Лампсак, два дня спустя

Триера возвращалась в порт. Не молодой и не старый мужчина, лет сорока на вид, в дорогой шафрановой хламиде стоял возле педалиона кормчего. Локтем он опирался на высоко задранный "рыбий хвост" триеры, афластон, а ладонью прикрывал глаза, сберегая их от слепящего огненного диска, что только-только коснулся гряды холмов над Козьими ручьями, Эгоспотамами.
Триера шла прямо по сверкающей дорожке, будто бы выложенной статерами из электрона, коими славится Лампсак. Тёмный западный берег пролива, прямо под колесницей Гелиоса чётко очерченный багровыми лучами, уже на десяток стадий к северу и югу растворялся в сизой дымке, так что не разделить взглядом небо и землю.
Мужчина в шафрановой хламиде неотрывно смотрел в одну точку. Туда, где брала начало дорожка из электрона. Два часа назад, до того, как по западному небосводу начал разливаться багрянец, там сложила крылья стая морских птиц, невиданных прежде на этих берегах. Именно они сейчас владели его вниманием.
Триера миновала волнолом, защищавший гавань, и приближалась к берегу. Дул вечерний бриз, очень слабый, его силы не хватало на то, чтобы подхватить полы плаща.
– Левый борт, табань! – крикнул келевст, начальник гребцов, по знаку кормчего.
Вёсла упёрлись в воду, триера начала разворачиваться точно поперёк береговой линии. Затем келевст приказал грести обоим бортам, увеличив темп. Корабль в паре стадий от прибоя начал разгоняться, будто шёл в атаку. Человек в шафрановом плаще прошёл на нос.
Бронзовый таран прочертил борозду в песчаной траншее, прокопанной так, чтобы облегчить вытаскивание корабля на берег. Траншей таких здесь было подготовлено несколько десятков. Заканчивались они деревянными желобами, по которым корабли закатывали в корабельные сараи.
Возле здоровенных воротов ожидали двое – ксенаги наёмников, родосец Ликомед и Аполлодор. Тот самый, что получил наказ сатрапа Арсита принудить Македонянина отступиться от стен Перинфа.
– Ну что там, Мемнон? – нетерпеливо крикнул афинянин, – ты опознал корабли?
– Никогда таких не видел, – покачал головой человек в шафрановом плаще, Мемнон-родосец, милостью великого хшаятийи правитель Лампсака.
Он спрыгнул с борта, не дожидаясь, пока поднесут сходни.
– Так это не македоняне? – спросил Ликомед.
– И да, и нет. На паре парусов отчётливо разглядел звезду Аргеадов, но большинство кораблей очень странные.
– Какие-то союзники? – предположил Ликомед.
– Вероятно. Вот только ума не приложу, кто, – ответил Мемнон.
– И что ты намерен предпринять?
– Понятия не имею, – пожал плечами Мемнон.
– Так не годится, – сжал зубы афинянин, – раз там есть македоняне, стало быть, они попытаются соединиться со своими. Нужно предупредить Фокиона.
– Я насчитал всего два десятка кораблей, – спокойно сказал Мемнон, – невелика угроза Фокиону.
– Я бы не стал пренебрегать… – начал афинянин.
– Хорошо-хорошо, – с нотками раздражения в голосе перебил его Мемнон, – вот сам завтра и отправляйся.
– В Гераклею? – набычившись, спросил Аполлодор.
– Ну а куда ещё?
– Думаешь, он будет там ждать?
– Если не раскусил план Одноглазого, то будет. Или придёт сюда. А если раскусил, то придётся тебе метнуться обратно в Византий.
– Всё сомневаешься, что приказ не ложный? – спросил афинянин.
Мемнон усмехнулся.
– Аполлодор, я почти девять лет прожил при дворе этой хитрой лисы. Уж поверь мне, если кто способен провернуть подобный трюк, так это он. У меня и свои уши имеются. Если бы Керсоблепт и правда рыпнулся, я бы узнал одним из первых. А ни о чём таком я не слышал, так что повторю тебе – вас провели вокруг пальца. Этот приказ подставной.
Стало совсем темно и родосец не видел лиц собеседников, но готов был побиться об заклад, что у афинянина оно выражает сейчас крайнюю степень досады вкупе с недоверием.
