Пелла, начало зимы

Зима в этом году наступила рано. Уже в конце пианепсиона в горах лёг снег. И не тонкое покрывало, которое за пару часов способны стереть с лица земли слабеющие лучи осеннего солнца, а плотный пушистый ковёр. Замёрзли лужи, под ногами потрескивал лёд. Тонкие полупрозрачные пластинки наросли у кромки воды по берегам Лудия.
Каэтани заворожённо наблюдал, как плывут над водой клочья тумана, подхваченные слабым утренним ветерком. Пальцы на руках совсем окоченели, он поднёс их ко рту, подышал. Натянул на уши каусию и плотнее запахнулся в плащ.
За спиной послышалось негромкое конское фырканье. Онорато обернулся. Улыбнулся. Никак не мог привыкнуть, что видит теперь фессалийского красавца почти каждый день. И коня, и всадника.
"Да, всё-таки на дестрие не очень тянет, но по местным меркам, конечно, гигант".
Александр перекинул ногу через шею Букефала и спрыгнул на землю.
– Радуйся, достойнейший Онорато.
Каэтани отвесил церемонный поклон.
– Я с тобой всё время себя чувствую царём царей, – весело сказал Александр, – когда мне было семь лет, я принимал персидских послов, они кланялись похоже.
Он был не один, позади остановились ещё два всадника – конечно же Гефестион, сын Аминтора и Филота, сын Пармениона. Странно, что Птолемея нет. Впрочем, общеизвестно, что Лагид любит подольше поспать. Друзья царевича тоже спешились.
– Я не видел, как кланяются персы, – сказал Каэтани.
– В твоей стране так кланяются только царям?
– Не только. Существуют разные поклоны, для разных людей и обстоятельств. Иной раз даже обедневшие дворяне хватаются за мечи, если заподозрят в ком-то недостаток уважения к своей персоне.
– Вы всегда ходите с оружием? С такими мечами? – спросил Гефестион.
– С такими не всегда, – Каэтани на четверть выдвинул клинок из ножен, показывая царевичу, – это меч для войны. Есть ещё меч для платья, он уже, легче. Вот его всегда носят.
– И такой же длинный? – Александр чуть наклонил голову набок.
– Да.
– И не ломается? Я восхищён вашими кузнецами. Среди твоих людей они есть?
– Есть.
– Значит, ты сможешь сделать для моего войска такие же доспехи, как у вас?
"Для моего войска".
– Это сложно, Александр. Потребны не только знания.
– Я прикажу, тебе доставят всё необходимое.
Онорато улыбнулся.
– Не всё можно получить твоей волей или волей твоего отца.
Александр поджал губы.
– А волей Артаксеркса? – спросил Филота.
– И он не всесилен. Всё в руках Господа.
Александр некоторое время молчал, потом спросил:
– Ваш бог… Он действительно могущественее Зевса? – И сам же ответил, – как видно да, раз даровал вам такое оружие. Когда я сказал об этом Филоте, он испугался, что я навлеку на нас гнев богов.
Филота фыркнул.
– Ваши боги ревнивы, – кивнул Онорато и предложил, – давай пройдёмся.
– А ваш? – спросил Александр. Он отпустил поводья, потрепал коня по шее и умный Букефал без принуждения побрёл за ними следом.
– А мы считаем, что не в праве говорить "наш бог", хотя некоторые и говорят. Бог – он всеобщий, творец всего сущего, нет для него раздельно ни эллина, ни иудея.
После падения Византия вскоре пришёл черёд Перинфа. Филипп позволил его защитникам узнать о своих успехах из уст лучших людей Византия. Лишённый помощи, выдержавший полугодовую осаду и несколько тяжелейших штурмов, город сдался.
