II
Из путевых записок Л.И. Смолянинова.
«...Итак, вечером нас ждёт Эберхардт. Записку от него принёс посланный унтер. Глаза у него бегали, и весь он был какой-то запыхавшийся. Я присмотрелся - так и есть: скула слегка припухла, а костяшки на кулаке ободраны. Конечно, эка невидаль - следы свежего мордобоя у моряка, но я, всё же, поинтересовался, в чём дело. Оказалось, возле дворца хедива Кондрат Филимоныч (так звали бравого кондуктора) почуял за собой слежку. Туда-то он добрался без помех, вызвал служителя, дождался немца-архивариуса и, как было велено, передал депешу. Но на обратном пути за ним увязался скрюченный араб в грязной полосатой абе. Кондуктор сперва не обратил на него внимания; публика на улицах Александрии - сплошь арабы, платье которых не знало не мыла, ни стиральной доски с момента, когда было впервые надето, и половина этих одеяний тоже имела полосатую расцветку. Подозрительный араб шёл за моряком, не скрываясь, и Кондрат Филимоныч решил дождаться шпика за углом и начистить ему физиономию. Сказано-сделано; на вопли магометанина сбежалось ещё пяток его единоверцев, но численный им перевес не помог: разогнав нехристей кстати подвернувшейся оглоблей от арбы, унтер отправился к особняку экспедиции. Но уже не в одиночку - по пятам за ним следовала толпа. Арабы орали не по-русски, угрожали и швырялись всякой дрянью, не рискуя, впрочем, сократить дистанцию.
Кондрат Филимоныч готов был голову дать на отсечение, что среди них был тот, первый, соглядатай - он-де узнал негодяя по разорванной абе и перекошенному битому рылу. Выводы получались неутешительные: едва мы успели ступить на улицы Александрии, как нас уже выследили, и наверняка не с добрыми намерениями. Но, делать нечего; оставив Антипа с казачками стеречь дом, мы втроём - ваш покорный слуга, Рукавишников и бдительный кондуктор - зашагали к дворцу хедива. Садыкову отправившемуся по делам службы к консулу, оставили записку: как только освободиться - брать вооружённых казачков и ожидать возле дворца...»

III
Хранитель собрания хедива оказался сухоньким, жилистым старичком, с острой бородкой, огромными роговыми очками на морщинистом лице в совершенно неуместном британском офицерском кителе поверх фланелевой рубашки. Наверное, подумал Смолянинов, подземелье зябко, несмотря на то, что наверху царит удушающая жара. Рукавишников церемонно представил гостей друг другу. Увы, Эберхардт не соответствовал торжественности момента: руки у него мелко дрожали, глаза бегали, голос то срывался на визжащие нотки, то переходил в свистящий шёпот. Все это столь явно отдавало мелодрамой, что гость слегка даже растерялся. Но тут же напомнил себе, что и подземелье, и дворец наверху и даже таинственные соглядатаи - отнюдь не декорация...
Попетляв с четверть часа по коридорам, (Смолянинов почти сразу запутался и теперь с беспокойством прикидывал, как выбираться, случись что, из эдакого лабиринта), немец привёл посетителей кнеприметной лестнице, скрывающейся в нише стены. Ниша была заперта массивной железной решёткой с висячим замком. Эберхардт скрежетнул ключом и шустро, что говорило о богатой практике, заковылял вниз.
Лестница уводила ниже подземного уровня хранилища и заканчивалась в небольшой круглой зале, заваленной разнообразным хламом - кирки со сломанными ручками, деревянные, окованные бронзой рычаги, вроде корабельных гандшпугов, мотки сгнивших верёвок, доски, рассыпавшиеся корзины, высоченные, в половину человеческого роста кувшины, все, как один, разбитые. Сплошные предметы старины, если судить по покрывавшему их слою пыли. А вот дверей или каких-нибудь иных проходов Смолянинов, как ни старался, разглядеть не смог.
