Там, это где?
Месолонгион в 28 километрах к востоку от Эниад.

А Геродот и Фукидид - более ранний.
Вы думаете, люди эпохи Возрождения учили какие-то 2-3 древнегреческих, чтобы читать Геродота и Плутарха или византийские тексты?
А Византия сдохла за сто лет до событий.

Уже на двух форумах это обсосали. И кафаревусу и димотику.
Если я буду по каждой заклёпке писать объяснительную больше главы, то будет ли это литературой?
Если включить хардкорный реализм, никто бы ничего не понял. Странно, что об этом никто не упомянул, когда я писал "Ар Мегиддо".
А между тем такая фигня на самом деле неизбежна в любом попаданстве на 300 лет и глубже.
Не писать больше?

---------------------

Возвращению отряда в лагерь местные не препятствовали, но Каэтани и не думал им доверять. Он отправил сто человек с аркебузами, тяжёлыми мушкетами и парой фальконетов на мыс, с которого хорошо просматривался город. Организовал посты ещё в трёх местах на расстоянии мили от места высадки.
В лагере герцог немедленно созвал совет всех старших офицеров. Оглядел озабоченные лица собравшихся и перешёл к делу без долгих предисловий.
– Сеньоры, не стану скрывать, дела наши – хуже некуда. Все вы свидетели необъяснимых явлений – флот наш пропал без следа, укоротилась ночь, изменились очертания берегов, а в устье реки возник город. Я вошёл в этот город и говорил с его правителями. Называется он Эниады. В нашем времени от него стались одни развалины.
– В нашем времени? – спросил капитан венецианской "Веры", Джанбатиста Контарини.
– Да, – кивнул Каэтани, – сейчас не тысяча пятьсот семьдесят первый год от Рождества Христова.
– А какой?
– Это сложный вопрос, – покачал головой Каэтани, – к сожалению, со мной нет моих книг, я могу полагаться только на память. Принимая во внимание услышанное в городе, и если я не ошибся в расчётах, могу сказать, что находимся мы в древней Элладе. Сейчас середина лета и в Афинах в должность архонта заступил Никомах, а римляне избрали консулами Гая Марция и Тита Манлия Торквата[27]. В Македонии царствует Филипп, отец Александра Великого. Собственно, Великим его ещё не называют.
– Александр Великий? – переспросил Контарини, – так он же жил чёрте когда.
– Вот именно, – кивнул Каэтани.
– Прости, Господи, – перекрестился капеллан испанцев, отец Себастьян, – спаси и сохрани…
– Что вы об этом думаете, святой отец? – спросил де Коронадо.
Капеллан не ответил, продолжал истово креститься. Большинство капитанов, глядя на него, обнажили головы и последовали его примеру. Все зароптали, зашумели.
– Я не помню, чтобы в Ветхом и Новом Заветах, хрониках, деяниях апостолов или житиях святых упоминались подобные чудеса, – сказал Каэтани, – Господь посылал пророкам видения о грядущем, но нигде не сказано, чтобы кто-то из них перемещался по плоти.
– Вы уверены, дон Онорато? – спросил Франческо делла Ровере.
– В определённой степени.
– То есть, не наверняка?
– Ну какое "наверняка" здесь может быть, дон Франческо? Однако всё, что мы наблюдаем вокруг, вполне укладывается в это объяснение и подтверждается словами местных.
– Но это же невозможно… – пробормотал делла Ровере, – как такое могло произойти?
– Понятия не имею, – мрачно ответил Каэтани.
– Отец Себастьян, не молчите! – перекрикивая шум, обратился к священнику де Коронадо, – что же это такое? Божье Провидение или козни Сатаны?
– Не упоминай Врага человеческого, сын мой! – строго сказал капеллан, будто очнувшись от транса, – если бы ему было по силам сотворить подобное, он бы давно низверг весь мир в Геенну огненную. Змий способен лишь искушать и вводить слабых духом во грех. Мы же оборонимся от него молитвою и крестным знамением.
– Так стало быть всё это случилось по Божьей воле? Но зачем?
– Неисповедимы пути Господни, – назидательно поднял палец капеллан.
– Сеньоры, тише! – Каэтани повысил голос в попытке перекричать шум, – прошу, успокойтесь! Сейчас не столь важно угадать волю Господа. Нам следует всё хорошенько обдумать. Мы теперь будто погорельцы или потерпевшие кораблекрушение на пустынном берегу. Первее всего надлежит счесть своё имущество. Отправляйтесь к своим людям и подготовьте подробные отчёты о наличных припасах, количестве раненых. И, по возможности, успокойте людей.
Каэтани ожидал, что лагерь менее чем через час превратится в разворошённый муравейник, но ничего подобного не произошло. Разумеется, мало кто остался равнодушен к известию, но с другой стороны никто и не впал в истерику, не рыдал и не бился головой оземь, возбуждая в других ещё большее смятение и страх. Люди переглядывались, некоторые осторожно обсуждали новость, кто-то молился, но подавляющее большинство не изменило обыденного поведения, разве что в глазах читалась тревога и преодолеваемый страх перед неизвестным.