Ну а как иначе? Неприятно сознавать, что именно ты всех взбаламутил и позволил дичи ускользнуть из силков. Дичью здесь следовало считать, конечно, не Филиппа, а его наварха Деметрия, которого после досадного для афинян дерзкого предприятия коварных македонян загнал в Пропонтиду вернувшийся к своему флоту Харес.
Сам Аполлодор о таком развитии событий даже и не подумал, это родосец ему растолковал.
Около половины месяца назад афинский флот под началом Фокиона Честного проследовал в Византий, жители которого старого стратега уважали и в город впустили. К ревнивому неудовольствию Хареса. Тот с частью флота сидел на другом берегу Боспора, в Халкедоне. Приказ Арсита он выполнил частично, перевёз половину трёхтысячного отряда Аполлодора на западный берег, но далее помогать афинянину не собирался. Тот потоптался к северу от Византия, но в прямое столкновение с македонянами вступить не решился, поскольку к летучему отряду Филиппа к тому времени прибыл Кратер с подкреплениями. Случилось несколько мимолётных стычек, тем всё и ограничилось.
Осознав, что Харес приказ сатрапа откровенно саботирует, Аполлодор пришёл в ярость и вернулся в Халкедон, дабы призвать негодяя к ответу, но не застал. Тот отбыл с частью флота в неизвестном направлении. Причём кораблей он с собой взял явно недостаточно для добивания Деметрия. Не иначе, решил заняться пиратством.
Похоже, его совершенно не заботило, что обо всей этой мышиной возне подумает сатрап. Видать, он решил, что отвечать за всё точно будет не он, а Аполлодор. Последний, видя, что от Хареса он кроме палок в колёса ничего не получит, железной рукой восстановил некое подобие дисциплины в рядах разленившихся наёмников. Организовал переправу оставшейся половины войска, а потом вышел в море на поиски ускользнувшего Деметрия.
Через три дня Аполлодор остановился на острове Проконнес. Здесь ему неожиданно крупно повезло – одна из его триер остановила некоего купца, который оказался македонянином. У купца обнаружилось письмо царя – приказ Александру выслать во Фракию подкрепления для царского войска, дабы разобраться с царём одрисов Керсоблептом, который позабыл о прошлом битьё, нарушил мирный договор и угрожает Кардии.
Аполлодор с этим письмом сразу отправился в Византий к Фокиону. Здесь обнаружилось, что Филипп снял осаду с города и ушёл в неизвестном направлении. Впрочем, что значит, "неизвестном"? На Херсонес он пошёл, разумеется. Кардию от фракийцев защищать. На полуострове полно поселений афинских клерухов[73]. Любой на месте Македонянина посчитал бы, что они непременно окажут помощь фракийцам.
Фокион немедленно послал за Харесом, часть наёмников Аполлодора погрузил на свои триеры в качестве морской пехоты, эпибатов, и выступил на запад, дабы преградить македонянам путь у Гераклеи Фракийской. Оставшиеся наёмники двинулись следом за флотом по суше, а Аполлодор с пятью триерами поспешил в Лампсак, предупредить Мемнона, дабы тот не дал уйти из Пропонтиды македонскому флоту.
Но последний над их суетливой беготнёй лишь посмеялся. Дескать, не было никакого восстания фракийцев. Обманули вас, дурней.
Правитель Лампсака так же, как оба афинских ксенага подчинялся сатрапу Арситу, но в нынешнем деле приказов помогать им не получал. А всё потому, что хшатрапава Аршита ему не доверял и вообще, будь на то воля хозяина Даскилеона, то он родосца и вовсе давно бы уже удавил.
И было за что.
Мемнон и его старший брат Ментор на персидской службе состояли уже много лет. Братья обросли связями, знакомствами, отличились в военных предприятиях, а вскоре породнились с одним из самых могущественных людей царства – хшатрапавой Артаваздой.
Артабаз, как его называли эллины, был сатрапом Геллеспонтской Фригии до Арсита. Уже немолодой, он с девятью своими сыновьями считался одним из главных столпов трона великого хшаятийи. В Менторе и Мемноне, талантливых полководцах, Артабаз увидел крайне полезных для себя людей и выдал за старшего из них свою дочь, Барсину.
В годы Великого восстания сатрапов Артабаз сражался на стороне царя царей против бунтовщиков и после чрезвычайно возвысился, но пример битых сатрапов его ничему хорошему не научил. Девять лет назад он счёл себя столь могущественным, что сам осмелился на восстание против Артахшассы Вауки, заручившись помощью Афин.