Устраивать дела у проливов царь привычно оставил Пармениона, а сам с большей частью войска отправился домой. Теперь ему было не до скифов, требовалось заняться Элладой.
Афины, после известия о поражении погрузились в траур, а потом город охватила паника. Всем мерещился лес сарисс над Элевсинской дорогой. Однако Филипп не собирался пожинать плоды победы немедленно. Произошло слишком много невероятного, это следовало хорошенько обмозговать, уложить в голове. Немалую роль в том, что царь не стал гнать лошадей, сыграли и разговоры с Фокионом.
А вот под партией Демосфена шатался помост. Даже не шатался – горел. Кое-кто из его друзей поспешил уехать. Бежать, конечно же, на самом деле. Но они, пытаясь сохранить достоинство, говорили – "уехать".
Александр вернулся в Пеллу гораздо раньше отца, но тот уже знал обо всех его успехах. Когда Филипп во главе царской илы въехал во дворец, сын вышел встречать его и отец, прищурив единственный глаз, улыбнулся и громко спросил:
– Стало быть, Александрополь?
Царевич без тени смущения гордо вскинул подбородок.
"Да, это он!" – подумал Каэтани с благоговением, – "самоуверен и честолюбив".
Его представили царевичу тут же и с первой минуты знакомства он захватил куда больше внимания Александра, чем повесть о перипетиях осады двух городов. Да положа руку на сердце сказать – он захватил всё внимание юноши.
– Кое-кто из моих родичей служит Господу…
– Как жрец?
– Да, как жрец. Меня готовили, как воина Его Святейшества Папы. Это как… навроде защитника святого места, например Дельф. Меня всегда более привлекала стезя воина, нежели жреца.
– Ты говорил, что все ваши жрецы – воины. И Гвидо?
– Возникнет надобность, возьмёт меч и он, долг пастыря защищать свою паству.
– Мне показалось, что он скорее философ, – задумчиво проговорил Александр, – жаль, Аристотель уже уехал. Полагаю, им было бы интересно побеседовать.
Каэтани решил не рисковать и не взваливать на себя столь ответственную ношу, как проповедь. Однако после первой же беседы Александра с отцом Себастьяном отметил, что священник слишком напорист и прямолинеен. Онорато не желал потерять душу царевича, ибо почитал её куда более важной, чем филиппова. Не крестится отец – невелика потеря, но вот сын…
Действовать следовало тоньше, ибо вопросы, которые родит острый ум юноши, чрезвычайно сложны для самих пришельцев. И Онорато познакомил Александра с братом Гвидо, одной из первых смиренных просьб которого было желание получить разрешение на устройство школы.
Некоторое время они шли в молчании.
– Ты ведь можешь прорицать, Онорато, – скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.
– Не совсем так, – возразил герцог заметно напрягшись.
Царевич пропустил эту фразу мимо ушей.
– Скажи, смогу ли я превзойти деяния отца?
Каэтани остановился, посмотрел на юношу. Он долго молчал, Александр уже начал хмуриться, теряя терпение.
– Многократно, – наконец ответил герцог, – потомки запомнили бы твоего отца Филиппом Великим… если бы не его более великий сын.
Александр и Гефестион переглянулись. Гефестион ободряюще улыбнулся.
– Когда же это случится? – Спросил Филота. – Когда Александр станет царём?
Лицо Каэтани превратилось в камень.
– Есть вопросы, достойный сын Пармениона, которые лучше не задавать. Ибо многое в нашей судьбе зависит от нашего незнания будущего. Пойдём, Александр.
Они двинулись дальше. Филота придержал Гефестиона за локоть и шепнул:
– Он ведь знает. И какая-то тайна здесь.

