По совету дочери добавила аргумент решению гг вернуться. Надеюсь, стало логичнее.

Думала, никогда больше не вернусь к этому рассказу, но не выдержала. Вот очередной и, надеюсь, последний вариант:

«Санта Анна» стонала и скрипела, но, гонимая попутным ветром, упорно стремилась к горизонту. Туда, где далёкие молнии огненными корнями прорастали в безлунную ночь, соединяя небо с морем. Старый галеон то грузно взбирался на белые гребни чёрных волн, то скатывался вниз и, шумно хлюпая о воду, погружал нос по самую талию святой Анны, вздымая гейзеры брызг. Далёкие, но яркие вспышки на мгновение выхватывали из ночной тьмы фигуры копошившихся на судне людей.

На шканцах[1], опершись о планшир[2], стоял Хосе Игнасио — тридцатидвухлетний владелец и капитан этого видавшего и лучшие времена старого торгового галеона, доставшегося ему от отца и помнившего ещё и его деда. Сдвинутые брови, прорезавшая высокий лоб глубокая складка и прищур карих глаз, вглядывавшихся в темноту, озаряемую частыми вспышками, придавали его удлинённому загорелому лицу выражение глубокой задумчивости и тревоги. Крепко сомкнув губы, дабы в рот не попадали солёные брызги, серебряными каплями застывшие на его чёрной испанской бородке, Хосе мысленно обращался к своему кораблю: «Ну давай, милая, поднажми! Уже осталось совсем немного — если ветер не изменит направление, к утру войдём в Аркашонский залив, а там уже и до порта рукой подать».

Сильный удар в плечо прервал его мысленный монолог. Хосе повернулся. Очередные вспышки небесного огня отразились на хмуром немолодом лице боцмана. Коренастый метис Диего Гонсалес, недавно нанятый в Кампече, не удержавшись, завалился на капитана, едва не сбив и его с ног.

— Сеньор капитан! — пытаясь перекричать свист ветра, позвал Диего.  Его прокуренный хриплый голос дрожал от напряжения.

Хосе наклонился к самому уху пристроившегося рядом и также ухватившегося за планшир боцмана:

— Что случилось?

— Море пенится, сеньор капитан! Если не изменим курс, попадём прямо в бурю, — перекрикивая порывы ветра и скрип рангоута[3], заявил Диего и указал на гребень волны, коронованный белой шапкой, видимой даже в темноте.

— Мы не будем менять курс, Диего! «Санта Анна» — крепкая старушка, она не поддалась бурям даже в Атлантическом океане! — сильный порыв ветра унёс голос капитана в море, но Диего Гонсалес услышал его.

— Сеньор капитан, зачем лезть в глотку шторму, если можно обойти его, прижавшись к берегу? – не унимался боцман. – Мы на всех парусах идём прямо на грозу, которая разнесёт нас в щепки быстрее, чем вы прочтёте «Розарий[4]»!

Капитан взял Диего за грудки и, притянув к себе, прокричал почти в самое ухо:

— Нет! Мы не свернём!

Отпустив боцмана, Хосе обеими руками опёрся о планшир и всмотрелся в иссиня-чёрную бездну. Очередной порыв ветра был сильнее предыдущих. На миг воцарившуюся темноту вновь разрезали молнии, голубыми змеями скользнувшие с неба в воду. На этот раз их сопроводил далёкий раскат грома. Диего перекрестился:

— Пречистая Дева, оберегай нас! – прошептал он, с трудом устояв на ногах при сильном ударе ветра в правый борт. Придерживаясь одной рукой за планшир, второй вытащил из-за пазухи маленький медный медальон-амулет, поцеловал его, дрожащей рукой засунул обратно и вновь перекрестился.

— Ты уже бывал в Бискайе, Диего? — крикнул Хосе, глядя на искажённое гримасой лицо боцмана.

— Да, сеньор капитан, — прохрипел тот, крестясь на очередную вспышку.

Хосе ухватил Диего одной рукой за плечо и притянулся к нему:

— Тогда ты должен знать, насколько он коварен! Шторм может исчезнуть так же неожиданно, как и появился, а потому, чем быстрее мы пройдём Бискайский залив, тем больше у нас шансов доставить груз. В такую погоду ни пираты, ни патруль не выйдут в море!