Эберхардт завозился у стены. Металлический щелчок - и кусок каменной кладки с пронзительным скрипом отъехал в сторону, открывая проход. Они вошли; тоннель тянулся нескончаемо, то с уклоном вниз, то с почти незаметным подъёмом. Тени метались по стенам; каждый из гостей нёс маленькую масляную лампу, а сам Эберхардт волок большую, керосиновую, и в ее ровном свете бледнели жалкие масляные огоньки. Резких поворотов в тоннеле не имелось, как, впрочем, и прямых участков - любой кусок этого коридора имел небольшой изгиб. Ответвления не попадались вовсе, а бесконечные дуги не позволяли понять, в каком направлении мы следуем. Ясно было, что они давно вышли не только за пределы дворца, но и за границы соседних кварталов - и оставалось лишь гадать, что сейчас над головами.
Коридор закончился круглой залой без дверей. Скрипнул скрытый в стене рычаг, и за отодвинувшимся блоком открылся еще один, на этот раз короткий, тоннель.
Смолянинов понял, что они - в святая святых старого археолога. В темноту уходили стеллажи, уставленные книгами, свитками, связками папирусов, стопками глиняных табличек, покрытых клинописью. Он не был знатоком древней письменности, но даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: самый «свежий» экземпляр написан и переплетён в кожу задолго до падения Константинополя. Что касается старых экспонатов… тут фантазия отказывала. В любом случае, не менее трёх тысяч лет; более поздних образцов клинописи, Смолянинов, как ни старался, не мог припомнить. Чем дольше они шли вдоль полок, тем больше крепло подозрение: а не та ли эта библиотека, соперничающая своей таинственностью с собранием Иоанна Грозного, а богатством фондов с любой из известных коллекций древних текстов - та, что считается сгоревшей более тысячи лет назад? Если это она, тогда ясно, почему Эберхардт безвылазно просидел на своей должности столько лет, даже ненадолго не выбираясь в Европу: не мог оторваться от своих сокровищ.И хедив понятия не имеет, что скрыто под его дворцом! Немец остаётся единственным хранителем - и владельцем, если уж на то пошло! - этого удивительного собрания.
Будто уловив его мысли, немец остановился, и Смолянинов чуть не налетел на него. Учёный смотрел вызывающе, воинственно задрав редкую бородёнку. Только руки по-прежнему дрожали, и страх смешанный с безумием мутной водицей плескался в старческих глазах.
Смолянинов понял, что его безумное предположение угодило в самую точку.
- Но, как же вы осмелились...
Пол под ногами качнулся, вокруг всё плыло; пот заливал лицо, а перед глазами тянулись полки, полки, полки, уставленные бесценными томами. Он слышал себя, будто со стороны, и не осознавал, наяву это с ним происходит, или во сне?
- … как вы решились открыть такую тайну посторонним, герр Эберхардт? Или я...
В безумных глазах мелькнуло торжество. Восторг коллекционера, годами тайно владевшего редкостным полотном и, наконец, решившегося показать его настоящему ценителю.
- Нет, вы не ошиблись! Перед вами Александрийская библиотека, величайшее книжное собрание античного мира! Трижды её объявляли погибшей: сначала общедоступная часть хранилища пострадала при Цезаре, в сорок восьмом году до нашей эры; потом, тремястами годами позже якобы сгорели главные фонды - когда легионеры Аврелиана зажгли квартал Брухейон. И наконец, уже в седьмом веке от Рождества Христова: будто бы арабский полководец Амра ибн аль-Аса, взяв Александрию, послал спросить халифа Омара, что ему делать с огромной библиотекой. Суровый Омар дал ответ: «Если в этих книгах написано то же, что в Коране - они не нужны; если же в них заключается то, чего нет в Коране, то они вредны, — следовательно, их надо сжечь». И толпа поверила, что бесценное собрание погибло в огне - и верит до сих пор!
Голос немца был трескуч и рассыпчат, будто на каменный пол уронили горсть глиняных черепков.
- Что до того, почему я решился открыться вам... Причина одна: это все яйца выеденного не стоит по сравнению с тем, что мы обнаружили, благодаря графу Николе и (тут археолог слегка поклонился Рукавишникову) его посланцу! Слава богу, мудрецы скрыли бесценные сокровища от черни, и, главное, от гностиков, толкователей, оккультистов, которых столько развелось за последнее тысячелетие! Дай волю этим стервятникам - они запустят свои скрюченные, высохшие от алчности, пальцы в бесценные тома - выдрать с мясом, опошлить, подогнать под свои заблуждения, исказить до неузнаваемости!