Кидония, Крит, середина зимы

Два десятка всадников приближались к городским воротам. Один из стражей напряг зрение, вглядываясь вдаль, потом хлопнул по плечу товарища:
– Наши! Это Красный. Зови Мнасикла.
Ворота распахнулись, и всадники въехали в город. Мнасикл, вышедший встречать, поднял руку в приветствии.
– Радуйся, Фиброн! Какие новости?
Молодой широкоплечий муж в алой спартанской хламиде спрыгнул с коня, кинул поводья подбежавшему рабу и молча сцепил предплечья с Мнасиклом. Только после этого заговорил:
– Скверные новости. Ворон будет здесь через три дня. С ним около двадцати тысяч войска.
Мнасикл побледнел.
– Конечно, по большей части голозадые мноиты с дрекольем, – продолжал Красный, – но нам сполна хватит и смарагов[81] с "железными". Из Кносса кто-нибудь прибыл?
– Нет, – покачал головой Мнасикл, – но вернулся Никострат.
– Да ладно?! – удивился Фиброн, – он здесь? Пошли скорее!
Человека по имени Никострат они нашли в "господской" трапезной братьев. Фиброн пересёк её широкими шагами и сгрёб сидевшего за столом человека в охапку. Тот еле успел привстать.
– Ты жив, дружище и здесь! Невероятно! Отдаю должное твоему безумству и отваге – пересечь море в такое время! Я не ждал тебя раньше антестериона.
– Ты же знаешь, меня матушка уронила в детстве, – оскалился Никострат. Нескольких зубов у него не хватало.
– Знаю, вот только как тебя твои же люди не выкинули за борт?
– Нашёл слова.
– Ну что ты скажешь? Ты видел Архидама?
– Видел и говорил с ним.
– Что он ответил?
Никострат почесал бороду.
– Архидам покинет Италию, как только позволит Посейдон. Он поможет нам.
– Боги услышали! – Фиброн ударил кулаком о ладонь.
Он сел на скамью и посмотрел на Никострата и Мнасикла снизу вверх.
– Но ждать ещё полтора месяца.
– Скорее больше, – посерьёзнев сказал Никострат, – он должен ещё найти корабли и людей с ним будет не так много, как хотелось бы.
– У нас нет столько времени. Ворон уже почти у наших стен.
Ворон, Алимедон – Повелитель моря, Алимен – Немилосердный, Чёрный Али – под этими именами каждый на Крите знал вождя пришельцев. Мноиты толпами бежали под его знамёна, чёрные с непонятными белыми письменами. Множество алифоров присягнули ему. Устрашённые города открывали ворота без борьбы. И теперь его целью была Кидония.
– Сейчас вся надежда не на Архидама, а на Кносс. Если Кносс не поможет – Архидам придёт на пепелище.
Повисла продолжительная пауза. Нарушил молчание Никострат.
– Я должен сказать тебе кое-что ещё. Архидам не согласился бы помочь тебе просто потому, что один спартанец попросил о том своего царя. Царь защищает Тарент от варваров. Тарент важнее для Спарты, чем Крит[82].
– В чём же причина?
– В Италии что-то происходит. Что-то нехорошее. Говорят, на севере мор. Вымирают целые селения. Варвары снимаются с насиженных мест и идут на юг. С бабами и детьми. Целые народы пришли в движение. Говорят, самниты дерутся на своих рубежах, как одержимые. Говорят, луканы и бруттии начали строить корабли для переправы в Сицилию.
– Не верю, чтобы Архидам испугался мора и напирающих варваров, – покачал головой Фиброн.
– Архидаму приказала герусия.
– Ты сам сказал, что Тарент важнее для Спарты, чем Крит.
– Фиброн, с мором нельзя скрестить меч, а с Чёрным Али можно, – ответил Никострат.