Далеко впереди новые молнии осветили линию горизонта. Продолжая рассматривать всё более частые сполохи, капитан погрузился в тяжёлые размышления…

«Санта Анна» уже слишком долго бороздила владения Нептуна. Отправляясь из Новой Испании в Европу, Хосе надеялся, что это будет её последний фрахт. Груз специй, уложенный в мешках на сойадо,[5] обещал немалую прибыль. Продав и «Анну» можно было бы на замену старому галеону приобрести более быстрый и манёвренный почти новый флейт. Да и на десяток-другой ящиков французского фарфора, набиравшего популярность среди богатых обитателей Нового Света, хватило бы. А всё благодаря тому, что ваниль — прибыльный товар. Особенно, когда везёшь её контрабандой. Да и как иначе, если его величество Филипп IV имеет монополию на продажу всего, что производится на подвластных ему землях и очень не любит наглецов, рискнувших позариться на его специи? Вот и курсировали патрули и в Карибском море, и вдоль побережья Пиренейского полуострова в поисках отважившихся продавать добро короля без его ведома, чтобы развешивать их на реях собственных кораблей. Но Хосе, зайдя на Мартинику за партией коньяка для нового губернатора Кампече, получил от одного французского торговца столь щедрое предложение, что не смог отказаться. Да и кто бы смог, когда дома молодая красавица жена мечтает о новом платье, а старый галеон давно требует если не замены, то уж точно капитального ремонта? Хосе не отказался, и сейчас грузовые отсеки старушки «Анны» до отказа набиты контрабандой — ванилью, какао и кардамоном. Вот потому теперь «Санта Анне» стоит бояться не только проклятых пиратов, но и испанских патрулей. И если с пиратами двадцать четыре пушки под присмотром старого бомбардира Алонсо ещё могли поспорить, то с одним–двумя патрульными кораблями, несущими по тридцать-сорок орудий каждый — не посмеешь.

«Осталось совсем немного, не более пятидесяти лиг[6], — вздохнул капитан, глядя на осветлённые новыми заблесками небо и море, — ежели Господь дал нам возможность благополучно избежать встречи с пиратами и испанскими патрулями, не позволил двум штормам в Атлантике отправить нас кормить морских тварей, неужели он отвернётся сейчас, когда от спокойных и гостеприимных вод Аркашонского залива нас отделяет уже не более тридцати лиг?».

Хосе осенил себя крестным знамением и поднял глаза к небу, всё чаще озаряемому вспышками молний, длинными огненными змеями сползавших с неба в воду и сопровождаемых всё более громкими раскатами грома. «Нет, не может Всевышний отдать нас на милость этому проклятому Бискайю! Пусть никто больше не называет меня морским волком, если к полудню «Санта Анна» не встанет на рейд у Арденоса!», — Хосе, до боли сжав кулаки, с силой ударил по планширу. Подумав о французском порте, он невольно вспомнил шкатулку из красного дерева, надёжно упрятанную в капитанской каюте в сундуке. Хранящаяся в ней бумага, предназначенная местному торговцу месье Фабрису Бедару, уже завтра могла превратиться в заветные золотые луидоры. «Проклятый Бискайский залив решил испытать меня, Хосе Игнасио Гарсия — потомственного моряка из Санто-Доминго, просоленного карибским морем и закалённого его своенравными ветрами? Ну что же, смотри, треклятый, на что способен капитан Хосе и его старый галеон!», — стерев рукой с лица солёную воду, он с презрением взглянул на боцмана, крестившегося на очередную молнию.

Резкий порыв ветра унёс к горизонту звон корабельного колокола, отбивающего три сдвоенных удара[7].

Из проёма полуюта на палубу неуклюже выбрался старший матрос Пабло Салас. Одним броском он перекинул своё огромное тело к трапу, ведущему на шканцы, и прокричал:

— Сеньор капитан, команде не нравится, что мы несёмся на всех парусах прямо в бурю!

— А ты что, боишься, Пабло? – нескрываемый сарказм засквозил в голосе капитана, перекрываемом жалобным скрипом рангоута и свистом ветра.