Его главным флотоводцем стал вездесущий возмутитель спокойствия Харес. Поначалу он действовал против царского флота столь успешно, что Артабаз даже передал ему в награду Лампсак.
Однако дела вскоре пошли скверно. Афины увязли в Священной войне и бросили мятежного сатрапа. Он был разбит и вместе с Мемноном бежал ко двору Филиппа. Ментор избежал наказания, но на некоторое время угодил в опалу, а Харес и вовсе вышел сухими из воды.
Несколько лет спустя Ментор восстановил доверие Артаксеркса а потом и вовсе невероятно отличился, завоевав для царя царей некогда отпавший от персов Египет. В награду Артаксеркс простил его брата и Артабаза заодно, а Ментора наградил, подарив Лампсак теперь уже ему. Через два года старший из братьев умер и всё его наследство, включая жену, досталось младшему. Артавазда почти полностью восстановил своё влияние при дворе, но сатрапию ему всё же больше не отдали.
Хшатрапава Аршита, новый владетель Геллеспонтской Фригии, несмотря на царские милости не спешил одаривать родосца своей благосклонностью. Он взял на службу Хареса и посулил ему, что тот, ежели себя проявит, снова получит город, славный статерами из электрона с отчеканенным на них крылатым конём.
Все эти обстоятельства привели к тому, что Мемнон в нынешнем деле собирался постоять в стороне, однако появление в проливе галер Каэтани изрядно его обеспокоило.
Странные корабли встали на якорь у Козьих ручьёв. Их не так уж и много, едва ли такими силами рискнут напасть на город, но всё же Мемнон поднял гарнизон и приказал всем быть начеку.
Он ожидал, что утром они уйдут, но этого не случилось. До полудня родосец нервно расхаживал по верхней террасе дворца и напрягал зрение, высматривая, не поднимут ли они паруса. Небо ясное, западный берег просматривался хорошо.
Ветер благоприятен для похода на север. Аполлодор, который, едва рассвело, поспешил к Фокиону, верно, летел сейчас, как на крыльях. А эти с места не сдвинулись.
Наконец, любопытство одолело Мемнона, он снова взошёл на триеру и направился через пролив. Каэтани самолично вышел встречать его на "Падроне" вместе с Демаратом и Амфотером.
Мемнон хорошо знал обоих, и чрезвычайно удивился, увидев их в компании странных пришельцев.
Переговоры вышли недолгими. Вождь варваров всё время улыбался, на все вопросы отвечал уклончиво, и македоняне от него в том не отставали. Сама любезность. Предложили выпить, отобедать. Ничего толком не рассказали. Нет, городу они не угрожают. До Лампсака им нет дела. Чего тут стоят? Ждут афинский флот. Не искать же его по всей Пропонтиде. Зачем ждут? Ну как зачем, воевать. Войну Афины Филиппу объявили, неужто почтенный Мемнон не слышал? Кто все эти люди? Союзники. Откуда? Это не важно. Сколько у Фокиона кораблей знают. Да, в здравом уме.
Поговорили, в общем.
– Ну что там? – пристал к Мемнону Ликомед по возвращении.
– Там Демарат-коринфянин и Амфотер. А ними какие-то варвары.
– Демарат? – удивился Ликомед. – Я видел его два месяца назад на Тенаре. Он появился там перед моим отъездом.
– Ты удивлён, что он здесь с македонянами? – спросил Мемнон, – я – нет. Всем известно, что Демарат – друг Филиппа.
Он вкратце пересказал соотечественнику то, что удалось узнать.
– Они собрались драться с Фокионом? – удивился Ликомед. – Тронулись умом?
– Да, я задал им тот же вопрос, – хмыкнул Мемнон.
– И… что? Что ты намерен делать?
– Ничего, – пожал плечами Мемнон, – это война не наша. И, сдаётся мне, друг мой, нас ждёт любопытное и, весьма вероятно, поучительное зрелище.

----------

[73] Клерухи – военные колонисты, поселения которых основывались на завоёванных (в основном Афинами) землях.

Ещё шесть дней спустя

– Они выходят, – негромко проговорил Фокион.
– Я ничего не вижу, – ответил Кефисофонт.
Он приложил ладонь к глазам козырьком, хотя солнце не мешало, вставало за спиной. Прищурился и различил движение. До противоположного берега двадцать пять стадий, и если паруса на таком расстоянии в ясный день хорошо различимы, то низкие силуэты триер без мачт уже не очень.