Старик величаво обвёл рукой вокруг себя:
- Без знаний, хранящихся на этих полках, они не более чем подражатели, собиратели крох, обреченные всю жизнь составлять головоломку, не зная, что большая часть её кусочков попросту отсутствует в коробке. Но если однажды они дорвутся…
Лицо Эберхардта перекосилось; даже руки перестали дрожать, с такой ненавистью он произнёс эти слова.
- Так что, вы, герр Солянинофф, и вы, герр Рукавишников, теперь единственные в мире люди, посвященные в эту тайну. Не считая, разумеется, графа, если он, конечно, до сих пор жив.
И немец выразительно глянул на Василия Петровича. Тот слегка пожал плечами - «а я-то что мог сделать?»
- Эти манускрипты рассказывают о давно ушедшем, мёртвом мире. А то, что открыли мы, несомненно, перевернет мир нынешний, подарит людям невиданное могущество… - и Эберхардт мелко закашлялся.
Теперь стало ясно, почему Рукавишников так старательно молчал о тайне Эберхардта.  Узнай о Библиотеке англичане, они срыли бы дворец по кирпичику, наплевав и на хедива и на формальную независимость Египта. Стоимость этого собрания, выраженная в денежном эквиваленте, колоссальна...
- Позвольте заверить вас, герр профессор: мы приложим все усилия, чтобы сохранить тайну.
И, помедлив, добавил:
- А пока, может быть, вернёмся к делам, ради которых мы сюда прибыли? Так что же оказалось в ваших находках?
- Разумеется - продолжил археолог своим надтреснутым голосом. - Изучив и сопоставив письмена на ларце, мы с герром Рукавишниковым сумели нащупать ключ к переводу. По сути, повторили ту же работу, что в свое время Шампольон проделал с Розеттским камнем. И вот что удалось выяснить. Письмена хранят историю древней расы, возможно - жителей геродотовой Атлантиды, или предков тех, кто строил ступенчатые пирамиды Южной Америки, или населял ледяную Гиперборею. Возможно, эта раса вообще не с нашей планеты, не с Земли...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I
После переводных испытаний кадеты пятой роты разъехались по домам. Для Николы с Иваном отдыха не предвиделось: они отправились в Кронштадт, вместе со старшими, воспитанниками специальных классов. И пусть в гардемарины оба произведены временно - все равно им полагаются и нашивки, и парадные мундиры и даже узкие, в кожаных ножнах, морские палаши.
Но сейчас вся эта роскошь укупорена в особые «морские сундучки», и новенький, выкрашенный в зеленое с белым колёсный пароходик «Ижора» бодро попыхивал машиной, увозя ребят к месту службы.
"Ижора" рыскала на курсе - пароход время от времени бросало из стороны в сторону, и сердце у Ивана замирало. Он не считал себя совсем уж сухопутным человеком: вырос в Севастополе, на Черном море и детство прошло на кораблях, где служил его отец, Александр Иванович Смолянинов. Тем не менее, судорожные метания «Ижоры беспокоили мальчика, пока матрос, к которому ребята обратились с расспросами, не пояснил, что правая и левая машины вследствие ошибки при постройке, случается, работают вразнобой. Но пусть господа гардемарины не переживают - рулевые приноровились вовремя унимать своенравное судно.
Неву прошли; открылась серо-свинцовая даже в летние деньки блёклая гладь Маркизовой лужи. На горизонте уже проступали буханки фортов, тонкий шпиль Андреевского собора и зубчатый контур города. Захотелось есть; гардемарины извлекли на свет пятикопеечную булку с варёной колбасой.
«Ижора» не отличалась ходкостью: пароходик полз удручающе медленно, и мальчики уже стали тяготиться путешествием. Наконец, «Ижора» обогнула стенки, прошла в Среднюю гавань - путь окончен!
Судно прошлёпало колёсами мимо башенных фрегатов «Адмирал Грейг» и «Адмирал Лазарев». Замыкал панцирную шеренгу броненосец «Пётр Великий»; первенец русского океанского броненосного флота, нёс в двух башнях четыре двенадцатидюймовых орудий и еще недавно считался сильнейшим кораблём в мире. Теперь его мощь, откованная в русской броне, уступала гордым новичкам вроде британских «адмиралов» - но всё равно, смотрелся он грозно и величественно, пробуждая восторг в гардемаринских сердцах.