— Только дурак ничего не боится, сеньор! Зачем лезть на рожон?  — резонно ответил моряк, балансируя на раскачивавшейся с носа на корму при сильном крене на левый борт палубе.

— До французских вод рукой подать! Даже если сейчас ляжем на правый галс, чтобы обойти грозу ближе к испанскому берегу, шанс, что нас утром заметит патруль не выше, чем возможность быть отправленным на «вечный рейд» бурей, капитан! – прокричал боцман, ободрённый поддержкой команды. Его слова подкрепила близкая молния и заглушил залп небесной артиллерии.

— Боцман прав, сеньор капитан, — в голосе Пабло появилось отчаяние. — Ещё один шторм старушка «Анна» не выдержит! В трюме полно воды, ребята едва успевают её качать! Если появится течь — нам конец! У плотников уже не осталось досок для ремонта, им придётся затыкать щели своими рубахами!

Хосе ещё раз кинул разгневанный взгляд в осветившуюся очередной молнией индигово-чёрную даль. Обида на эту жестокую стихию, забравшую сначала его деда, потом отца, а теперь угрожающе грохоча, идущую и по его душу, сжала сердце.

Очередная волна накрыла Пабло. Отплёвывая воду и призывая на помощь Пречистую Деву, он взмолился:

— Капитан, прикажите сменить курс, пока нас всех не смыло за борт!

— Ты предпочитаешь идти на встречу патрулю, чтобы быть повешенным, Пабло? — Хосе угрожающе насупился.

— Сеньор, прикажите хотя бы зарифить паруса! — прохрипел Диего, стараясь дотянуться до уха капитана.

Новый сильный порыв ветра с воем натянул бизань[8], вырвал бизань-шкоты из рук матросов и повалил их на палубу. Бизань-мачта при этом так прогнулась, что Хосе видел, как провис бизань-штаг. Галеон в очередной раз зарылся носом в воду и матросы, не успевшие встать, покатились по палубе, цепляясь за леера[9].

«Неужели я сдамся Бискайскому заливу, уступлю грозе и сойду с курса сейчас, когда паруса наполняет полный бакштаг[10]?», — взглянув в осветившееся новой молнией, грохотавшее раскатами грома небо, Хосе всем своим естеством воспротивился мысли признать себя побеждённым.

— Нечего лезть ко мне со своими советами, если я их не спрашиваю! — начал он гневно, всё более раздражаясь, но приказать Диего и Пабло заткнуться и вернуться на свои места не успел — в почти добела осветлённом молнией небе он увидел Марту. Она смотрела прямо в глаза мужу, прижимая к груди их малышку Луису. Лик жены был подобен Богородице, но глаза заливали слёзы. Видение явилось лишь на мгновение, однако это мгновение показалось Хосе вечностью. Раскат грома вывел его из забытья. Он подался вперёд, вдавливая грудь в планшир, но после вспышки молнии опустевшее небо казалось ещё чернее, чем было раньше, и ещё более зловещим.

Воспоминания, вызванные видением, всплыли в возбуждённом сознании. Он словно вернулся на три года назад и вновь оказался в одном из трактиров Санта-Марты, куда зашёл перекусить. Семнадцатилетняя дочь трактирщика, подавая пиво, блеснула тёмными, как жаренные кофейные зёрна, глазами, одарила щедрого посетителя лучезарной улыбкой, показав при этом чудные ямочки на смуглых пухленьких щёчках, и пронзила душу неведомым ранее чувством. Вспомнил он и то, как моряки подсмеивались над капитаном, который не поддался ни карибским пиратам, ни штормам, но робел перед пленившей его сердце и мысли девушкой. Да и мог ли он забыть, как изнемогая от любви, восемь долгих месяцев добивался взаимности от неприступной красавицы? Перед мысленным взором пронеслись и звонкий смех Марты, и её удивлённый взгляд, когда он запел серенаду под её окном, и та волна счастья, накрывшая его при первом поцелуе, и даже запах дешёвых духов, показавшихся ему ароматом райского сада, когда он наконец-то прижал к себе её гибкое тело. Промелькнул и тот душный дождливый день, когда взбешённый трактирщик, мечтавший, что его красавица Марта соблазнит какого-нибудь идальго, узнав о её связи с небогатым владельцем старого торгового галеона вынужден был согласиться на их брак. И тут же память услужливо предложила следующую картину — залитое солнцем утро и восторг молодой жены, вступивший в дом мужа на тихой улочке Санто-Доминго. А затем был полный тревог вечер, когда он с замиранием сердца прислушивался к её крикам за дверью и вдруг услышал заливистый плач младенца. И в следующий миг Хосе уже был на пирсе Санто-Доминго, вновь ощутил на губах прощальный поцелуй жены, её упругое, горячее тело, крепко прижавшееся к нему, запах тяжёлых чёрных кос, уложенных кольцами вокруг головы под чёрной мантильей, полные мольбы большие глаза цвета чоколате и нежный голос, шепчущий в самое ухо: «Милый, поклянись мне, что ты вернёшься!». И то, как он отвечал, страстно целуя её лицо: «Клянусь святой Анной и дочерью её, что я вернусь! Обязательно вернусь, любимая! Нет такой силы, которая могла бы навечно отдалить меня от тебя!» ...