Триер? Мемнон говорил, что эти корабли не похожи на триеры. Это удивляло. Даже у "пурпурных" боевые корабли подобны эллинским. Хотя справедливее говорить наоборот.
Фокион глаза не напрягал. В его возрасте зрение острее вдаль. Вот читать он уже не может, вынужден просить помощи у молодых.
– Какая глупая самоуверенность, – насмешливым тоном заявил молодой человек, что стоял по правую руку от пожилого стратега.
То был Ктесипп, сын Хабрия. Фокион, в память о погибшем друге, принимал деятельное участие в судьбе его сына, брал с собой в походы, желая вырастить юношу достойным наследником отца. Однако яблоко умудрилось довольно далеко откатиться от яблони – Ктесипп отличался легкомысленным нравом и склонностью к самолюбованию. Считал себя большим знатоком военного искусства.
Фокион чуть повернул голову и искоса взглянул на юношу неодобрительным взглядом, однако ничего не возразил.
Услышав сбивчивый рассказ Аполлодора о том, что странный полуварварский флот перекрыл пролив у Лампсака, Фокион не сразу решил изменить свои планы. Ксенаг уверял, что насчитал кораблей двадцать, не больше. Стоило ли о них беспокоиться? Поначалу он решил остаться у Гераклеи. Филипп, скорее всего шёл на Херсонес с легковооружённой частью войска. Последние годы царь часто так делал, перемещался столь стремительно, что даже его собственная фаланга, выученная ходить в походы без обоза, и то за ним не поспевала. На эту манеру, кстати, обратил внимание и Демосфен и громко сетовал, что граждане афинские только и делают, что бегают за Филиппом, всегда отставая на шаг, а тот идёт, куда хочет и вертит всех на приапе даже без основного войска.
Гоплитов на триерах Фокиона было менее полутора тысяч, но с наёмниками Аполлодора, которые частью прибыли на харесовых транспортниках-гоплитогогах, а частью шли берегом, это воинство уже можно было назвать внушительным. Однако из-за поведения Хареса, который всем своим видом изображал оскорблённое достоинство, в кулак его собрать не удалось. Гоплитогоги отстали, часть наёмников изначально оказалась позади Филиппа, а Харес и вовсе болтался неизвестно где.
Впрочем, он явился к Гераклее на следующий день после возвращения к Фокиону Аполлодора и сообщил, что от Византия Одноглазый действительно ушёл, но под Перинфом осадный лагерь никуда не делся и даже не уменьшился. Разве что Деметрий с македонским недофлотом куда-то исчез.
Фокион выслал "бегунов" навстречу македонянам и ждал ещё день. Они никого не встретили. Стало понятно, что Одноглазый всех провёл с тем перехваченным приказом. Он действительно оказался подставным, придуманным для того, чтобы заставить Фокиона поспешить на перехват македонян на севере Херсонеса Фракийского. А Деметрий тем временем ускользнул из Пропонтиды. Филипп убрал из-под удара свой слабый флот, который свою роль уже отыграл и теперь был лишь помехой, лёгкой добычей для афинян.
– Ну лиса! – восхитился Харес. У него улучшилось настроение, поскольку обвели вокруг пальца не его, а "вашего любимого Фокиона".
А вот первому наварху стало не до смеха. Он понял, что Деметрий не сбежит, а присоединится к этому новому македонскому флоту, который встал в Эгоспотамах.
Противник усилился, это плохо, но известно, где он – это хорошо. Враг явно не собирается бежать – ещё лучше.
Афинский флот выступил обратно к Лампсаку. Корабли шли вдоль западного берега Пропонтиды, а у северного входа в Геллеспонт перешли к азиатскому берегу. Фокион хотел избежать встречи с македонянами в походном строю.
Однако неприятель и не собирался атаковать афинян, идущих под парусами. Македоняне не препятствовали Фокиону и во время его высадки в Лампсаке. Солнце уже садилось, и никто на ночь глядя драку начинать не стал.
Фокиона это удивило. Он прошёл в опасной близости от лагеря противника и убедился, что у того действительно около двадцати кораблей. Причём, их не вытащили на берег.
Деметрий, стало быть, или не появился, или не задержался здесь. Хотя, если последнее верно – странно вдвойне.
Итак, враг значительно уступает в силах, но не воспользовался возможностью атаковать афинян в походном строю, когда гребцы работали весь день и устали. Фокион старался сберечь их силы, но ветер дул противный, паруса поставить не удалось.