За броневыми тушами высится лес мачт Практического отряда. Первым в ряду стоит «Аскольд», на котором проходят плавательную практику гардемарины выпускного курса. За ним «Варяг», к которому, с борта приткнулась баржа, и с неё на корвет передают тюки и ящики. Поначалу Иван решил, что это портовое судно снабжения, но оказалось, что баржа приписана к «Варягу» на постоянной основе. На ней под командой астронома и главного навигатора Корпуса, хозяина обсерваторской «бочки», капитана 2-го ранга Пиленко, гардемарины проходят астрономический и картографический практикум: учатся пользоваться секстантом, делать промеры глубин, а так же осваивают и вовсе загадочные дисциплины, вроде «мензульной съёмки берега».
На обсервационной лоханке ребятам предстояло провести две недели. Уже на следующий день баржу прицепили на буксир и поволокли к острову Германшер на рейде Твермине.
Гардемарины специального курса недоуменно косились на новичков. Недавнее явление Безима с Рукавишниковым, вкупе с шумным отказом от участия в «бенефисе» и так создали им определенную известность, а тут еще и не лезущее ни в какие ворота зачисление на корабельную практику!
В этом году, кроме обычных занятий, гардемаринам предстояло пройти практический курс минного дела. Для этого отряду придали три судна: номерную миноноску, пароход «Рассыльный» и канонерскую лодку «Ёрш». Этот небольшой кораблик с виду напоминал то ли баржу, то ли землечерпалку, на которую по недосмотру строителей воткнули пушку калибром в одиннадцать дюймов. Вступившая в строй несколько лет назад, канонерка стала прообразом серии новых канонерок, только-только заложенных на разных верфях.
К вечеру второго дня обсервационную баржу приволокли на буксире к назначенному для нее стоянки место. Отдали якоря - два с носа и один, вспомогательный, под названием «верп», с кормы. На баке вывесили расписание, по которому гардемаринам предстоит жить две недели. Самым важным здесь были гребля и хождение под парусами на ялах-шестёрках. Шлюпочной науке уделяли по нескольку часов ежедневно; сразу после подъёма флага гардемаринов, вместо гимнастики, гоняли по «капитанской петле» вокруг баржи и до бакена, обозначавшего границу каменистой отмели – она тянулась с норд-оста, защищая вход в бухту. Обычно утренняя разминка превращалась в гонки, поскольку каждая из шестёрок стремилась первой обогнуть буй и вернуться к барже.
Те из гардемаринов, кто проходил практику на корветах, карабкались по вантам, спускали и поднимали брам-стеньги, брам-реи, а так же упражнялись в постановке и уборке парусов. Обсервационная баржа рангоута не имела, а потому отведенного для этих занятий часы были переданы вязанию узлов и прочим необходимым в морском деле наукам. Все остальное время заняли астрономические и навигационные занятия; кроме того, ежедневно практиковались в промерах глубин и нанесении результатов на карту. А по окончании первой недели практики гардемаринам предстояло покинуть баржу и заняться непростым минно-гальваническим делом. Для этого их расписали по судам: Воленьке выпало продолжать практику на канлодке, а его подопечные, гардемарины Смолянинов и Румели попали на номерную миноноску.
Одиннадцать вечера - только что на полуюте отбили шесть склянок. Обсервационная посудина содрогается от молодецкого храпа полутора десятков гардемаринов. Из кают компании доносятся звуки кабинетного рояля и негромкие голоса - офицеры устроились на барже с комфортом и привычно засиживаются за полночь. На корме бдит вахтенный; ещё светло, на палубе можно даже читать, хотя край горизонта затягивает лилово-чернильная мгла...

Отредактировано Ромей (14-08-2018 12:34:09)

III
- Так твой дядя сейчас в Египте? Древности ищет?
Иван покосился на говорившего. Справа, на песке возлежит гардемарин второго специального класса Воленька Игнациус,  отряжённый  для фотографической съёмки минных постановок. Снимал Воленька на громоздкий, заряжаемый стеклянными пластинками фотоаппарат, с которым он отлично умел обращаться. В Морском Корпусе он числился фельдфебелем роты, в которой состояли Иван с Николкой - так что и здесь, на практике, ему пришлось присматривать за «особыми» кадетами.
