заметно поредел, и появилась небольшая насыпь для шпал узкоколейной дороги. Летом начала шуметь лесопилка, усилился перестук топоров, прорезалось пыхтение локомобиля, ржание лошадей и множество иных звуков...
Молодые хозяева дворца на Мойке словно воочию увидели все то, о чем им рассказывали: шум и плеск речных волн, ветер в кронах зеленых великанов, россыпь занятых делом людей — и их же, сидящих ночью вокруг больших костров. Лязг и дым работающих механизмов, неясные тени в сумрачной глубине лесных чащоб, бочки с выгнанным скипидаром и дегтем возле смолокурни, длинные навесы с вялящейся рыбой и первый иней на стенах свежих рубленых домов...
— И вот, приход осени встречает новое поселение, к причалу которого регулярно прибывают баржи и почтовые катера — а пароходы, следуя по реке вверх или вниз, обязательно отмечаются пронзительным сигналом корабельной сирены.
Глубоко вздохнув, племянник и его тетушка переглянулись, искренне сожалея об окончании короткого повествования. Впрочем, как оказалось, для кое-кого закончилось не только оно, но и беседа в целом: подошедший Серов в самых вежливых выражениях пригласил Николая Феликсовича на очередной сеанс позирования для его же портрета. Надо ли говорить, с какими «светлыми» чувствами покидал приятную компанию наследник фамилии? Сложилась довольно занятная коллизия, когда на Агренева без особой приязни взирал именитый художник — а уже на него самого с тем же самым выражением глядел княжич Юсупов, в душе явно проклинавший чопорного маэстро.
— Прошу вас не сердиться на Валентина Александровича, князь.
Проводив труженика холста и кистей, и его жертву долгим взглядом, Снежная Королева довольно мило улыбнулась. Правда, улыбка несколько поблекла, когда она заметила его непонимание.
— Прошу прощения: о ком идет речь, и по какой причине я должен на него сердиться?
Едва заметно дрогнув губами, девушка вновь улыбнулась — точнее, на сей раз вполне успешно изобразила улыбку:
— Все-таки вы сердиты.
Вообще-то Агренев уже понял, что речь идет об одном на диво молчаливом портретисте (ну да, запамятовал малость, как того обзывают-величают), но не отказал себе в небольшом развлечении:
— Надя...
Коралловые губки вновь дрогнули.
— Я и в самом деле не понимаю, о ком вы.
Издав невнятный звук, больше всего похожий на задавленное хихикание, княжна чуть расслабила напряженные плечи и мимолетно прикоснулась к локонам своей умопомрачительно-сложной прически.
— О господине Серове, и его своеобразной манере выражать свое несогласие... Александр Яковлевич.
— Хм? И чем же моя персона прогневала столь популярного живописца?.. Возможно, своей дремучей необразованностью?
Раскрыв, и тут же сложив обратно небольшой перламутровый веер, младшая из сестер Юсуповых уже вполне отчетливо заулыбалась:
— Пожалуй, стоит сохранить в тайне то обстоятельство, что некий князь не счел важным для себя знать имя-отчество одного действительно именитого художника. Будьте покойны, Александр Яковлевич, я умею хранить тайны.
— Я помню об этом.
Короткая и вполне невинная фраза отчего-то вызвала румянец на белоснежной коже аристократки.
— Касательно Валентина Александровича... Недавно Николя, утомленный очередным сеансом, позволил себе нелестное сравнение своего будущего портрета и присланных вами больших фотокарточек с цветными изображениями туземцев Манчжурии.
Действительно, было такое. Привезли очередную партию пленок, их проявили-закрепили-распечатали в размере стандартного альбомного листа. Вышло так, что остались лишние экземпляры — ну не выкидывать же их? Тем более что «замораживать» мгновения в цвете и таком большом формате покамест было дорогим удовольствием даже для князя Агренева. Так что ненужный остаток отправился княгине Юсуповой, вкупе с обязательными заверениями во всемерном почтении и уважении, обязательными оборотами  вроде «остаюсь Вашим покорным слугой» и прочей словесной эквилибристикой. А оно вон как аукнулось!
— Мне жаль, что маэстро не видит разницы между авторской работой, в которую вкладывают душу — и обыкновенным результатом работы оптико-механического прибора.
Судя по виду княжны, проблемы придворного художника ее волновали в самую последнюю очередь. Вот необычные фото — очень даже.
— Ах это?.. Года четыре или три назад я нанял несколько фотохудожников — с тем, чтобы они путешествовали по странам Нового и Старого света в поисках красивых пейзажей, рукотворных и природных памятников, образчиков городской архитектуры... И разумеется, наиболее колоритных и примечательных людей, что там живут.
Делиться тем, что особенный интерес у него вызывали натурные съемки и зарисовки храмов далекой Индии, и что туда отправилась особая группа «фотографов», Александр не стал. Да и вообще, если рассказывать легенды всех «разъездных коммивояжеров», «корреспондентов», «ботаников-этнографов», «торговых представителей» и прочих неприметных путешественников из Внешней разведки, то можно и язык до костей стереть. И главное, никакой романтики!
— Со временем к этому невинному увлечению присоединился один мой друг — большой любитель фотографических работ.
«Да-да, его коллекция карточек с дамами и девицами неглиже до сих пор занимает целую полку в сестрорецком спецхране. Хорошо хоть открытки с  видами европейских столиц Ульянке передарил... О! Ульяна-то мне и поможет!!!»
— И как-то так вышло, что ерундовая затея обратилась в довольно серьезный проект, по сохранению самого духа времени на переломе столетий — когда уходит в прошлое одна эпоха, и начинается другая...
Даже не желая того, князь все равно изрядно впечатлил собеседницу масштабом затеи.
— Но почему я не слышала об этом?
— Я не публичный человек, и не нуждаюсь в чьем-либо одобрении. К тому же не собираюсь демонстрировать что-либо широкой общественности.
Потеребив скромный браслетик на тонком запястье, Надежда непритворно огорчилась из-за невозможности увидеть столь интригующую коллекцию фотографических картин. И так же непритворно просияла — услышав о том, что она как раз входит в узкий круг тех, кто может полистать вожделенные фотоальбомы.