Все это вы скоро увидите.

Вы читали. Я вот тоже по-английски вполне себе читаю. А с восприятием на слух уже все не так весело.
Насчет трёхсот лет - моя мама иногда с трудом понимала свою бабушку. А та на русском языке говорила.
Сейчас Мария Семенова пишет некую новою книгу. Фентези с вымышленным миром, но она активно использует словарь Даля. Местами непонятно от слова совсем. Если в словарь не глядеть.
Это я все к тому, что если соблюдать реализм, то попаданцы аборигенов еще очень долго не поймут. Добавлю - по моему мнению. Поэтому планка реализма для этого случая сознательно понижена.
Впрочем, для разнообразия, отряду Улуч Али знатоков древнегреческого не прилагается. Новогреческий некоторые персонажи знают, но это им не очень поможет.

------------

– Слышал, что бают? – Фёдор, хрустя галькой, подошёл к Никите.
Тот развёл небольшой костерок в стороне от других биваков. Дерева на берегу хватало, галечный пляж весь завален корягами, число которых каждый год умножалось в сезон штормов. Никита сидел на сыром бревне, которое приволок от самой кромки воды. Фёдор мочить задницу побрезговал и уселся прямо на гальке, вытянул ноги к огню, красуясь сапогами. Ветлужанин покосился на товарища.
– Ты нынче богатый, смотрю. Не попорть добычу-то.
– Ничё им не будет. С мёртвого басурмана снял. К берегу прибило. Не просохли ещё. На тебя не было, звиняй. Да и поди найди ещё на копыто твоё.
Никита усмехнулся и потёр одну босую ступню о другую.
– Мне без надобности, я и так привычный.
– Ой ли? – прищурился Фёдор.
– Не веришь? Я, брат, не на перинах рос.
– Ага. Скажи ещё, что роду ты холопского, а что сын боярский – то соврал.
– Толку-то с того вранья, коли всё одно. Почитай – на той же скамье, что и ты сидел. Что сын боярский, что холоп, один хрен.
– Ну я-то не холоп. – сказал Фёдор и поинтересовался, – так и впрямь соврал?
Не знакомые друг с другом прежде, из всего московского полона лишь они двое угодили на галеру, захваченную Каэтани. Никита при нашествии на Москву крымского хана Девлет-Гирея бился на Таганском лугу в Передовом полку князя Михайлы Воротынского. Был оглушён и схвачен татарами. Фёдор попал в плен чуть позже, будучи легко раненым в сече у острога за Неглинной, того самого, с которого начался великий пожар, уничтоживший Москву. Случилось это в конце мая, а познакомились они только в начале сентября, уже на галере. Друг о друге знали мало, почитай ничего, кроме того, что земляки. Не очень-то на турецкой галере словом перекинешься.
– Не соврал, – сказал Никита, – роду я действительно знатного. Да вот только всё наследство моё – одна отцова сабля. Если бы не дед с белозерской братией, пошёл бы по миру. Или на Волгу с кистенём.
– Отец-то помер, стало быть? – поинтересовался Фёдор.
– От черемисской стрелы, – кивнул Никита. – Он под началом князя Ивана Мстиславского воевал. На луговой стороне. Мне тогда двенадцать годков было. Мамка горя не вынесла, слегла и не поднялась больше. Дед к себе забрал, в Кирилло-Белозерский монастырь. Там и жил, покуда в возраст не вошёл. Деда уважали. Он, покуда в монахи не подался, басурман крошил без счёта. И князь Иван его помнил, и у братии дед был в почёте. Потому снарядили меня в царёву службу честь по чести.