Место для практических постановок мин выбрали недалеко от берега - там, где мелководье сменяет подходящая глубина. Длинная каменистая коса прикрывала акваторию от волны с залива - иначе мины могло унести в открытое море. Так что ялы-шестёрки с вымпелами Морского Корпуса с утра нащупывали промерами кромку песчаной мели, за которой дно шло на глубину, и обозначали её красными пробковыми буйками.
Промеры полагалось делать особым шестом, «намёткой» - крашеной футовыми отрезками в бело-красный цвет пятиметровой сосновой жердью, нижний конец которой снабжён двухдюймовой латунной трубкой для взятия проб грунта. Но гардемарины отлично обходились и без этого нехитрого приспособления. С отмели доносились бодрые юношеские голоса:
- Графочка, мон шер ами, извольте скинуть портки, сигать в воду и маячить!
Молодой граф Румели, полуголый, в одних бязевых кальсонах, прыгал в воду и «маячил» - измерял глубину собственным телом, подавая результаты промера примерно так:
- Эй, на яле! Здесь по колено!
— Иди правее!
Через некоторое время:
— На яле! Здесь по пол-ляжки!
— Иди еще!
Наконец, раздается желательное:
— Эй, на яле! Здесь по брюхо!
В ответ неслось насмешливое:
- Как вы полагаете, мон шер, брюхо нашего графочки соответствует трёхфутовой отметке?
- Нет - слышалось в ответ. - Мелковат. Пишем - «два фута и три четверти по намётке». Никол, что встал, шагай дальше!
- Так что, Смолянинов? В Египте, или где? - настаивал Воленька. - Рассказал бы, а то такая скука…
Иван перевернулся на живот.
- Дядя сейчас в Александрии, с экспедицией. Археологической. Собираются изучать собрание редкостей египетского хедива.
Это была легенда, изложенная ребятам бароном Эвертом. Многоопытный жандарм счел, что скрыть факт экспедиции, как и интерес к Эберхардту, все равно не получится. Считалось, что предприятие - затея Московского Императорского Университета, благо в перечне ученых титулов Смолянинова имелось и звание приват-доцента этого почтенного заведения. Правда, по кафедре геологии, а не истории.
- А я был в Александрии - вступил в разговор Никола. Юный руританец прыгал на одной ноге, пытаясь снять мокрые кальсоны.
- В Александрии? Всамделишней? - завистливо ахнул Воленька. - А мумии тоже видел? Высушенные, про которые в учебнике?
- Слышал я о них забавную историю. - встрял в разговор один из гардемаринов, сын одесского генерал-губернатора. Он, как и остальные, валялся на песке полуголый, подстелив под себя голландку, и наслаждался жарким июньским деньком.
- Один генерал-адъютант, князь… не помню. В-общем, он побывал в Египте, состоял при тамошнем российском консульстве военным атташе. И как-то раз поднялся с группой англичан по Нилу, до самого Асуана - и купил там голову самой настоящей мумии. Ему наплели, что это голова немыслимой красавицы, фараоновой дочери, которая, будто бы, жила четыре с половиной тысячи лет назад. Генерал поверил и выложил за ссохшуюся дрянь триста пятьдесят рублей серебром.
- Так много? - поразился Воленька. - За вяленую голову? Это же…
- А что вы хотели? Все же четыре с половиной десятка веков, это вам не жук чихнул. - рассудительно заметил генерал-губернаторский отпрыск. - Генерал вернулся в Россию на коммерческом пароходе, и поимел по поводу своего приобретения немалые хлопоты с одесской таможней. Там никак не могли взять в толк, под какую статью тарифа «сию часть мертвого тела» подвести. Дальше - больше; вмешалась одесская полиция, и у генерала потребовали разъяснений, откуда он «сию мертвую голову» получил и не кроется ли тут убийство? Так бы и терзали, пока из Петербурга не пришёл приказ оставить генерала в покое. Но, пока тянулось это крючкотворство, голову, хранившуюся в таможенной конторе, сожрали крысы!