На мокром от брызг лице Хосе проступили слёзы. Горечь обиды на стихию и поверженная гордыня потомственного морского волка, не привыкшего отступать перед опасностью, сдавили грудь. Стиснув зубы, капитан сжал кулаки и ударил ими по планширу, словно хотел наказать свой корабль за невыполненное ожидание. «Не плачь, Марта! Я не позволю Бискайскому заливу забрать меня у тебя! Я вернусь, даже если мне для этого придётся выбросить груз в море![11]» — мысленно крикнул он бездне и, повернувшись к застывшим в ожидании его решения боцману и старшему матросу, скомандовал:

— Пабло, звони аврал! Убрать грот и фок, шкоты на поворот фордевинд! Диего, командуй румпель на четыре румба норд-вест — попробуем обойти грозу, прижавшись к французскому берегу. Надеюсь, она не пойдёт за нами, и завтра мы благополучно войдём в Аркашонский залив, так и не встретив испанский патруль. Да помогут нам святая Анна и её дочь!

Диего и Пабло вслед за капитаном осенили себя крестным знамением, и тут же забил корабельный колокол, перекрывая злобный вой ветра, а топот нескольких дюжин босых ног по старым доскам шкафута[12] барабанной дробью ответил победившему чёрному небу и неистовым водам Бискайского залива...

---------

[1] Шканцы (от нидерландского schans) — помост либо палуба в кормовой части парусного корабля. Здесь обычно находился капитан, а в его отсутствие — вахтенные или караульные офицеры. Тут же устанавливались компасы.

[2] Планшир — брус вдоль верхней кромки борта выше открытой верхней палубы (называемого фальшборт).

[3] Рангоут — общее название устройств для постановки парусов (все деревянные предметы над палубой, части корабельной оснастки: мачты, реи, стеньги и пр.).

[4] Розарий — традиционные католические чётки, а также молитва, читаемая по этим чёткам.

[5] Сойядо (на исп. sollado – беспорядок) — нижняя палуба судна, на которой обычно располагаются клетки для пленных и отсеки, используемые в качестве хранилища груза, который может испортить сырость трюма.

[6] 50 испанских морских лиг — 280 км.

[7] Три сдвоенных удара — шесть склянок — в эту вахту означают 3 часа ночи.

[8] Бизань — косой парус, ставящийся на самой низкой и самой последней мачте — бизань-мачте.

[9] Леер — веревка, протянутая во время качки, вдоль палубы, чтобы люди могли держаться на ходу.

[10] Бакштаг — попутный ветер, составляющий с курсом судна угол от 90° до 180°. Идти бакштагом значит идти, имея ветер, Полный бакштаг — близкий к попутному, т. е. к 180°; а крутой Б. ближе к боковому, т. е. к 90°.

[11] При встрече патруля контрабандисты выбрасывали товар в море, чтобы избавиться от улик и избежать таким образом обвинения в незаконной торговле и не быть повешенными.

[12] Шкафут — средняя часть верхней палубы от фок-мачты до грот-мачты либо от носовой надстройки (бак) до кормовой (ют).

Отредактировано Agnes (13-07-2020 12:05:38)