Ночь. Полная луна заливала землю бледным мертвенным светом.
Одинокая человеческая фигура, закутанная в чёрное и потому неразличимая в ночи, поднималась по узкой тропе в гору, на которой стоял небольшой храм. Дверь была открыта, изнутри пробивалось неяркое рыжее мерцание.
Человек подошёл к двери, остановился, будто бы в нерешительности, и всё же вошёл внутрь.
У входа на стене были укреплены два факела, а возле алтаря стоял треножник с жаровней, на которой светились багровым угли. На алтаре лежал выпотрошенный труп собаки, а подле стояла женщина в чёрном одеянии. Она держала в руках чашу и собирала в неё собачью кровь.
Мужчина замер, не смея приблизиться. Женщина довольно долго не обращала на него внимания. Наконец, повернулась.
– Ты пришёл, Огнен? Это хорошо.
Она была молода и просто невозможно красива.
Игнио Барбаросса отбросил с головы край плаща и опустился на одно колено.
– Поднимись и подойти, ты хорошо потрудился. Особенно в Афинах.
– Я еле унёс оттуда ноги, – глухо ответил рыжебородый, выполнив приказ, – в следующий раз там и слова сказать не дадут.
– Дадут, – улыбнулась женщина, – гораздо больше, чем ты думаешь. Всему своё время.
– Почему именно это время?
– Чем оно хуже других? Этот мир менялся медленно, теперь будет быстро. Иначе, чем должен был, но разве это плохо?
– Зачем всё это, госпожа? Зачем была эта мышиная возня с Барбариго, когда ставки столь высоки?
– Иногда нужно ходить пешкой, Огнен из Делнице. Иногда дамой. Иногда черёд доходит и до короля. А иной раз приходиться играть сразу на нескольких досках. Разве твой друг, сеньор Бои, не рассказывал тебе о таком?
– Это игра?
– Всё есть игра.
– И какова цель? Какой король должен пасть?
– Это не совсем шахматы, Огнен, – снова улыбнулась женщина.
Последняя капля разбила тёмно-красную гладь. Женщина подняла чашу и медленно вылила кровь на жаровню. Зашипели угли.
Она поставила чашу, неспешно подошла к двери и взяла в каждую руку по факелу. Повторила:
– Это не шахматы, Огнен. И ты играешь вовсе не за чёрных.
– Их знамя черно, – возразил Барбаросса.
– Разве черны слова, которыми они множат своё войско? Тебе ли не знать. Или ты произнёс шахаду неискренне?
Барбаросса дёрнул щекой. В её голосе отчётливо слышалась насмешка.
– Ты слишком напряжён, Огнен. Мне нет дела до того, во что ты веришь. В Аллаха, Иисуса… Верь хоть в Гекату, мне всё равно.
– В Дьявола точно не верю, – еле слышно пробормотал Барбаросса, – я с ним знаком…
Женщина приблизилась к нему. Он ощутил жар мятущегося пламени.
– Ты играешь не за чёрных, Огнен. А твой приятель Паоло Бои ныне играет не за белых. Вся эта борьба креста и полумесяца – это шахматы, в которых не одна дама, а все фигуры попеременно меняют цвет. Играть интересно, не спорю. Но выиграть нельзя.
– Чего ты хочешь, госпожа?
– Чего ты хочешь, Огнен? Чего хочет Улуч Али? Неужто, именуя себя ныне капудан-пашой, он достиг предела желаний? Всего-то? А почему не назваться султаном? Халивом? Или в праведные халифы теперь метит почтенный Кари Али? А может он мечтает называться пророком? Или чего хочет герцог Сермонета? Ты ведь уже слышал, кого Бои притащил за вами на хвосте?
– Мне не удалось узнать имён, – буркнул рыжебородый.
– Скверно, Огнен, я перехвалила тебя. Онорато Каэтани, герцог Сермонета, папский гвардеец. Он плохо играет в шахматы, но в других делах хорош.
Женщина протянула Барбароссе один из факелов. Он взял его в руки.
– Эта ночь пройдёт, Огнен. Минет и следующая. Скоро придёт весна. Распустятся цветы. Тысячи, сотни тысяч цветов. Не белых и не чёрных. Разных. Разве это не прекрасно?
Она коснулась его волос, пронеся руку сквозь пламя, и приказала:
– Ступай. Ты узнаешь, что делать дальше.
Он попятился к выходу, повернулся и шагнул в ночь.

Конец первой части

--------

[81] σμαραγεω – рокотать, грохотать.
[82] Тарент – колония Спарты в Италии.