Мальчишки засмеялись, да так заливисто, что их окликнули со шлюпки:
- Эй, на берегу! Игнациус, Смолянинов! Хватит ржать, давайте сюда, и извольте поторопиться! А с графочки хватит, а то он уже посинел от холода!
Иван тяжко вздохнул, поднялся с песка и принялся стаскивать форменные брюки.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

I
- И вы всерьез надеялись, что я попадусь на байку об экспедиции Московского университета? - возмущенно фыркнул Эберхадт. Он огляделся и поставил свою керосиновую лампу на полку. Теперь они стояли посреди обширного круглого помещения с низкими стенами, до потолка уставленными стеллажами со свитками и манускриптами.
- Молодой человек, я знаком со всеми египтологами ведущих университетов Европы. И уж, во всяком случае, не поверю, что такое предприятие возглавил никому не известный приват-доцент. В России, конечно, серьезных специалистов по Египту нет, но, если мне память не изменяет, именно в Московском университете преподает один из учеников итальянца Розелинни, друга и сподвижника самого Шампольона! И вы хотите уверить меня, что при выборе руководителя экспедиции его обошли в вашу пользу?
«Чертов старикашка! - выругался про себя Леонид Иванович. - Этого мы не учли. Ну конечно, египтологов в Европе не так уж и много, они все знакомы лично или состоят в переписке. Наивно было бы надеяться, что удастся обмануть такого мэтра, как Эберхардт.»
- Видите ли, - осторожно начал он. - наши египтологи - кабинетные ученые, не имеющие опыта полевых работ, не то, что немцы или англичане. Потому выбор и пал на меня.
- Ну, разумеется! - презрительно скривился немец. - Хивинское ханство - это то же самое, что египетская пустыня! Вы полагаете, мне неизвестно, кто оплачивает все сколько-нибудь серьезные русские экспедиции? К тому же, ваши казаки с офицером - эти даже не пытаются скрыть, что состоят на военной службе!
Что ж, запоздало подумал Леонид Инннокентьевич, в конце концов, сейчас Эберхардт - их союзник. Тайна Ключа и «свинцовых книг» связывает покрепче любой присяги…
- Когда герр Рукавишников сказал, что прибыл из России, я сразу понял, что вслед за ним явятся посланцы вашего военного ведомства. - продолжал старик-археолог. - И, как видите, не ошибся. Но решил сделать вид, что ничего не понимаю; зачем  разочаровывать гостя? Уж простите, коллега, - и немец слегка поклонился доценту. - но вы совершенно не умеете хранить секреты. Удивляюсь, как герр Смолянинофф решился отпустить вас одного, без присмотра?
Леонид Иванович покосился на доцента. Тот виновато развёл руками.
- Я состою в переписке со многими русскими учеными, так что мне не составило труда навести справки о герре Леониде Смоляниноффе, который, прежде чем попробовать себя на ниве египтологии, возглавлял две военно-топографических экспедиции в Восточный Туркестан.
«Проклятый дед что, умеет читать мысли? - окончательно растерялся Смолянинов. - Да, Василию Петровичу остаётся лишь беспомощно улыбаться и виновато пожимать плечами. Хотя, его-то за что винить? Сами виноваты, пустили ягнёнка в волчье логово! Но Эберхард-то, Эберхардт! Кто бы мог подумать, что за внешностью кабинетного гномика скрывается острый ум разведчика? Кстати, о разведке…»
Нет, положительно, въедливый старикан видел его насквозь! Не успела эта мысль мелькнуть у Леонида Ивановича в мозгу, как немец уже среагировал:
- И, кстати, герр Смолянинофф, если вы полагаете, что ваш покорный слуга оказывает некие… м-м-м… услуги правительству кайзера, то спешу поздравить - вы весьма проницательны. Да, я состою в переписке с одной высокопоставленной особой в прусском Генеральном Штабе. Их там крайне интересует все, чем занимаются наши - и ваши, если уж на то пошло! - заклятые друзья-британцы на Ближнем Востоке. Но, могу вас заверить, я ни слова не сообщил моему корреспонденту о наших… хм… обстоятельствах.
- А о библиотеке? - поинтересовался Леонид Иванович. - О ней-то вы, разумеется, дали знать в Берлин?