– Ишь ты… – проговорил Фёдор, задумчиво ковыряя прутом угли.
О себе он распространяться не стал. Некоторое время они молчали, потом Никита спросил:
– Так что ты говорил, бают-то?
– Не слышал?
– Где мне слышать-то? Тут все по-грецки, да по-фряжски.
– Говорят, князь, которого ты спас, ходил с людьми до города. Тут недалече. И там оказались не греки и не турки, а незнамо кто.
– Это как понимать? – удивился Никита.
– Как хошь. Вроде как не Селим-салтан тут правит, а додревний царь Александр. Слыхал про такого?
– Может и слыхал, – ответил Никита, не выказав никакого удивления этой новостью, – даже читал.
– Ты? – не поверил Фёдор, – читал?
 – Не веришь? – Никита усмехнулся, – мне дед сие наказание храбрым витязям, и кулаком, и розгой по спине вбивал. Видать, до смертного часу не забуду.
Он выпрямился и важно продекламировал:
– Аще кто хощет со благоусердием да послушает. Повесть чудная и полезна добродетельна мужа Александра, царя макидонского, како и откуду бысть и како доколе прииде великия ради храбрости и мужества и добродетели всеи подсолночнои царь назвася и самодержец.
– Ишь ты! – восхитился Фёдор, – силён, брат. А я только Псалтырь да Евангелие читал. Ну ещё записки разные, фрягов, что при государе Василии Ивановиче пушки лили, да зелье делали.
– Оттого и насобачился по-фряжски?
– Не только. У нас там в пушкарском столе ещё кое-кто работал из них. Хотя, как Кашпир стал у государя первым мастером по пушкам, набежало больше немцев. Я и по-немецки могу.
– А я вот только по-татарски знаю, – вздохнул Никита, – и по-черемисски немного. Да только здесь оно, видать, без надобности.
– Ты не тужи, – хлопнул его по плечу Фёдор, – живы же. И воля теперь. Вернёмся ещё на Москву.
– Так нету её.
– Ну пожгли, поганые. Людишек побили. Горе, конечно, да не впервой же. Отстроимся.
Никита вздохнул. Фёдор внимательно посмотрел на него и спросил:
– Ты, брат, семейный?
Никита молча кивнул.
– Семья… в Москве была?
– Да не, – ответил Ветлужанин, – под Нижним они. Жена, детки. Двое, Андрейка и Дуняша. Увижу ли теперь…
– Увидишь, – бодро пообещал Фёдор, – где ж такое видано, чтобы в стольких передрягах уцелеть и сгинуть потом? Конечно увидишь.
– А ты-то сам? – спросил Никита.
– А я гол, как сокол. Сирота, с малолетства на побегушках был у приказчика боярина Молвянинова. Потом угораздило около мастеров осесть. Сам грамоту постиг, до подьячего дорос. Большим человеком стал.
Фёдор засмеялся. Никита тоже усмехнулся.
– Тебе годов-то сколько?
– Двадцать три.
– И уже подьячий? Далеко пошёл бы.
– И пойду, – уверенно сказал Фёдор.
Никита не ответил, уставился на огонь. Разговор про "додревнего царя" как-то сам собой позабылся.
От соседнего бивака к ним шатающейся походкой приблизился человек и, ломая русскую речь, обратился:
– Эй, московиты, чего одни сидеть? Давай к нам! Я, Андор Хивай, угощаю!

----------

[27] Каэтани передаёт сведения Диодора Сицилийского. Согласно современным исследованиям Никомах был архонтом в Афинах в предыдущем году (341-340 г. до н.э.), а в описываемое время в должность заступил Теофраст. Гай Марций Рутил и Тит Манлий Торкват были консулами в 344 году. Но в 340 году Торкват стал консулом в третий раз, вместе с Публием Децием Мусом.