Так что это? Благородство? Или Ктесипп прав и поведение македонян – глупая самоуверенность. Эту мысль Фокион сразу отмёл. Он никогда не позволял себе недооценивать противника.
К стратегам подошёл Мемнон.
– Смотрю, они изготовились к бою, – заметил родосец, – и верно, безумцы. Или где-то прячут утяжелённую свинцом кость, что всегда выпадает "афродитой".
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Кефисофонт.
– Ну-у, – протянул Мемнон, – мне нравится мысль, что Демарат с Амфотером не сошли с ума и не собираются драться с вами на море.
– Зачем же они тогда вышли? – удивился Ктесипп.
– Хотят сыграть с вами в старую игру на новый лад. Рассчитывают, что на сей раз роль Лисандра исполнит Фокион.
Историю позора при Эгоспотамах, случившегося на этом самом месте более шестидесяти лет назад, никому из присутствующих пересказывать не требовалось. Все знали, как афиняне под началом шести стратегов четыре дня подряд выходили на бой, а противостоявший им спартанский флот не принимал вызов. В результате стратеги потеряли бдительность, и спартанец Лисандр атаковал их, когда афиняне вернулись на берег, сняли доспехи и принялись варить обед.
– Думаешь, хотят заманить в ловушку? – спросил Фокион.
– Ну а почему нет? – пожал плечами Мемнон, – либо они тронулись умом, либо за теми холмами сидит войско.
– Откуда ему взяться? – вскинулся Ктесипп.
– Ничего не стоит подвести его к западному берегу полуострова, – мрачно сказал Кефисофонт, – и тогда досюда оно дойдёт за день.
– Ну, да, – кивнул Мемнон, – никто же разведку не проводил.
– Там наши поселенцы! – воскликнул юноша, – хоть кто-то да принёс бы весть!
– Это война, мальчик, – хмыкнул Мемнон, – на войне бывает всякое.
Ктесипп поджал губы. Обиделся на "мальчика".
– Это возможно, – сказал Харес, который всё это время стоял неподалёку, но доселе в разговоре не участвовал, – но как-то очень сложно и рискованно в первую очередь для них самих.
– Не более, чем подставной приказ Александру, – буркнул Фокион, – но тут у них выгорело.
– Что ты намерен предпринять? – спросил Мемнон.
– Атаковать, – твёрдо сказал пожилой стратег.
– Даже не проведёшь разведку? – удивился родосец. – Тебя не смущает, что они так подозрительно подставляются?
– Там же какой-то варвар заправляет, – презрительно хмыкнул Ктесипп.
– Не знаю, какова роль этого варвара, но подле него Демарат и Амфотер, а их я в помешательстве не подозреваю, – спокойно ответил Мемнон.
– Конечно меня смущает их число, – признал Фокион, – но я не собираюсь ждать, пока тут появится ещё и Деметрий. Бить врага следует по частям. И есть ещё кое-что.
– Что именно? – спросил родосец.
– Мне не дают покоя все эти слухи о Навпакте и нападениях пиратов на коринфян.
– О чём ты? – удивился Мемнон. До него трижды приукрашенные рассказы о бесчинствах мусульман ещё не доходили.
Фокион покачал головой и невнятно пробубнил:
– Малое число… Что-то тут с числом непросто…
– Так выступаем? – спросил Харес.
– Выступаем, – твёрдо ответил первый наварх.
Огромное многоногое существо пришло в движение так же, как немногим ранее его близнец за проливом.
Несколько тысяч гребцов, что в ожидании приказов начальства толпились на песчаном пляже в обнимку с вёслами и кожаными подушками, отложили их, взялись за толстые канаты. Одни вошли в набегающие волны, другие упёрлись мозолистыми ладонями в смолёные чёрные борта.
– И-и-и р-раз! Ещё! И-и-и два!
– Х-ха!
Молодому буревестнику, лишь несколько дней назад вставшему на крыло, суета двуногих представлялась хаотичной и бессмысленной. И всё же его внимание привлекло то, что плавучие острова, прибившиеся к берегу, почти полностью лишились леса, который покрывал их ещё вчера леса.
На кораблях убрали мачты. Триеры, напоминавшие упитанных ленивых тюленей[74], ползли к воде. Вскоре сотни вёсел взбаламутили воду, распугали всю рыбу у берега, заставили её уйти в глубину, где буревестник не мог до неё добраться. Он огорчённо развернулся и полетел на юг.