Бурхардт ответил оскорблённым взглядом:
- Разумеется, нет, герр Смолянинофф! Это их совершенно не касается! Нашего кайзера и его канцлера занимают вопросы о броненосцах, железных дорогах, концессиях, и перемещениях капиталов. Археология, слава богу, лежит вне сферы их интересов. Так что, если не возражаете, вернёмся к нашим делам. Когда вы прибыли в Александрию, я окончательно убедился, что имею дело с русскими военными. И подумал, что вы заставили герра Рукавишникоффа забыть верность графу Румели и нарушить данное мне обещание, и теперь намерены опередить англичан и завладеть бесценным собранием! В этом случае мало что могу сделать - если тайна Библиотеки вам известна, вы все равно доберетесь до цели, с моей помощью или без. Но когда я увидел выражение вашего лица здесь, в хранилище, я понял, что ошибался. А значит, нет смысла приписывать вам подобные намерения, хотя вы и служите российскому военному ведомству!
- Вы правы. - подтвердил Леонид Иванович. - Библиотека оказалась для нас сюрпризом. Но если вы нас подозревали, то зачем же...
Археолог недовольно дёрнулся.
- Я был бы признателен, если бы вы не перебивали. Поверьте, мне и так непросто…
Смолянинов сделал примирительный жест - мол, всё, молчу-молчу! - и старик продолжил:
- Я обнаружил вход в Библиотеку, около двадцати лет назад, и сразу же принял меры предосторожности. Помните лестницу, по которой мы спустились на нижний уровень тоннелей?
Смолянинов кивнул.
- Рядом с ней, в небольшой комнатушке, я припрятал пять ящиков с отличным шведским динамитом. Фитили идут из нескольких мест – в том числе, с верхнего уровня, из залы с потайной дверью, и  отсюда, из книгохранилища. И если бы мои опасения подтвердились, достаточно было бы опрокинуть лампу, запалить фитиль и похоронить тайну Библиотеки вместе с собой и теми, кто посмел на нее покуситься!
И показал на неприметный кусочек бечевки, лежащий на полке возле лампы. Смолянинов пригляделся и обнаружил, что на самом деле бечевка уходит в крошечное отверстие в стене. Профессор прав - одно движение - и воспламенившийся керосин зальет фитиль, огонь уйдет в стену раньше, чем его успеют погасить. Смолянинов представил себе тысячетонный груз камня и земли над их головами и невольно поежился. Но каков профессор - готов пожертвовать собой, лишь бы тайна Александрийской библиотеки не попала в неподходящие руки!
- К счастью, этого не потребовалось. И теперь я готов продемонстрировать вам то, что мне удалось обнаружить. Мы с герром Рукавишникоффым сумели перевести около трети «Свинцовых книг», но, главное - установили соответствие между указанными в них реками и горами с  географическими представлениями, имевшимися в ту пору у египтян. На этих полках хранятся неизвестные науке труды, и из них следует, что обитатели долины Нила знали об африканском континенте ничуть не меньше нас с вами! Вот, судите сами...
И Эберхардт извлёк с полки рулон тёмно-коричневого пергамента, намотанный на потрескавшийся от времени деревянный валик.
- Это трактат, составленный теми же символами, что и «свинцовые книги» или надписи на ларце! Но возраст его скромнее - всего около двух тысяч лет. И обратите внимание, рукопись сделана на пергаменте, а не на папирусе, а это весьма нехарактерно для Египта. Только когда во втором веке до рождества Христова, цари Египта запретили вывоз папирусов из Египта …
- Это все интересно, герр профессор, - мягко перебил немца Смолянинов. - но если можно, ближе к делу. У нас крайне мало времени.
Как ни странно, Эберхардт не стал возмущаться:
- Главное в этом свитке - пояснения, сделанные на греческом. Вы понимаете? На классическом александрийском койне! А это значит, что кто-то ещё во времена Птолемеев видел «свинцовые книги», сумел их перевести и, мало того - оставил свои комментарии! И вот, опираясь на них, а так же на древнеегипетские описания африканского континента, мы точно установили, где надо искать следы настоящих хозяев  Ключа!

Отредактировано Ромей (14-08-2018 13:39:25)