Фёдор посмотрел на Никиту:
– Пойдём? Коли зовут.
Они встали, подошли к соседнему большому костру, за которым сидело человек пятнадцать, одетых весьма разнообразно. Например, пригласивший их Хивай платьем напоминал фряга, а глянешь на загорелую дочерна рожу, украшенную висячими усами – вылитый турок.
– Доброго здоровья всем честным людям, – поприветствовал Фёдор, представился сам и назвал Никиту.
– А добре здравы, милы чловек, – ответил самый старший из компании, седой как лунь мужик, с бородой-лопатой и кустистыми бровями. Он на фряга не походил.
– Московиты? – усмехнулся сидевший подле него франт в красно-синем немецком платье с пышными буфами и разрезами, в шляпе с пером невиданной прежде Фёдором птицы. Он толкнул локтем здорового детину в похожей одежде, и сказал, – правду си рекл братру Ктибор.
Детина держал на коленях двуручник и неторопливо правил клинок оселком.
– Престань, Янек, уклидни се уж, – строгим голосом одёрнул франта седой.
– Неближуй хости, – добавил верзила.
– Нерекл ясем зе со содомиты, – фыркнул франт Янек.
Одно слово Фёдор понял, и оно ему не понравилось. Он нахмурился. Никита сжал кулаки.
– Дост, пану, – поднял руки Хивай, – нени треба се хадат.
Он повернулся к московитам и сказал:
– Не серчайте, панове. Мы не хотим обидеть. Садитесь. Бывайте, как дома.
Компания освободила место на бревне возле костра. Фёдор и Никита сели. Хивай тоже устроился и принялся представлять товарищей, начав со старшего:
– То Адам Скокдополе из Троцнова. Ян Жатецкий. Ктибор Капуста из Липан. Они с Богемии. Чехи.
Затем Хивай начал представлять других членов компании. Некоторые из них переговаривались вполголоса, с интересом разглядывая московитов. Другие глядели равнодушно, и не проронили ни слова.
– Се Микеле ди Серра, Никола Гатто. Они с Венеции. А се Фернан де Санторо, Северино Агилар, Рамон Ортега.
Хивай назвал и других, но Фёдор уже плохо слушал. Его внимание привлёк Рамон Ортега, мальчишка лет четырнадцати, если не моложе. На поясе его видел "кошкодёр".
"Ишь ты. Воин".
Именно мальчишка молча преломил краюху хлеба и протянул Фёдору, а старик Адам поделился куском колбасы.
– Благодарствую, – низко поклонился Фёдор и половину отломил для товарища.
– Ну а я – Андор Хивай из Унгвара, – закончил представление усатый.
– А хорошо по нашему говоришь, – заметил Никита.
– Унгвар вы зовёте Ужгородом, – пояснил Хивай. – И в Литве я бывал. Встречал уже московитов.
– Си веслари с турка? – спросил седой Адам из Троцнова.
Фёдор кивнул. Понял.
– Тежки осуд, – покачал головой Адам.
Фёдор вопросительно посмотрел на Андора.
– Говорит, тяжка доля, – перевёл тот.
Никита наклонился к нему и прошептал:
– Слышь, мил человек, а чего вон тот петух про содомитов нёс?
Хивай засмеялся.
– Не принимай к сердцу, брат. Ктибор давеча сказал, что тут де каждой твари по паре. А брат Ян заметил, что вас двое и одни сидите. Он не со зла. Посмеяться любит. Весёлый.
Фёдор подумал, что на весельчака Ян Жатецкий не очень походил. Ежели и впрямь весельчак, то скорее недобрый насмешник. И глядит надменно. Не из простых.
Никита дёрнул щекой и посмотрел на Яна исподлобья. Тот перехватил его взгляд и сказал с усмешкой, протянув Никите кувшин:
– Незлоби, пан.
Никита кувшин принял. Внутри плеснуло. Он сделал глоток. Одобрительно крякнул. Приложился ещё.
– Что ж, благодарствую, коли так.
Фёдор толкнул его локтем в бок:
– Чего там? Мне оставь.
– Вино.
– Вы, панове, бойовничи небо косовничи? – спросил Ян Жатецкий.
Фёдор и сей вопрос понял. Он вообще языки на лету схватывал. Не зря же "и по-фряжски и по-немецки".
– Спрашивает, холопы мы или воины, – шепнул он Никите.
"Как держать себя определяет. И впрямь непростой".
– Воины мы, – сказал Никита, – бойовничи. Я – сын боярский, а он – пушкарь.
То, что Федька скорее писарь, он благоразумно умолчал. Ян ответом удовлетворился.
Адам и Ктибор о чём-то вполголоса переговорили. Гишпанцы с фрягами так и молчали. Кое-кто жевал.
– Брат Ктибор плохо сказал, – снова заговорил Хивай, – тут не ковчег, а Вавилон. Сто наречий.
– Да вроде, как погляжу, всё больше гишпанцев и фрягов, – возразил Фёдор, – вы-то как среди них?
– Наёмники, – пожал плечами Хивай, – кто платит, тому служат. Немцев больше у Дориа. Богемцев с далматами у Светлейшей.
Немцев Фёдор уже видел. Их компания сидела неподалёку и оттуда время от времени доносились лающие возгласы и взрывы хохота. Ландскнехты. Все в вычурных кричащих разноцветных нарядах. Ктибор с Яном одеты очень похоже.
От подьячего не укрылось, что Хивай ответил так, будто себя из этой компании выделял и Фёдор не постеснялся прояснить это.
– Я-то? – переспросил Андор, – я – другое дело. У меня на турку особый зуб... – он вздохнул, будто вспомнил нечто неприятное и замолчал.
Повисла пауза, разорвал которую один из фрягов, именем Никола, худой и длинный парень. Он бросил краткую фразу, а Фёдор ответил. Фряг заметно удивился и сказал что-то ещё, подлиннее. Снова вступил в разговор Хивай. Фряг ответил и ему, после чего замолчал и задумчиво уставился на пламя. Похоже, потерял к разговору интерес.
– О чём толковали-то? – спросил Никита.
– Басурманы вырезали угорску крепость Сигетвар, – ответил Фёдор, – Андор и ещё шестеро одни из всех осадных сидельцев спаслись. А у басурман при осаде Салиман-салтан помер, вот нехристи и лютовали.
Вся эта пёстрая компания, как вскоре выяснил Фёдор, служила на галере "Падрона", капитана Джорджио Греко. Богемцы и мадьяр наёмничали. Ди Серра – рулевой, а Гатто – матрос. Гишпанцы состояли в Неаполитанской терции. Что это такое, Фёдор не знал, но переспрашивать не стал. Как и всем в отряде сицилийца ди Кардона им пришлось щедро пролить свою кровушку и эти вечерние посиделки были ещё и поминками. Немало товарищей полегло. Да и остальные вернутся ли домой?
О том, что все они угодили не иначе как к чёрту на рога, тут уже были наслышаны. Слухи быстро разлетелись, да капитаны и не скрывали. Герцог таких приказов не давал. Однако большинство восприняло сию новость довольно спокойно. Мало кто роптал. Одни просто не поверили, другие поверили, но до конца не осознали или не смели выказать слабость перед товарищами. Да и, наконец, братия подобралась бывалая, не со вчерашнего дня рука об руку со смертью танцующая. Живы же. А что до козней диавольских, то "Te Deum" и крёстное знаменье оборонят. Покамест вроде легионы бесов со всех сторон не лезут. Наоборот, за мыском обитают такие же смертные и по всему видать, сами братию боятся.
Компания, похоже, подобралась не самая плохая. Приняли, можно сказать, душевно и вроде без корысти. Фёдор и Никита приободрились. Поведали о себе. Разговор потёк свободнее. Речь чехов иной раз звучала непонятно, но Хивай толмачил, а фрягов Фёдор и без него понимал.
В сгустившихся сумерках, когда уже клонило в сон, вдруг раздались крики:
– Hey Leute, es gibt einen Kampf!
– Oh Scheiße! Es ist der Kapitän!
Где-то неподалёку лязгнула сталь. Фёдор толкнул клевавшего носом Никиту, тот встрепенулся.
– Цо е там? – вытянул шею Ян Жатецкий.
– Что-то стряслось.
– Это у палатки его светлости, – встревожено сказал Хивай и, подхватив саблю, поспешил на шум.
Вся компания потянулась следом.